Клод Кребийон-сын - Заблуждения сердца и ума

– В вашем возрасте, – сказала она, – в женщину влюбляются независимо от того, уважают ее или нет. Не понимаю, почему я должна быть вам благодарна за робость, которую вы испытывали больше по своей глупости, чем по другой какой-нибудь причине.

– Какова бы ни была ее причина, – сказал я, – моя робость должна льстить вам, ибо она не имела под собой никакой почвы.

– Поверьте, – возразила она, – ничего лестного я в ней не находила. Нелепое радует недолго. Продолжайте. Итак, вам не следовало оказывать мне уважение, и вы раскаиваетесь, что поступали именно так. Я правильно вас поняла? Что же дальше?

– Люди открыли мне глаза, сударыня. Мне объяснили, насколько моя робость была неуместна, и я никогда себе не прошу, что был так глуп и позволил вам смеяться надо мной.

– Это верно, – согласилась она с удивительным спокойствием. – Мне часто приходилось разыгрывать с вами не очень достойную роль, но не могу сказать, чтобы это доставляло мне большое удовольствие.

– Больше это не повторится, – сказал я с угрозой.

– Вы несколько опоздали, – заметила она, – теперь уже все равно, сумеете вы отделаться от своих страхов или нет. Можете оставаться при них. Но скажите мне вот что: вы находите, что я обладаю слишком влюбчивым сердцем? Вам, стало быть, известны все мои романы? Могу я рассчитывать, что вы будете настолько любезны, что расскажете мне о них?

– Я боюсь злоупротребить вашим терпением, – ответил я, сам удивляясь своей дерзости и тому хладнокровию, с каким она меня слушала.

– Все это пустые слова, – сказала она, – слова и нехорошие и невежливые; но я вас прощаю. Вы настолько неопытны, что даже не знаете, как следует разговаривать с женщинами. То, что вы мне сказали, например, звучит предосудительно только в ваших устах. У всякого другого оно показалось бы милым. Но оставим это.

– Я не желаю входить в подробности, – воскликнул я вне себя от гнева, – скажу только, что я теперь достаточно умудрен, чтобы понимать, как бессовестно вы меня обманывали, и сожалеть о том, что я попался на вашу удочку.

– Прошу вас не упрекать меня и за это тоже, – сказала она, смеясь. – Вы оказались жертвой не столько моей хитрости, сколько вашей неопытности. Почему вы хотите взвалить на меня вину за то, что ошибались? По-вашему, я должна была сообщить вам, что вы мне нравитесь, и описывать шаг за шагом, как растет мое влечение к вам? Конечно, такая предупредительность была бы с моей стороны весьма великодушной; но ведь вы, пожалуй, не поблагодарили бы меня за нее. Ваше дело было угадать мои чувства. Чем я виновата, если вы их не замечали? Кому, кроме вас, пришло бы в голову являться ко мне с такими смешными упреками? Но, по крайней мере, на этом они кончаются? Это все?

– Теперь мне остается только поздравить вас с тем, как вы удачно выбрали предлог, чтобы порвать со мной, – сказал я, сбитый с толку ее неожиданной насмешкой. – Я говорю об этой поездке за город, которую вы окружили такой тайной: ведь вы нарочно сказали мне о ней слишком поздно, чтобы мне пришлось отказаться от нее; и наконец, не могу не поздравить вас с внезапной любовью к маркизу, который, надо полагать, сидит сейчас в вашем будуаре и с нетерпением ждет, когда же вы меня выпроводите. Впрочем, я уже достаточно оттянул миг его счастья; пора убрать все преграды с его пути и откланяться.

– Нет, сударь мой, – прервала меня она. – Я терпеливо выслушала вас; надеюсь, теперь вы не откажете мне в подобной же любезности. Я прошу прощения у маркиза; но если даже ему надоело ждать конца этой малоинтересной для него беседы, я все же не могу отказать себе в удовольствии ответить вам. Делаю я это не из страха перед вами. Моя репутация не может пострадать ни от вас, ни от тех, кто старается меня очернить. В вашем возрасте трудно здраво судить о чем-либо и особенно о женщинах. Вы не из тех, кого можно слушать с доверием. Поэтому вы вольны судить обо мне настолько же плохо, насколько хорошо вы думаете о себе. Ваши речи не могут повредить мне в мнении света, и поэтому цель моя – вовсе не в том, чтобы оправдаться перед вами. Я хочу, напротив, доставить себе удовольствие изобличить вас, показав, какой у вас злобный и капризный нрав; хочу, чтобы вам стало стыдно за себя.

– Начну с того, – продолжала она, – что поговорю о себе. Едва ли вы подумаете, что такая тема приятна для моего самолюбия. Я вынуждена вспоминать вещи, о которых сожалею; по вашей милости я совершила ошибку, за которую презираю себя.

