Записки придворного. Изысканные обычаи, интеллектуальные игры и развлечения итальянского общества эпохи Возрождения - Бальдассаре Кастильоне

подобные или другие промахи, достойные осуждения (мне самому, впрочем, известно, что в моей книге встречаются таковые), я не стану отрицать, что это правда.

2. Поскольку иногда люди наслаждаются тем, что стремятся обнаружить ошибки других, они порицают и то, что вовсе не заслуживает этого. В частности, я не согласен с тем, что должен был подражать Боккаччо или приспособиться к образам современной тосканской речи. Не могу удержаться и не сказать, что для своего времени Боккаччо обладал прелестными способностями и часто писал тщательно и прилежно.

Лучше же всего он писал тогда, когда руководствовался только своим природным умом и инстинктом, не стремясь упорядочить рассуждения, или навести лоск на свои сочинения в погоне за результатом, или стараясь выглядеть более утонченным и точным.

Поэтому даже его сторонники заявляют, что он сильно ошибался в оценке своих собственных сочинений, принижая то, что возвышало его, и хваля то, что ничего не стоило. Таким образом, если бы я подражал той манере письма, что порицают те, кто в других случаях хвалят его, я не смог бы избежать тех же самых оговорок, что в такой же связи относят к нему. Я же еще в большей степени заслужу их, потому что Боккаччо совершал свои ошибки, полагая, что поступает правильно. Я же совершенно точно знаю, что поступлю дурно.

Если бы я стал имитировать стиль, сегодня вызывающий восхищение многих, но не столь ценимый Боккаччо, то мне бы казалось, что, подражая подобным образом, я стану на одну ногу с ним, что считаю совершенно неподобающим. Скажу еще, что, не высказав все эти соображения, я не смог бы создать свою собственную манеру. Замечу, что и Боккаччо не писал ничего в той манере, в какой написаны книги придворного.

Итак, я считаю, что не должен подражать ему по языку, потому что сила и истинные законы хорошего стиля, скорее всего, проявляют себя в образах, чем в чем-либо еще. К дурной привычке отнесу употребление слов не по делу. Вот почему я не стал перенимать многие слова Боккаччо, использовавшиеся в его дни. Сегодня даже сами тосканцы их не употребляют.

В равной степени я не хотел бы ограничивать себя в использовании тосканских образов. Всегда осуществлялся обмен между разными нациями, одни формы речи переходили в другие, точно так же, как происходил обмен и в торговле. Они также подвергаются переменам, существует обычай принимать или отвергать их. Свидетельствую с помощью древних, и это отчетливо проявляется у Боккаччо, что он использовал такое множество французских, испанских и провансальских слов (некоторые из них даже могли показаться не совсем понятными современным тосканцам), какое вполне можно было опустить. Тогда его произведение стало бы намного короче. Я не хочу уподобляться Феофрасту, в котором даже простая афинянка увидела чужеземца, ибо он чересчур тщательно воспроизводил особенности афинского говора.

Поэтому я пишу на своем собственном диалекте, ибо считаю, что каждому дозволено изъясняться на его собственном языке и его нельзя принуждать читать и слушать то, что ему неприятно. Если же кто-то и не сможет прочитать моего «Придворного», то пусть будет хуже для них.

3. Встречается и другая точка зрения. Некоторые полагают, что слишком сложно и практически невозможно найти человека столь совершенного, каким я себе представляю придворного, а значит, тем более излишне писать о нем, ведь глупо обучать тому, чему нельзя выучиться.

В ответ я лишь замечу, что рад совершать ошибки вместе с Платоном, Ксенофонтом и Марком Туллием Цицероном о разумности реального мира. Сродни тем, что включены (в соответствии с теми же авторами) в разряд рассуждений о совершенном государстве, идеальном правителе и совершенном ораторе. Сказанное относится и к идеальному придворному.

Если своим словом я не смогу приблизиться к желаемому идеалу, то придворным будет легче приблизиться к нему в своих поступках, поставив перед собой те цели и задачи, что я обозначаю для них в своих сочинениях.

И все же остаются те, кто полагают, что мне следовало набросать мой собственный портрет, как будто я убежден в том, что обладаю всеми теми качествами, что приписываю придворному. Не стану в данном случае отрицать, что я действительно предпринимал попытку обладать всеми теми качествами, которыми, как я хотел бы, владел придворный. Полагаю, что человек, даже достаточно просвещенный, но ничего не знающий о том, о чем идет речь в книге, смог бы достойно написать о них. Сам же я не настолько проницателен, чтобы вообразить, что знаю все, что мне хотелось бы узнать.

Защищаясь против этого и других, возможно множественных, обвинений, отдаюсь на суд общественного мнения. Возможно, многие не поймут, что они не одурманены запахом золота и тягой к плохому. Руководствуясь только чувствами, не умея объяснить причину своих поступков, они наслаждаются одним и любят его, отвергая и ненавидя другое.

Поэтому, если моя книга заслужит всеобщее одобрение, я соглашусь с тем, что она действительно хорошая и ради этого следовало жить. Если же она не устроит никого, то подумаю, что так оно и есть, и пусть ее поскорее забудут. Если же мои цензоры не удовлетворятся общей точкой зрения, пусть нас рассудит время. Ведь именно оно в конце концов открывает скрытые дефекты всех вещей, являясь объективным, не подверженным страстям судьей. С сочинениями людей случается подобное тому, что происходит после приговора, выносимого врачом: достоин жить или умереть.

Книга первая

Мессиру Альфонсо Ариосто

1. Книга, написанная по настоянию Альфонсо Ариосто в форме диалога, чтобы запечатлеть некоторые споры, имевшие место при дворе Урбино. 2–3. Описание и восхваление Урбино и его правителей, герцога Федерико и его сына Гвидобальдо. 4–5. О дворе Урбино и об участниках дискуссий. 6. Об обстоятельствах, послуживших основанием для дискуссий, о визите папы Юлия II. 7–11. О различных играх. 12. О выбранных наконец играх, подходящих истинному придворному. 13–16. Каносса начинает обсуждение, перечисляя некоторые обстоятельства, существенные для придворного, в первую очередь, его благородное происхождение. 17–18. Цели истинной профессии придворного, который не должен быть заносчивым и хвастливым. 19–22. О физических качествах и военных упражнениях. 23. Небольшое ироническое отступление. 24–26. О том же. 27–28. О манерности. 29–39. О литературном и разговорном стилях. 40. О жеманстве женщин. 41. О моральных качествах. 42–46. О литературных достижениях. Оружие или перо? 47–48. О музыке. 49. О живописи. 50–53. О рисунках и скульптуре. 54–56. О прибытии юного Франческо Мария делла Ровере. Вечернее увеселение заканчивается танцами.

В течение долгого времени я, дорогой синьор Альфонсо, колебался, что же мне труднее