Мариво - Удачливый крестьянин

– Господин де Ля Валле, – обратилась она ко мне шутливым тоном, – ступайте завтра пораньше за обойщиком, пусть снимет портьеры и занавески в моем будуаре и спальне и позаботится о телегах для перевозки мебели; все это можно успеть сделать в один день, если поторопиться.

– Скорей бы все это совершилось, – сказал я, – мне не терпится распить бутылочку с моей родственницей, ведь там мой прибор будет стоять напротив вашего: кузену положено обедать за один столом с кузиной; пишите скорее ваш реестр, а завтра в семь утра мебель будет перевезена.

Все получилось так, как было задумано. Мадемуазель Абер отужинала Я настолько осмелел, что предложил ей выпить за здоровье кузена и сам налил ей вина, пока Катрин была на кухне.

Итак, она выпила за кузена, и как только ее чашка (она пила из чашки, и не маленькой) опустела, я налил в нее чистого вина и со словами: «За ваше здоровье, кузина» – выпил залпом. После этого я спустился в кухню поужинать.

Я ел много, но почти не пережевывал пищу, чтобы скорее кончить. Лучше было перенести несварение желудка, чем сидеть лишнюю минуту наедине с Катрин; она донимала меня расспросами, и под предлогом, что завтра надо рано встать, я поскорее ушел, оставив ее в горестном недоумении от всего, что ей довелось увидеть, и от странной торопливости, с какой я проглатывал куски, отвечая на ее вопросы односложно и невразумительно.

– Жакоб, да отвечай же! Скажи хоть слово! – приставала она.

– Ах, мадам Катрин, – отвечал я, – мадемуазель Абер сняла дом, по дороге она опиралась на мою руку, мы пошли туда, потом вернулись оттуда, вот и все, что я знаю. Спокойной ночи!

О, ее так и подмывало обругать меня последними словами, но она еще не теряла надежды, и потому эта бранчливая особа не посмела поднять крик.

Однако мне не терпится перейти к более важным событиям: переселимся поскорей в нашу новую квартиру.

На следующий день явился обойщик, мебель была погружена на телеги, и мы наспех пообедали, собираясь плотно и в свое удовольствие поужинать в новой квартире. Катрин убедилась, наконец, что ее с собой не берут, и показала себя во всей красе, соответственно тому, что мы заслужили, обманув ее надежды. Она спорила с мадемуазель Абер по поводу каждой тряпки, утверждая, что все они принадлежат старшей сестре, придиралась к каждому слову, а меня так даже хотела прибить, – а ведь я был вылитый портрет покойного Батиста, столь горячо ею любимого! Мадемуазель Абер оставила для сестры на столе записочку, в которой сообщала, что через неделю зайдет, чтобы уладить оставшиеся дела и уплатить по общим счетам. За нами заехал фиакр; кузен и кузина сели в него. вместе, без церемоний – и кучер погнал во всю!

Вот мы и в новом доме; здесь мои приключения станут много благородней и значительней; отсюда пошло мое благополучие: из слуги Жакоба я превратился в господина де Ля Валле; это имя я носил довольно долго – оно было законным именем моего отца; но к нему обычно прибавляли еще одно, чтобы отличить батюшку от одного из его братьев, и под этим вторым именем я известен в обществе. Здесь я о нем умолчу: это имя я принял лишь после смерти мадемуазель Абер, и совсем не потому, что мне не нравилось мое: просто земляки упорно называли меня так. Вернемся же в новый дом.

Хозяйка приняла нас как своих давних и близких друзей. Спальня мадемуазель Абер была уже приготовлена, а мне поставили небольшую походную кровать в дальней комнатке, о которой я уже упоминал.

Оставалось только добыть чего-нибудь на ужин. Ресторатор, державший заведение напротив, снабдил бы нас всем необходимым; но наша любезная хозяйка, знавшая, что мы переберемся к ней в тот же вечер, сама позаботилась об угощении и непременно хотела, чтобы мы отужинали у нее.

Все кушанья были отменны, и мы отдали им обильную дань.

Мадемуазель Абер начала с того, что утвердила за мной звание кузена; я и бровью не повел, называя ее кузиной; а чтобы объяснить мой деревенский выговор и некоторые простонародные обороты речи, пришлось сказать, что я недавно из деревни и живу в Париже всего два-три месяца.

Моя речь и впрямь изобличала во мне крестьянина, но за последний месяц я во многом ее исправил, и при известном внимании мог говорить довольно чисто; я сохранял деревенские манеры с мадемуазель Абер потому, что так мне удобнее было говорить ей то, что мне хотелось, под видом сельской простоты; но вообще я мог изъясняться на довольно правильном французском языке, когда этого желал. У меня уже появился необходимый навык, и я старался следить за своей речью.