Вы давно меня знаете. Связанная нежной дружбой с вашей матушкой, я любила вас задолго до того, как можно было судить, достойны ли вы любви, и до того, как вы сами смогли понять, что значит быть любимым. Могла ли я вообразить, что нежность к вам приведет меня к нынешнему нашему разговору?

Могла ли я тогда опасаться, что полюблю вас слишком сильно? Если бы я и допускала мысль, что вы можете увлечься мною, то пришло ли бы мне в голову, что я могу ответить вам взаимностью? Знала ли я, что такие странные и неожиданные вещи возможны? Я не могла этого думать, и не упрекайте меня за это. Всякая другая на моем месте так же мало опасалась бы вас; уже одна разница лет, не говоря о моих принципах, служила залогом моей безопасности.

Поэтому я смотрела на ваши попытки понравиться мне без всяких опасений за себя и за вас. Ваше внимание, ваши долгие и все учащавшиеся визиты ко мне и удовольствие, какое они вам доставляли, я приписывала нашей давней дружбе. Вы вступали в свет, для вас пришла пора стать взрослым мужчиной, и мне казалось вполне естественным, что вы ищете моего общества более настойчиво, чем в детстве. Ваши разговоры о любви, ваш упорный интерес к этой теме и противодействие, на которое наталкивались все мои попытки отвлечь вас от нее, – все это казалось мне всего лишь проявлением любопытства, естественного для молодого человека, который старается понять чувства, начинающие волновать его сердце и воображение. Я не понимала смысла взглядов, которые вы бросали на меня, и так мало старалась вам нравиться, что мне и в голову не приходило, что это возможно. Ваше смятение побудило меня заинтересоваться причиной ваших тревог, и, оказавшись в роли наперсницы, я невольно сама была втянута в сферу ваших тайных чувств. Вы должны помнить, что я всячески старалась отвлечь вас от прихоти, которую считала непозволительной и предметом которой, к величайшему сожалению, стала я сама. Моя дружба к вам, ваша молодость, своего рода жалость к вам помешали мне с достаточной твердостью призвать вас к молчанию. С другой стороны, мне казалось любопытным проследить, как юное сердце принимает первое чувство, как справляется с ним. Эта забава, которая вначале не предвещала ничего дурного, в конце концов сделалась опасной. Мне все труднее было с вами расставаться, все нетерпеливее ждала я встречи, а при виде вас испытывала чувства, которых не знала прежде. Тогда я поняла, что мне следует избегать вас, но это уже было выше моих сил. Неизъяснимое очарование, настолько слабое вначале, что я не считала нужным бороться с ним, приковывало меня к вашим речам. Я повторяла их про себя, когда вы кончали говорить. Я с трудом, и всегда слишком поздно, отрывалась от завораживающих слов, слетавших с ваших уст. Разница в возрасте, сперва так болезненно отрезвлявшая меня, постепенно теряла свое значение. При каждой новой встрече вам, казалось, прибавляются годы, а я становлюсь моложе. Только любовь могла настолько ослепить меня, только вера, что мы созданы друг для друга. Я любила вас, здесь не могло быть ошибки. Скрывать это от себя я уже не пыталась, и я не побоялась проверить себя; то, что я обнаружила в своем сердце, ужаснуло меня, но я не чувствовала себя безоружной. Я не хотела быть побежденной и поэтому не видела, что уже побеждена. Испытывая к вам глубокую нежность, я пыталась по крайней мере отдалить минуту падения, уберечь себя от постыдной слабости и унижения. Ваша неопытность помогла мне, и я с радостью замечала, что ваша любовь так спокойна, что поможет мне удержаться от греха.

Поэтому неудивительно, сударь, – добавила она, – что я не объяснилась вам в любви, когда я еще не любила. Не более удивительно и то, что, убедившись в своем несчастье, я сделала все возможное, чтобы скрыть его от вас. Это было ваше дело – открыть мое чувство; если хотите знать, не мне, а вам угодно было оказывать упорное сопротивление.

– Но, сударыня, – сказал я, запинаясь, – значит, я был прав, заговорив о своих чувствах. Вы сами признались, что оказывали мне сопротивление, и вы должны понять…

– Вы не решаетесь договорить, – прервала она меня. – Продолжайте.

– Что мне вам сказать, сударыня, – сказал я, совсем потерявшись. – Выражение, которое я употребил, могло вас покоробить, я сожалею об этом; я… но, – сказал я, чувствуя, что сам не знаю, что говорю, – уже поздно, и вы хотели, чтобы я вас покинул.

– Нет, сударь, – ответила она, – я этого вовсе не хочу. То, что я еще должна вам сказать, нельзя откладывать; нам еще надо обсудить нечто, самое важное для меня.