Франко Саккетти - Новеллы

Трое флорентийцев в этой новелле знали еще меньше о том, что говорили, нежели попик в предыдущей.

Во время последней войны флорентийцев с пизанцами, когда англичане, державшие сторону пизанцев,[95] направились к флорентийским владениям, некто Джеппо Каниджани,[96] находившийся в ту пору в своем имении в Сан-Кашано, напуганный шумом воды или ветра,[97] какой бывает в плохую погоду, решил, что это может быть шум от неприятельского войска и что ему следует донести об этом флорентийской синьории, чтобы заслужить ее милость. Поэтому, сев на коня, он во весь опор помчался е город и прискакал во дворец приоров. Войдя к синьорам, он сказал, что приехал из Сан-Кашано и что враги со страшным шумом подвигаются к Флоренции.

Синьоры спрашивают его, видел ли он их. Джеппо заявил, что не видел, но слышал их.

– «Как же ты их слышал?»

А тот стал говорить, что слышал сильный шум.

Приоры говорят: «А почему ты знаешь, что шум этот от врагов?»

Джеппо ответил: «Это были либо всадники, либо вода».

Синьоры пожали плечами и поблагодарили его, а он пошел с богом.

Второй случай был с неким человеком по имени Джованини да Пидзано.[98] Однажды, едучи верхом на своей кляче за воротами Сан-Никколо, он увидел несколько волов, которые бежали к названным воротам, и решив, что за ними гонится неприятель, он пришпорил свою кобылу и пустился в город, опережая волов, и проскакал, не останавливаясь, пока не очутился перед названными приорами, которым и сообщил: «Помилуй бог, все сбросившие с себя ярмо волы бегут в город через ворота Сан-Никколо».

Приоры принимают к сведению сказанное им, как и сказанное другим выше, и говорят ему, чтобы он был настороже и почаще приносил им вести.

Третий случай был с неким человеком по имени Пьеро Фастелли,[99] который, хотя и был торговцем, имел, однако, обыкновение, вооружившись арбалетом и облекшись в панцирь, выходить в военное время из города пешком, иногда на милю, а иногда и на две. Случилось так, что, когда англичане находились подле стана пизанцев на равнине Риполе, милях в двух от Флоренции, и в течение нескольких дней стояла ненастная погода, дождливая и туманная, однажды утром Пьеро вышел за ворота на расстояние, может быть, одного выстрела из арбалета и пустил в песчаный берег Арно дротик. После этого он вернулся во Флоренцию, отправился тотчас же к приорам и сказал «Синьоры, я подошел совсем близко к стану врагов и пустил в него дротик к немалому их ущербу; только густой туман не дал мне разглядеть его размеры».

Синьоры переглядываются и говорят: «Пьеро, таких, как ты, нам нужно было бы побольше, чтобы разбить врагов достаточно и пятидесяти таких дротиков. Ступай и старайся стрелять из лука, да приноси нам вести почаще».

Таким образом, синьоры эти были оповещены в течение нескольких дней тремя достопочтенными воинами о трех таких вещах, что против них не устоял бы и Дабуда.[100] И потому, кто привык к торговле, не может знать, что такое война; потому-то коммуны и распадаются, если не живут мирно; ведь, занимаясь своим делом, горожане говорят: «Мы поразили врагов», совершенно так же, как поступает муха, сидящая на шее у вола, которая, когда ее спрашивают: «Что ты делаешь, муха?», отвечает: «Мы пашем».

Новелла 37

Бернардо ди Нерино, прозванный Кроче, когда ему пришлось поспорить по очереди с тремя флорентийцами, посрамляет каждого в отдельности одним только словом

Гораздо лучше знал то, что говорил о трех вещах с тремя людьми, с которыми у него вышел спор, тот, о ком я расскажу теперь.

Бернардо ди Нерино, прозванный Кроче,[101] был сперва старьевщиком, к был он в ту пору таким крепким и выносливым, что брал в рот скорпионов и разгрызал их зубами, и то же самое делал он с жабами и разным еще более ядовитым мелким зверьем. Что Кроче был совсем особенным человеком, это поймет всякий. Так как он страдал смертельной лихорадкой и постоянно горел, то лекаря, отчаявшись в его излечении, ибо видели, как ужасно он горит, решили подвергнуть его, по его же собственной просьбе, такому лечению: посадили его, раздев догола, в чан с холодной водой прямо из колодца, и в таком виде стали окунать в воду, пока он не начал дрожать и стучать зубами. Продержав его некоторое время в воде, они уложили его снова в постель, и тогда ему сразу же стало лучше, жар спал, и он поправился.

