Ланьлинский насмешник - Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй

– Мне спасибо говори, – обратившись к Гуйцзе, распинался Ин Боцзюэ. – Я все губы отшлепал, язык чуть не отнялся, пока твоего возлюбленного уломал. А ты от меня отворачиваешься. А что, если б заартачился, все б глаза выплакала, на улицу ведь пришлось бы выходить гостей песнями зазывать. Да что толку! Кто б глядеть-то на тебя стал! А все я уговорил, я уладил.

– Вот попрошайка противный! – заругалась Гуйцзе. – Так бы и стала я прохожих зазывать! Ух, как бы я тебя отругала!

– Ишь, негодница! Молебен не отстояла, а уж на монаха замахиваешься, неблагодарная! Когда тебя бросил, ты по другому пела, а теперь крылья обсохли и опять нос воротишь, да? А ну-ка, поди сюда да погрей мне губы. Что-то застыли.

И Боцзюэ обхватил и расцеловал Гуйцзе.

– Вот насильник! – закричала певица. – Лезет с ножом к горлу. Гляди, батюшку вином облил.

– Как она подлизывается, потаскушка, пигалица лукавая! – засмеялся Ин Боцзюэ. – Сударика пожалела: «Батюшку облил». Как ведь ласково называет-то, а я уж как пасынок,[347] мне ласка не положена.

– Ну хорошо, буду называть тебя сынком.

– Поди-ка, что расскажу, – позвал ее Боцзюэ и начал: – Побратались как-то молоденький краб и лягушонок, а кому называться старшим братом, а кому младшим – не знали. И решили: кто канаву перепрыгнет, тот и будет старшим. Лягушонок прыгнул раз, прыгнул другой – перепрыгнул. Краб только натужился, видит: две девицы к канаве за водой подходят. Обмотали они краба веревкой, зачерпнули воды и домой, а краба-то и забыли прихватить. Видит лягушонок – краб ни с места, спрашивает: «Чего ж ты не прыгаешь?» А краб ему в ответ: «Я бы прыгнул, да погляди, как меня эти девки опутали».

Гуйцзе и Гуйцин с кулаками набросились на Ин Боцзюэ, а Симэнь хохотал до упаду.

Однако не будем рассказывать, как они развлекались «среди букета цветов и узорной парчи», а перенесемся на время в дом Симэня и У Юэнян.

Ответный прием совпал с рождением Мэн Юйлоу. В покоях Юэнян сидели тетушка У – невестка Юэнян, золовка Ян и обе монахини. До самого заката прождали они Симэня, но он все не появлялся. Юэнян выходила из себя.

– До сих пор не показывается, а! – говорила, хихикая, Цзиньлянь, держа за руку Пинъэр. – Мы пойдем к воротам, поглядим.

– И охота вам! – удивилась Юэнян.

– Пойдем за компанию, – обратилась Цзиньлянь к Юйлоу, подхватывая ее за руку.

– Я прибаутки слушаю, – отозвалась Юйлоу. – Погодите, мать наставница еще одну расскажет и пойдем.

– Только постных не надо, я смачные обожаю, – посоветовала Цзиньлянь и присоединилась к остальным, окружившим монахинь.

– Что расскажет, то и слушай, – заметила Юэнян. – К чему мать наставницу неволить!

– Вы, сестры, наверно, не представляете, какие мать наставница прибаутки знает! – не унималась Цзиньлянь. – В прошлый раз мы упросили, она нам такие рассказывала! Ну, расскажите, мать Ван!

Монахиня Ван не спеша устроилась на кане поудобнее и начала:

– Миновал человек полпути и видит – навстречу ему тигр. Приготовился тигр его съесть, а человек взмолился: «Погоди, – говорит, – у меня старая мать останется. Ей восемь десятков лет. Кто за ней ухаживать будет? А то пойдем ко мне. Я тебе поросенка дам». Пожалел его тигр, пошел за ним. Рассказал сын матери, а она тем временем соевый творог отжимала. Жалко ей стало поросенка, она и говорит: «Дай вот ему поесть творожку». «Мать! – воскликнул сын. – Неужто ты не знаешь! Не ест он постного».

– Ну, неинтересная это прибаутка, – выразила неудовольствие Цзиньлянь. – Мне тоже постное да пресное не по душе. Я что поострее люблю.

– Вошли снохи свекра с днем рождения поздравить, – продолжала монахиня Ван. – Подносит чарку старшая сноха и говорит: «Вы у нас, батюшка, как чиновник». «Чем же я на чиновника похож?» – спрашивает свекор. «Вы на почетном месте восседаете, все в доме от мала до велика вас боятся. Чем не чиновник!» За ней поднесла чарку вторая сноха и говорит: «Вы у нас, батюшка, как свирепый подручный из управы». «Чем же я похож на него?» – спрашивает свекор. «Как чем?! Только крикнете, у всех в доме от мала до велика поджилки со страху трясутся». «Доброе ты обо мне слово молвила», – похвалил ее свекор. Подносит вина третья сноха и говорит: «Не чиновник вы, батюшка, и не подручный из управы». «Ну, а кто?» – спрашивает. «Заштатный постельничий вы у нас, батюшка», – отвечает сноха. «Это почему ж?» «Да потому, батюшка, – отвечает, – что во все наши шесть спален вхожи».

