Часть 2. Классическая поэзия - Коллектив авторов

22. — Поэтому вот что: коль взоры чужие пленять, то надо в почете держать словесную пышность; а тот, кто лишь сердцем привольно живет, всегда предпочтет то, что правильно, надо. Если слова углубляются внутрь, не давай им излишне сужаться; коль речь к постижению высей идет, ей дай расширяться вне всяких пределов.

23. — Ши, как канцона, за чувством идет и становится ярко изящной. Фу, как поэма, природа во плоти, катится четким и ясным потоком. Надпись на камне, бэй вэнъ, развивает изящно свой стиль и все ж помогает знать правду вещей. Плач типа лэй — он вьется сученою нитью, весь в тоне скорбящей печали. Надпись на бронзе, мин (вэнъ), полна эрудиции, но лаконична, чувством сочась и теплом. Чжэнъ, наставленье, свой тон то снижает, то резко взметнется, но в стиле — и чистом, и мощном. Сун, как евлога и гимн, свободно гуляет в богатых красотах и пышности стиля, а лунь, рассужденье, и точно и тонко в прозрачности душу раскроет мою. Доклад государю, иль цзоу: стиль ровный, исчерпать все может до дна, но все в должной мере, классически выдержанно. Суждение-проповедь шо пылает и блещет, но все в нем хитро и придумано ловко.

24. — Хотя все деленья и виды исчислены здесь, но всем запретительно им вдаваться в уклон или ересь: им надо развязность свою обуздать. Важнее всего, чтоб слова доходили до самых высот; чтоб идея поднята IX была целиком. Поэтому незачем нам увлекаться запутанным в лишних длиннотах.

V.25. — По сути живой [?] это вот что: в нем [?] много вообще красивого; по форме ж своей это вот что: оно [?] изменяется часто. Оно сообщает идею вот так: на первом месте стоит искусство. Оно в распорядке словесном такое: всего дороже красивость слов X. Затем, вообще, чередуя, меняя напев и звучанье, я дам их в подобии красок, друг с другом соседних пяти*6а. Хотя это правда, что нет постоянства в движенье идей или в их остановке на месте, но знаем мы все, что бывают неровности почвы гористой, с которыми справиться трудно.

26. — И если ты понял, постиг всю изменчивость стиля и знаешь порядок всему, то дело твое — что открытый проток, в который вбирают [который вбирает ?] родник. Когда же, теряя пружину-секрет, потом лишь начнешь все сводить к одному, то будет всегда, что, конец ухватив, ты надставить захочешь свой верх им! Ведь стоит тебе перепутать места краски черной и желтой, получится хаос и грязь: не будет свежо и красиво!

27. — Иные все кверху теснят, давая последним словам наседать на их первые ветви; другие обрушивают предыдущее вниз, тесня все к последним строфам. У одних весь порок в их словах, но идеи их сомкнуты в лад; у других же слова послушно идут, но вот с мыслью бывают заторы. Раздельно бы их сочетать — получится лучшее: то и другое; составить их снова — тогда и то и другое плохи*7.

28. — Определи теперь, кого вперед, кого назад по самой ничтожной их доле; реши затем, что надо выбросить и что оставить до самой ничтожной ворсинки и усика в колосе хлебном. А если все будет и точно, и выверено на весах, то, конечно, по струнке все правильно будет — как надо.

VI.29. — Порою бывает, что стиль чрезвычайно насыщен в чреватой идеею вещи; но где направленье всего — отнюдь не показано ясно; даже при крайне удачном одном — тех двух достижений не будет совсем, и, высказав полностью все, добавить полезное больше нельзя.

30. — Поставить лишь словечко небольшое, но там, где это очень важно, для вещи всей — удар кнута, ее образумляющий. И даже если есть порядок во всех словах моей поэмы, она — при сказанном лишь выше — добиться может своего. В ней будет превосходство светлых качеств, но лишне отягчающего мало; она тогда получит, что ей нужно, не изменяя больше ничего.

31. — Иногда художественность мысли сама в себе — что вытканный сходящийся узор; отчетливо прекрасна и сияет великолепием своим невыразимым. Блещет, как яркая вышивка; болью звучит, словно струнный аккорд. И если теперь мне стремиться к тому, чтоб мое подражанье ничем не отличное было от самого оригинала, то я, бессознательно в общем, с той вещью былого сольюсь. Тогда пусть поэма утком-челноком вся соткана будет во мне лишь, и только, — я все же боюсь XI, что другим я поэтом давно уже опережен. Но если пораню я сдержанность чувств, пред честью своей провинившись, то, пусть даже вещи мне жаль, ее я отбросить обязан.

32. — Затем иногда поэма растет, как боб одинокий, как колос, отдельно торчащий, особо от прочих, в совсем необычной красе. За обликом этим угнаться нельзя, и этому звуку подтягивать трудно. Массой своею стоит одиноко; высится — ровно скала иль утес; звукам обычным для нас это канвою не будет!

33. — А сердце у поэта [сердце поэта] там вдали, и не знает себе равного оно *8; мысль его блуждает там и сям: не сумеет ухватить ее никак.

34. — Но камни скрывают яшму в себе, и горы от этого славой сияют; воды таят ведь в себе жемчуга, реки красуются ими. И не надо срезать тебе поросль кустов: они тоже несут на себе блеск созданий своих XII в чаще-гуще лесной *9. Подлажу-ка я к "Снегу белому" "Грубую улицу" и тем помогу в ней XIII возвышенному *10.

35. — Иногда отдают свое слово в короткую рифму и станс: перед лицом потерянного сиротливо встает вдохновенье. Склониться к молчанью немому — там друга себе не найдешь; поднимешь свой взор — простор необъятен: ни с кем там не связан ты. Уподоблю все это случайной струне, одиноко натянутой мною: таится в ней чистый напев, но нет ей ответного звука.

36. — Иные свой стиль отдают под какой-нибудь тон беспокойный — и вот получают они одну лишь красивость в словах, лишенных большой красоты! Смешать миловидность с уродством и сделать из этого стильное нечто; громоздко сложить превосходные, лучшие вещи и их запятнать недостатком — подобно все это случайному резкому [сверхбыстрому] ритму тех "флейт, что играют внизу"; им даже тогда