Ужин наш протекал необыкновенно весело, и душой общества был я.

Жизнь мне улыбалась. Мадемуазель Абер, судя по всему, любила меня и сама могла еще внушать любовь; по сравнению со мной она была очень богата; рента ее доходила до четырех, если не больше, тысяч ливров; будущее, и притом довольно близкое, рисовалось мне в самых радужных красках. Как же было не радоваться молодому крестьянину, каким я тогда был, вдруг перескочившему чуть не от сохи в ранг почтенных парижских буржуа; я уже предвкушал безбедное житье в собственном доме с влюбленной и отнюдь не противной женой, к которой, во всяком случае, я питал благодарность, столь близкую к любви, что не видел надобности разбирать разницу между этими двумя чувствами.

Я от природы человек жизнерадостный, это видно по рассказанным выше приключениям, а если к смешливому нраву прибавляются еще другие причины для радости, становишься весел, как жаворонок. Таким я и был в тот вечер. Добавьте к этому немного остроумия, коим бог меня не обделил, присовокупите красивое лицо, и вы получите весьма приятного сотрапезника. Разве такой человек лишний за столом?

Как видно, я не ударил лицом в грязь, так как наша хозяйка, большая любительница веселья (по правде говоря, она умела ценить его, но не создавать, ибо речи ее были слишком пространны, а потому лишены соли, за столом же требуются не долгие рассказы, а острые словечки), повторяю, хозяйка наша не знала, как меня расхвалить за доставленное ей удовольствие. Она смотрела на меня с умилением и говорила без утайки, что я завоевал ее сердце.

Дочь ее, девушка лет семнадцати-восемнадцати, – точнее не знаю, – куда более хитрая и себе на уме, чем ее мать, незаметно поглядывала на меня уголком глаза; она была не то что скромна, а скрытна, и старалась не показывать, что шутки мои ей нравятся.

Мадемуазель же Абер была, видимо, ошеломлена моим задором; она и раньше считала меня не лишенным остроумия, но я заметил по ее лицу, что действительность превзошла ее ожидания.

Я видел, что она еще больше ценит и любит меня за это, но в то же время в ней заметны были признаки какой-то тревоги.

Восторженные похвалы хозяйки настораживали ее; выразительные взгляды исподтишка, которые кидала на меня молодая девица, тоже от нее не ускользнули. Когда любишь, все замечаешь; в душе ее боролись два чувства: тревога о том, что я слишком нравлюсь, и гордость моими успехами.

Все это я великолепно понимал: я уже тогда владел искусством читать в сердцах и разбираться в тайных чувствах, и это сослужило мне большую службу.

Я был в восторге, заметив волнение мадемуазель Абер; оно вселяло в меня самые светлые надежды, подтверждало ее любовь ко мне и должно было ускорить исполнение ее намерений, тем более, что быстрые взгляды дочки и похвалы мамаши набивали, так сказать, мне цену.

Я пустил в ход все свои чары, чтобы не дать утихнуть тревоге в сердце мадемуазель Абер; но во всем нужна мера: пусть она опасается моего чрезмерного успеха у дам, но ни в коем случае не их успеха у меня; я следил за каждым своим жестом, чтобы не дать ни малейшего повода для упреков; она должна была чувствовать, что я стремлюсь позабавить, но отнюдь не понравиться, и если стараюсь быть приятным, то исключительно ради нее, а не для которой-нибудь из этих дам.

Имея это в виду, я старался как можно чаще встречаться с ней взглядом, как бы ища у нее одобрения всему, что говорил. Благодаря этой уловке она была довольна мною, хотя я не давал улечься ее беспокойству, столь для меня полезному, и в то же время продолжал обвораживать наших хозяек, найдя способ внушить им, что они мне тоже нравятся, чтобы вызвать в них ответное стремление понравиться мне и поддерживать в них такое умонастроение, дабы побудить мадемуазель Абер скорее принять окончательное решение. По совести говоря, мне было любопытно, чем все это кончится, и хотелось извлечь из моего приключения всю возможную выгоду: ведь всегда полезно иметь на своем луке запасную тетиву.

Но я забыл одно важное дело: нарисовать вам портрет дочери; а между тем он здесь совершенно необходим.

Возраст ее вам уже известен. Агата – так звали девицу – воспитывалась дома, как все барышни ее круга, но умом намного превосходила свою мать, чья наивная восторженность и болтливость казались ей смешными. Я заметил это по ее ироническим улыбкам, смысл которых ускользал от матери, слишком доброй и простодушной, чтобы обратить на это внимание.