Сочинения великих итальянцев XVI века - Макиавелли Никколо

Таков совсем неожиданный конец этих пятерых граждан, часть которых стояла во главе нашего города. Джованни Камби не имел большого влияния; он был сторонником Медичи не по традиции, унаследованной от предков, и не потому что зависел он них, а потому что был с ними связан в пизанских делах; когда же из-за восстания в Пизе он обеднел, то примкнул к этому безрассудному заговору. Джанноццо, юноша чрезвычайно умный, способный и богатый, целиком и полностью был предан Пьеро, поскольку так же были настроены его отец Антонио ди Пуччо и старшие в его роде, а кроме того, поскольку он сам был товарищ Пьеро; помимо прочего, он не был благородного происхождения, и народ не любил его за дурное поведение отца; Джанноццо понимал, что не сможет играть никакой роли при народном правлении, и желал возвращения Пьеро. Другими побуждениями руководствовался Лоренцо Торнабуони, ведь он, юноша знатный и благовоспитанный, не испытывал недостатка в любви и расположении народа, который благоволил к нему больше, чем к кому бы то ни было другому; но помимо родства с Пьеро, который приходился ему двоюродным братом, отчего при правлении Медичи он мог рассчитывать на власть, — его побуждало и другое: он был человек щедрый, много тратил, к тому же при Медичи запутал свои дела так, что чуть не обанкротился — поэтому стремился к смутам, чтобы восстановить свое состояние. Кроме того, он считал, что Совет долго не продержится, и опасался, как бы во главе города не оказались Лоренцо и Джованни ди Пьерфранческо, к которым он был настроен весьма враждебно и которых побаивался, — вот он и решил предупредить ход событий.

У Никколо[282] было немалое состояние, и если бы он захотел приспособиться к народному правлению, как это сделали Пьерфилиппо и другие, то, судя по всему, его ждали бы почести и славная репутация, но поскольку его сын Пьеро был женат на Контессине, сестре Пьеро де'Медичи, и он имел влияние при прежнем режиме, то, движимый собственным честолюбием и недовольный тем, что имел, в поисках лучшего он нашел конец, не соответствующий его благоразумному нраву, знатному роду, почетным и высоким должностям, весу и могуществу, которыми он превосходил всех своих современников.

Бернардо дель Неро был глубокий старец, не имел сыновей, владел хорошим состоянием, и благодаря своему положению, почетным должностям, которые занимал, и славе здравомыслящего человека, по праву ему принадлежавшей, он достиг такого влияния, что только он и никто другой мог быть главой партии и противником Франческо Валори; и хотя при народном правлении он имел большой авторитет, ему все же не нравился Совет: то ли потому, что он должен был уплатить очень высокий налог — четыреста дукатов (и стыдился этого), то ли потому, что привык к прежнему правлению и не мог теперь приобрести необходимые при народном правлении простоту в обращении и популярность, то ли он пошел навстречу желанию своих сторонников. Причем он не намеревался восстанавливать власть Пьеро де'Медичи, в его намерения входило поставить во главе Флоренции сыновей Пьерфранческо; и хотя под конец он начал со вниманием прислушиваться к мнению Никколо — план с сыновьями Пьерфранческо показался ему трудновыполнимым — и стал желать как чего-то более легко достижимого возвращения Пьеро, отдавая ему предпочтение перед народным правлением, его вина была столь мала, что в любом случае он был бы оправдан, если бы не ненависть к нему Франческо Валори, желавшего убрать его, своего конкурента. По этой причине Франческо с такой яростью отклонил апелляцию, опасаясь, как бы любовь и доверие народа к Бернардо дель Неро и незначительность его вины не привели к его оправданию.

