Иоаннида, или О Ливийской войне - Флавий Кресконий Корипп

должен я знать, какое последнее намерение вы держите в уме? Должен ли я приветствовать товарищей или сокрушить бунтовщиков?» У него и вправду было не меньше могущества, чем у Цезаря, когда он устрашал римлян словами презрения, когда те взбунтовались[127]. Фаланга онемела, пораженная стыдом. Смиренные и преданные, они умоляли своего господина: «Нечестивое безумие подвигло некоторых из нас предпринять это преступное действие. Виновных пусть постигнет надлежащее справедливое наказание. Пусть кара постигнет обидчиков! Что же до всех нас, остальных, мы смиренно будем следовать приказам нашего полководца и господина». При этих словах безвинная масса вытащила вперед зачинщиков преступления и передала их в цепях вождю, и таким выражением преданности искупили свою вину и нанесенную ими великую обиду. Войско успокоилось, и наказание, назначенное за их отвратительное преступление, сделало их умы устойчивыми и спокойными. В итоге все союзные племена стали бояться полководца еще больше, а когда воины успокоились, он с облегчением удалился в ставку, в то время как союзники выказали преданность криком радости, что они будут исполнять приказы своего полководца.

Тогда он велел хриплым звуком рогов поднять армию. Двинув свои знамена, Иоанн покинул побережье и разбил лагерь на Катоновых Полях[128]. Сиртские разбойники изрядно укрепили эту местность и разбили в ней безопасный лагерь. Но теперь страшный голод охватил все мавританские племена. Только лишь их скот пока еще снабжал их едой, но зерна у них уже не было вовсе. Когда могучий вождь римского народа осознал это, он приготовился обложить этих людей осадой, на несколько дней отвел свои знамена и держал войско подальше от лесов и их опасной территории. И вот, благодаря искусству полководца, день за днем проходил без вооруженного столкновения, и этот период временного затишья заставил волнующиеся мятежные племена рискнуть и выступить на равнину. Несчастливые насамоны сообразили, что это спокойствие было ясным свидетельством римской стратегии, и поэтому снесли лагерь и заново воздвигли его уже на равнинной земле.

(ст. 179—277)

Их храбрый дух и дикарская ярость вновь вернулись к ним, когда над ними нависла смерть.

Полководец вывел войска из укреплений и созвал совет. Он возвышался, сидя верхом, его избранные старшие и младшие командиры пошли вперед, а воины, прибывая плотным строем, быстро подвигались пешими и конными отрядами. Вместе с латинянами был контингент массилов, верных [Римской] державе, и они выступали как регулярный отряд яростной римской армии. Любовь и ужасный страх, [испытываемые] ими к своему господину, собрали их на этих равнинах. Каждое племя отличалось по внешнему виду. Одни носили туники поверх доспехов; другие – с голыми руками, согласно их обычаю, носили пестрые туники, расшитые пурпуром. Некоторые прикрывались длинными щитами, некоторые – круглыми. Римский воин, конечно, стоял в своем высоком шлеме, в то время как мавр был в мантии, обмотанной вокруг тела. Другой человек, убирая длинные волосы со лба, опирался на два копья либо укреплял свой крепкий дротик в земле. Посреди их всех полководец говорил подбадривающие слова: «Римские товарищи и единственная надежда этой истерзанной земли, истинное спасение Ливии зависит теперь от вашего оружия. Что нам должно сейчас совершить – это положить конец войне и вашим тяжким трудам. Короче говоря, мы должны сражаться». Вся армия и латинские отряды возрадовались и привели знамена в движение. Единым гласом массилы и их командиры подняли страшный шум. Они показывали свой дух, и этот звук пробежал по всему войску, как радостное журчание. Даже беспокойное море, предупреждая о надвигающихся издалека ветрах, не отражает такого эха, как они.

Когда Иоанн, этот замечательный командующий, понял желание своих людей, он дал им еще более лучшие советы, представил различные пути к сохранению безопасности и напомнил о победе, которая будет дарована их могучей державе. Когда он прекратил их [восторженный] рев, жестом правой руки попросив утихнуть, люди в ужасе затихли перед ним и восторженно смотрели ему в лицо, пока он говорил. Их умы и уши были готовы к его командам, и вот, ясным голосом полководец обратился к товарищам: «Это день [уже почти прошел] своим чередом, товарищи, а завтрашний день не подходит для жестокой битвы, потому что весь мир будет славить Господа[129]. Так что, командиры мои, послужим Христу с радостью. Смиренно и в слезах попросим Его покровительства, и, я уверен, оно не замедлит прийти. Своей собственной мощью Бог сокрушит эти злые племена, отметит наши тяжкие труды и дарует новые радости нашей державе. Когда почтенный священник завершит святые обряды и должным образом вознесет святые дары Господу, а воины надлежащим образом исполнят обязанности, мы расставим столы. Но не давайте лошадям пастись слишком далеко на равнинах, ибо я решил сняться с лагеря после того, как мы поедим. И я не хочу сразу ввязываться в зловещую битву. Я просто хочу быстро приблизиться к тем местам, чтоб на следующий день, незадолго до того как солнце взойдет из-за горизонта и коснется земли своими огнедышащими конями, мы дадим бой при соседнем Латаре и выйдем на горячую резню. Нас не истомит долгий марш, конница и пехота будут бодры, и мы с доблестью перебьем эти дикие племена». В ответ на это люди разразились криками. Они аплодировали и выкрикивали согласие, ликуя в сердцах, когда их отряды возвращались в лагерь.

Напротив них восставшие насамоны тоже держали совет, рассматривая кризис жестокой войны. Они собрали нечистые полки своих отрядов, союзных с прочими племенами, которых любовь к добыче и последний смертный день, уготованный им ужасной судьбой, подвигли обречь Ливию войне. Среди них сын Гуенфана разжигал горькое пламя войны, перебирая в голове военные планы, нетерпеливый к дальнейшему промедлению. Однако ж первым, кто встал с речью, был Карказан: «Войско Иоанна рядом и давит на нас, и жестокий голод – тоже. Для наших племен есть лишь одна надежда на спасение – немедленно ввязаться в бой, пока сила наших членов еще остается крепкой и здоровой, ибо наши стада – единственная и последняя надежда в пропитании, а потоки рек – наш последний источник воды. Нет смысла даже упоминать вино: воды потоков – единственное наше утешение. Если мы одолеем этого врага, тогда у мавров будет все, и, поскольку вражеский воин будет убит, мы разграбим лагерь, полный бесчисленного добра. Ответы, которые рогатый Аммон дал нам в пророчестве, говорящие нам о нашей победе в войне над латинскими отрядами, останутся, как я твердо полагаю, неизменными».

«Завтра у римского народа – соблюдаемый им праздничный день, – повел речь Автилитен. – Римские воины, занятые соблюдением их обычных ритуалов, вряд