Так вот, возвращаясь к рассказу, скажу, что человек этот, занявшись во Фриуле отдачей денег взаймы, из нищего превратился в богача и вернулся во Флоренцию, где часто вступал в прения с другими, причем говорил им такие вещи, которые смутили бы всякого. И я, писатель, присутствовал при этом трижды, и слова Кроче будут ниже пересказаны. В первый раз это было, когда он поспорил с одним бывшим старьевщиком, как он сам, негодным человеком по имени Фашо ди Каноккьо.[102] Названный Фашо сказал Кроче: «Ты воображаешь себя большим ловкачом, а я не прочь был бы продать тебя на Сорганском мосту».[103]

Кроче ответил: «Я в этом уверен, и если на меня найдется покупатель, то это покажет, что я чего-то стою; но у меня не было бы охоты продать тебя на мосту Риальто,[104] даже если бы я продержал тебя там всю свою жизнь, до того ты жалок и плох».

Тот умолк и смутился.

Во второй раз у названного Кроче вышел спор на площади Нового рынка с неким Нери Бончани,[105] который был по виду еще более жалок, чем Фашо ди Каноккьо, был тощ и очень скуп; шум привлек к месту спора много горожан. Когда Кроче увидел что к ним сбежалось множество людей, то он повертывается к собравшимся и говорит о Нери: «Ах, посмотрите, синьоры, ради кого умер Христос; этому никогда не порадуешься и не будешь доволен».

Все собравшиеся стали смеяться, а у Нери перехватило горло, и он ушел, не сказав больше ни слова.

В третий раз это было, когда Джованни Дзати,[106] еще не бывший тогда кавалером, человек очень маленького роста и тощий, у которого отец занимался ростовщичеством во Фриуле, захотел уязвить Кроче за усердие, с каким тот занимался ростовщичеством, и стал уверять, что он после смерти, наверно, рассчитывает попасть в рай, а Кроче сказал после долгих его речей: «Джованни, я хотел бы задать тебе маленький вопрос, а именно: я хотел бы знать от тебя, если ты сходишь в отхожее место и удовлетворишь телесную потребность, и тебе понадобится затем воспользоваться тряпкой, а в месте том будут висеть с одной стороны бархат, с другой – сукно, с третьей – особые тряпки для этой потребы, то что бы изо всего этого ты взял, чтобы подтереться?»

А тот ответил: «Я взял бы особые тряпки для этой потребы».

Кроче же сказал поспешно: «Так и поступит с тобой дьявол».

Почувствовав себя уязвленным, вспомнив о своем тощем виде и своих делах, которые отнюдь не заслуживали рая, как на это намекалось раньше, он уже никогда, ни в ту пору, ни впоследствии, не пускался больше в подобные рассуждения с Кроче.

Таким образом, этот Кроче вывел из заблуждения этих трех, заблуждавшихся относительно самих себя. И существует множество подобных им людей, которые ошибаются так сильно, что считают всех остальных слепыми, а самих себя – наделенными рысьими глазами, и не думают о том, кто они такие и чего стоят дела их. Будучи хуже тех, с кем они препираются, они прикидываются людьми благородными, выказывают себя добрыми, являясь на самом деле полной противоположностью. Отсюда-то и родилась пословица: «Изгнанник гоняется за осужденным». Но было бы хорошо, если бы все попадали на своего Кроче, который, не будучи ни Сократом, ни Пифагором, ни Оригеном[107] и не принадлежал к числу других глубокомысленных философов, был всего лишь бесполезным человечишком; он привел бы их в смущение столь новыми доводами, подобно тому как Кроче смутил этих трех людей, с которым вступил в спор; это дала ему не ученость, а природная тонкость ума.

Новелла 38

Мессер Ридольфо из Камерино своим прекрасным словом приводит в замешательство говоривших с ним его врагов бретонцев, которые издевались над ним из-за того, что он родом был не из Болоньи

Прошлая новелла приводит мне на память замечательные слова и краткие выражения мессера Ридольфо из Камерино; некоторые из них я перескажу здесь ниже.

Так вот я, писатель, долгое время находился с ним в Болонье, когда он был главным военачальником флорентийцев и всей остальной лиги во время войны с церковью и когда кардинал женевский, получивший позднее имя папы Климента в Авиньоне,[108] явился с бретонцами к воротам названной синьории. В эту пору племянник названного мессера Ридольфо, сын его сестры, по имени Джентиле из Сполето,[109] отправившийся, как это обычно делают наемники, пограбить для себя и вступивший в стычку с бретонцами, был взят ими в плен. Узнав, что он племянник мессера Ридольфо, они стали говорить ему презрительно: «Мы ждем вашего начальника. Почему не выходит он из города? Мы слышим даже, что он лежит в постели. Пусть он только выйдет, пусть выйдет».