Гибель этих людей — а ведь у них были богатство, власть, влияние и знатное родство, их все любили и почитали — может послужить уроком для всех граждан: пусть они, имея прочное положение и порядочное состояние, довольствуются этим и не ищут лучшего, ибо в большинстве случаев их ждет неудача; а если они захотят совершить государственный переворот, пусть не забывают, что за такое предприятие следует браться, если оно имеет шансы на успех и не направлено против целого народа, поскольку невозможно победить стольких врагов; пусть учтут, что такие предприятия кончаются полной победой или потерей жизни, во всяком случае потерей родины или родного города; пусть хорошо знают: если их разоблачат и им станет угрожать опасность, всеобщая любовь и благоволение окажутся не больше чем сон: народ свалит на них вину за все — справедливо, а чаще несправедливо. Если они захотят оправдаться, то их не будут слушать или им не поверят, благоволение обратится в ненависть и каждый захочет их распять; все родственники и друзья отвернутся от них и не пожелают ради них подвергать себя опасности — напротив, чтобы выгородить себя, они скорее выступят как главные их преследователи; прежние могущество и влияние им лишь повредят, ведь любой скажет: «У него все есть, чего ему не хватало? Что он искал?» Так случилось с этими пятерыми, на которых народ так возроптал, что, несомненно, их не спасла бы и апелляция; и хотя несколько месяцев спустя, когда ярость улеглась, народ стал сожалеть об их гибели, этого было недостаточно, чтобы вернуть им жизнь. Конечно, если бы тот, кто управлял городом, спокойно позволил прибегнуть к защите закона, суд был бы более справедливым и принес бы городу славу, а не хулу, но кто слишком многого хочет, обычно поддается страху и всех подозревает.

После казни этих граждан те, кто бежал, были сосланы в контадо, в свои владения, кто на десять лет, а кто на пять, в соответствии с их преступлениями; большинство, однако, через год или два вернулись. Они могут послужить уроком для тех, кто пренебрег правилом: лучше бежать, чем явиться на суд; ведь если бы они туда явились, то погибли бы; напротив, если бы и прочим удалось бежать, они не только спасли бы себе жизнь, но не были бы даже объявлены бунтовщиками и не лишились бы имущества. Донна Лукреция, жена Якопо Сальвиати, была освобождена в основном благодаря помощи Франческо Валори, который любил Якопо и считал низостью причинить вред его жене. Так после исполнения приговора и казни Бернардо дель Неро Франческо Валори стал полным правителем города и оставался им до своей смерти[283]; на его стороне была вся партия монаха и некоторое число граждан, покорных его указаниям: мессер Франческо Гвалтеротти, Бернардо и Алессандро Нази, Антонио Kaниджани, Пьерфранческо и Томмазо Тозинги, Алессандро Аччайуоли и другие. Его враг Пьерфилиппо Пандольфини, напуганный его высоким положением, пришел в еще больший страх и ужас после казни тех пятерых, через несколько дней заболел и вскоре умер. Так после вынесения сурового приговора был укреплен народный строй, а для безопасности государства на площадь Синьории был направлен отряд пехоты, который стоял там вплоть до казни монаха.

В том же 1497 году, в январе или феврале месяце, когда гонфалоньером справедливости был Джулиано Сальвиати, фра Джироламо, который из-за отлучения с июня и до того времени не читал проповеди, хотя и отправлял службы в Сан Марко, показывая этим, что не считается с отлучением, — фра Джироламо, видя, что его влияние падает, и понимая, что имеет единомышленников в лице Синьории и гонфалоньера, которые не будут ему мешать, стал публично читать проповеди в Санта Липерата и в них утверждал и весьма красноречиво доказывал, что не обязан ни подчиняться этому отлучению, ни считаться с ним. В результате накалились страсти и возродились раздоры из-за него, угасшие было несколько в то время, когда он не проповедовал; услышав о его неповиновении, папа возмутился и, поощряемый многими священнослужителями и флорентийцами, послал предостережение и приказ, чтобы никто не слушал монаха под страхом такого же отлучения. Тогда число слушателей сильно уменьшилось, а поскольку капитул церкви Санта Липерата не хотел, чтобы фра Джироламо продолжал там читать проповеди, во избежание скандала монах вернулся в Сан Марко. В то время как он там проповедовал, на март и апрель была избрана новая Синьория, гонфалоньером которой стал Пьеро Пополески, и монах имел в ней мало сторонников, хотя туда и вошли его приверженцы Ланфредино Ланфредини и Алессандро ди Папи дельи Алессандри; тут-то и пришли в Синьорию от папы весьма гневные письма с указанием помешать проповедям монаха. Для их обсуждения собралась очень широкая пратика, было много споров и пререканий, и наконец решили запретить фра Джироламо проповедовать; он подчинился приказу и оставил вместо себя проповедником в Сан Марко фра Доменико да Пеша, а в других церквах — других своих монахов.