Все рассмеялись.

– Ишь, лысая карга,[348] – заворчала Цзиньлянь, – нас шестерых приплела. Если такой постельничий смелости наберется, пусть только попробует к нам в спальни заглянуть, пес плешивый, мы ему задницу так наломаем!

С тем Цзиньлянь, Юйлоу и Пинъэр пошли к воротам поглядеть, не покажется ли Симэнь.

– И где он в такой снег пропадает? – гадала Юйлоу.

– Да скорее всего у потаскухи Гуйцзе, – проговорила Цзиньлянь.

– После погрома? – удивилась Юйлоу. – Не может быть! Зол он на нее. Зарекался, не пойдет больше. Давай об заклад биться – нет его там.

– По рукам! – подхватила Цзиньлянь. – Сестрица Ли, будешь свидетелем. Я говорю: он сейчас у Гуйцзе. Позавчера он избил потаскуху, вчера к нам Ли Мин, черепашье отродье, заходил выведать как и что, а нынче с утра Ин и Се ходатаями пожаловали. Они-то его туда и затащили. Тут, по-моему, все старая сводня с потаскухой обмозговали. Им только его заполучить да прощение вымолить. А там и у жаровни разгорячить нетрудно будет и под полог заманить. Но до каких же пор они его держать собираются, а? Может быть, он сегодня вообще не придет. А ты сиди, жди его, Старшая!

– Тогда б он слугу прислал предупредить, – заметила Юйлоу.

Тем временем мимо проходил уличный торговец семечками. Пока они покупали тыквенные семечки, с восточной стороны неожиданно показался Симэнь верхом на лошади. Женщины тотчас же скрылись за воротами.

– Ступай посмотри, кто там у ворот стоит, – послал Симэнь вперед Дайаня.

– Это матушка Третья, матушка Пятая и матушка Шестая семечки покупают, – доложил слуга, подавшись на несколько шагов вперед.

Возле дома Симэнь Цин спешился и проследовал к задним малым воротам. Юйлоу и Пинъэр поспешили сказать о приезде хозяина Юэнян. Цзиньлянь же спряталась в тени за белым экраном. Когда Симэнь проходил мимо экрана, она выскочила прямо на него.

– Как ты меня напугала, негодница! – упрекнул ее Симэнь. – А что вы у ворот делали?

– И ты еще спрашиваешь! – обрушилась на него Цзиньлянь. – А где ты пропадал до этаких пор? Заставил жен у ворот дожидаться.

Симэнь Цин вошел в дом. В покоях Юэнян был накрыт стол и расставлены как полагается закуски и вино. Юйсяо держала кувшин, а дочь Симэня подносила чарки. Первую она поднесла Симэню, потом обнесла всех остальных. Когда все заняли свои места, Чуньмэй и Инчунь усладили пирующих музыкой и пением.

Вскоре со стола все убрали, а потом накрыли вновь – в честь Мэн Юйлоу. Появилось сорок блюд всевозможных редких яств, множество изделий из фруктов. Из кувшинов струился дивный аромат, в кубках радугой играло вино. Пировали до первой стражи. Будучи почетной гостьей, невестка У выпила немного и удалилась в заднюю комнату, а Юэнян и остальные жены в компании Симэнь Цина играли на пальцах, в домино и составляли по очереди рифмованные строфы.

– Раз моя очередь, – сказала Юэнян, – давайте составлять строфы по напеву и сверять с костями домино. Объявляется напев, вынимаются две кости и декламируется двустишие из «Западного флигеля».[349] Кто вынет названную в двустишии кость, пьет чарку.

Она стала доставать кости и объявила:

– Напев «Шестая госпожа»:

Опьянев, Ян Гуйфэй[350]обронила с подвескою восемь жемчужин,В куст белеющих розток волос ее черных погружен.

Кости не сошлись.

Следующим сидел Симэнь Цин.

– «Красавица Юй», – объявил он напев:

В бою меж Хань и Чу[351] верховный командир погиб.И только слышно: потрясает небо гонгов гимн.

Симэнь вынул кость «главный полководец», и ему налили чарку вина.

За ним настала очередь Ли Цзяоэр.

– «Цветок нарцисса», – объявила она:

В персиковой роще у ручья бабочек спугнула пара,И помада лепестков сделала всю землю алой.

Не сошлось.

Взялась Цзиньлянь.

– «Почтенный Бао», – объявила она напев:

Три правила, пять принципов[352] нарушив,старик под куст залез.Его спросили: воровства иль блудодействав тебя вселился бес?

Цзиньлянь вынула кость «три – пять» и осушила чарку.

За ней шла Пинъэр.

– «Прямого, честного люблю», – объявила она:

От весенней луны я всю ночь не спала,Взаперти замерла, словно Вдовья скала.

Кости опять не сошлись.