О праве войны и мира - Гуго Гроций

вследствие ли легкомысленного сострадания или же безрассудного честолюбия – обычных источников величайших преступлений. Ибо справедливости свойственно, наоборот, противиться любым соблазнам исключительно во избежание нарушения человеческого общежития.

XLV. А чтобы вернуться к исходной точке настоящего изложения, следует признать истинность того утверждения, что некоторые добродетели действительно способствуют укрощению аффектов, но это отнюдь не потому, что таково свойство, всегда присущее всем добродетелям, а именно потому, что здравый разум, которому всюду следует добродетель, в одних делах предписывает умеренность, в других же побуждает доходить до крайних пределов[30]. Так, например, не может быть достаточной меры в почитании Бога: грех суеверия состоит не в чрезмерном, но в превратном богопочитании, ибо никогда устремление к вечному благу не может быть чрезмерным, как не может быть чрезмерным ни опасение вечных мук, ни отвращение от прегрешений. Верно, стало быть, сказано у Авла Геллия (кн. IV, гл. IX), что есть такие вещи, объем которых не ограничивается никакими пределами и которые чем больше и полнее, тем в большей мере заслуживают одобрения. Свои чрезвычайно обстоятельные рассуждения о страстях Лактанций заключает следующими словами: «Не в укрощении страстей состоит мудрость, но в удалении причин их возникновения, и именно поскольку они возбуждаются извне; и не в наложении на них узды заключается главная задача, потому что и в малых страстях могут таиться тягчайшие преступления и сильнейшие страсти могут быть свободны от последних». Мы склонны высоко ценить Аристотеля, но лишь соблюдая ту свободу, которую сам он допускал по отношению к своим учителям по свойственной ему любви к истине.

XLVI. История приносит двоякую пользу нашему предмету: она доставляет и примеры, и суждения. Примеры, заимствованные из истории наилучших времен величайших народов, имеют наибольшее значение; оттого-то мы отдаем предпочтение перед всеми прочими древностям греческим и римским. Нельзя никак пренебречь также суждениями людей, в особенности согласными между собой; ибо, как мы уже сказали, сила естественного права в некотором отношении доказывается таким способом; что же касается права народов, то нет иного способа установить его.

XLVII. Изречения поэтов и ораторов не имеют столь большого веса, и потому мы пользуемся ими не столько для подтверждения, сколько ради некоторого украшения их словами наших мыслей.

XLVIII. Я часто ссылаюсь на книги, написанные или же одобренные людьми, вдохновленными Богом, различая при этом Ветхий Завет и Новый. Предположение, что Ветхий Завет есть самое право естественное, несомненно, ошибочно, потому что весьма многое в этих книгах на самом деле имеет источником свободное произволение божие, хотя и ни в чем не вступает в противоречие с подлинным естественным правом, и потому оттуда можно заимствовать разумные доводы, как бы из принципов, извлеченных из самой природы, поскольку ведь мы в точности различаем право божественное, осуществляемое иногда через посредство людей, и права человеческие во взаимных отношениях людей между собой. Поэтому я и старался, по мере сил, избегнуть как этой ошибки, так и другой, ей противоположной, вследствие которой со времени принятия Нового Завета Ветхий считается утратившим силу. Мы же, напротив, имея в виду только что сказанное, а также исходя из особой природы Нового Завета, полагаем, что в нем содержатся правила нравственной добродетели как те же самые, которые имеют источником Ветхий Завет, так и такие, которые предписывают нечто большее. Так именно, как известно, пользовались свидетельствами Ветхого Завета древние христианские писатели.

XLIX. Пониманию же смысла книг, относящихся к Ветхому Завету, наиболее способствуют еврейские ученые[31], в особенности же – знатоки еврейского языка и древних обычаев своего народа.

L. Я пользуюсь Новым Заветом для выяснения того, что дозволено христианину; и это можно извлечь только оттуда. Но даже вопреки мнению большинства, я различаю христианскую нравственность и естественное право, будучи убежден в том, что этот священнейший закон предписывает нам более высокую чистоту, нежели может требовать право естественное само по себе. Я тем не менее не упустил случая отметить, что нам скорее предлагается, нежели предписывается, знать как то, что уклонение от наставлений есть виновное деяние и заслуживает наказания, так и то, что стремление к совершенству есть свойство возвышенной души, которая не преминет получить заслуженную награду.

LI. Соборные каноны, поскольку они согласны с заповедями, представляют собой не что иное, как собрания заключений, извлеченных из общих начал законов божественных и приспособленных к встречающимся случаям; они также содержат либо предписания закона божия, либо убеждения следовать божественным наставлениям. Истинное же назначение христианской церкви состоит в хранении и сообщении божественного предания именно в том виде, в каком оно было ей сообщено. В свою очередь, обычаи, усвоенные и одобренные древними христианами и теми, которые достойны столь великого имени, по справедливости должны соблюдаться наравне с канонами. За ними следуют правила тех учителей церкви, которые в свое время прославились среди христиан своим благочестием и чистотой учения и не были обличены в каком-нибудь тяжком заблуждении, ибо их утверждения, высказанные с великим и полным убеждением, как если бы они были доказаны, должны иметь немалое значение для толкования темных мест Священного Писания, тем более, если большинство их согласно между собой в одном и том же и время их жизни близко ко временам первоначальной чистоты церкви, когда в ней еще дух господства не преобладал и ереси не могли опорочить первоначальную чистоту учения.

LII. Следовавшие за ними схоластики нередко обнаруживали силу и остроту ума, но им пришлось жить в неблагоприятные и лишенные истинного просвещения времена, а потому и неудивительно, если у них наряду со многим, что заслуживает одобрения, имеется многое другое, к чему следует относиться со снисхождением. Тем не менее когда они согласны в чем-либо, касающемся нравов, то они редко ошибаются, ибо они весьма проницательны в изыскании того, что в писаниях других заслуживает порицания; во всяком случае, благодаря умению защищать даже противные мнения, они дают похвальный пример скромности, так как они ведут споры, приводя взаимно противоположные доводы и не прибегая к брани, этому позорному плоду невоздержания, начавшему с недавних пор проникать в изящную словесность.

LIII. Существуют три разряда авторов, подвизавшихся в изучении римского права. Во-первых, те, труды которых вошли в Пандекты, кодексы Феодосия и Юстиниана и также в Новеллы. Второе место занимают толкователи, явившиеся вслед за Ирнерием, а именно – Аккурсий, Бартол и много других имен, долгое время царивших в судах. К третьему разряду относятся сочетавшие занятия изящной словесностью с изучением права. Первым я обязан весьма многим, так как они часто приводят весьма веские доводы в доказательство положений права естественного; они же часто приводят свидетельства в пользу как естественного