Гуляка и волшебник. Танские новеллы (VII-IX вв.) - Антология

— Сколько ж тебе надо, чтобы жить безбедно? — спросил старик.

— Да тысяч тридцати — пятидесяти, думаю, хватит, — ответил Цзы-чунь.

— О нет, мало! — воскликнул старик.

— Сто тысяч.

— Нет.

— Ну так миллион.

— Нет, и этого мало.

— Три миллиона.

— Трех миллионов, пожалуй, хватит, — согласился старец.

Он вытащил из рукава связку монет и, отдавая ее Цзы-чуню, сказал:

— Вот тебе на сегодняшний вечер. Завтра в полдень я жду тебя у Подворья Персов на Западном рынке. Смотри не опаздывай.

Цзы-чунь явился точно в назначенный срок и в самом деле получил от старца целых три миллиона. Старик ушел, не пожелав назвать ни имени своего, ни фамилии. Исчез, как в воду канул.

А Цзы-чунь, получив в свои руки такое богатство, принялся за прежнее. Казалось ему, что дни невзгод навсегда миновали. Он завел добрых коней, щегольские одежды и с компанией прихлебателей не вылезал из домов певиц, услаждая свой слух и взор музыкой, пеньем и танцами, а делом заняться и не думал. За два года он спустил все деньги.

На смену роскошным одеждам, экипажам и лошадям пришли одежды, экипажи и лошади попроще и подешевле. Лошадей сменили ослы, а когда и ослы исчезли со двора, пришлось ходить пешком. Под конец Цзы-чунь снова впал в прежнюю нищету. Не зная, что предпринять, очутился он у рыночных ворот и хотел было снова дать волю жалобам, роптать на свою судьбу. Но не успел он и двух слов вымолвить, как перед ним словно из-под земли вырос все тот же старец.

— Как! Ты опять умираешь с голоду? — удивился он, взяв Цзы-чуня за руку. — Сколько же тебе нужно на этот раз?

Устыдившись, Цзы-чунь ничего не ответил. Старик настойчиво продолжал спрашивать его. Однако Цзы-чуню было так совестно, что он поблагодарил старика и отказался.

— Ну ладно, завтра в полдень будь на старом месте, — велел ему старик.

Как ни мучил стыд юношу, он все же явился к месту встречи и получил десять миллионов монет.

Пока у него не было денег в руках, Цзы-чунь сурово упрекал сам себя, всячески клялся употребить их с пользой и прибылью, да так, чтоб превзойти прославленных богачей. Но получил он деньги — и все добрые намерения пошли прахом. Соблазны одолели его, и он зажил по-старому. Не прошло и двух лет, как сделался он беднее прежнего и снова пришел, голодный, к воротам рынка. И опять, все на том же месте, он повстречал старика. Сгорая от стыда, Цзы-чунь закрыл лицо руками и хотел было пройти мимо, но старик ухватил его за полу халата.

— Плохо же ведешь ты свои дела! — с упреком сказал старик и, вручая ему тридцать миллионов монет, добавил: — Если и они не пойдут тебе впрок, стало быть, тебе на роду написано прожить в бедности.

«Когда я, беспутный повеса, промотал свое состояние и пошел по миру, никто из моих богатых родственников не позаботился обо мне. И пальцем не шевельнул. А этот чужой старик выручал меня уже три раза. Чем могу я отплатить ему?» — сказал сам себе Цзы-чунь и обратился к старцу:

— Я больше не растрачу попусту денег, которые вы так щедро мне подарили. Нет, я устрою все свои семейные дела, дам хлеб и кров моим бедным родственникам, выполню все свои обязательства. Я полон к вам такой глубокой привязанности, что решил, покончив с делами, отдать себя в полное ваше распоряжение.

— Этого я и хотел, — сказал старик. — Когда ты устроишь свои дела, приходи повидать меня. Я буду ждать тебя через год в пятнадцатый день седьмой луны возле двух кедров, что растут у храма Лаоцзы.

Почти все бедные родичи Цзы-чуня жили в местах, расположенных к югу от реки Хуай, и потому он купил в окрестностях Янчжоу большой участок земли, размером в добрую сотню цинов, построил в пригороде отличные дома, открыл сотню с лишним гостиных дворов возле проезжих дорог. И дома и земли он роздал своим бедным родичам. Потом переженил племянников и племянниц и перевез на родовое кладбище прах своих близких, захороненных в чужих краях. Он расплатился со всеми, кто был к нему добр, и свел счеты с врагами. Едва он устроил свои дела, как подошло время встречи.

Цзы-чунь поспешил к условленному месту. Старик уже поджидал его в тени двух кедров, что-то напевая. Вместе они поднялись на вершину горы Хуа — Заоблачную Беседку. Пройдя более сорока ли, увидели чертоги, которые, верно, не могли принадлежать простым смертным. Сверкающие облака парили над высокими крышами, в небе кружились фениксы и аисты.

В середине главной храмины, воздвигнутой на самой вершине горы, стоял котел для приготовленья пилюль бессмертия. Был он огромен, более девяти ни вышиной. Пурпурно-лиловые блики пламени ложились на окна и двери. Вокруг котла широким поясом шли чеканные изображенья девяти Яшмовых Дев.[217] С двух сторон котел украшали фигуры Зеленого Дракона и Белого Тигра.[218]

День начал склоняться к закату. Старец, сбросив мирскую одежду, предстал пред Цзы-чунем в желтом уборе и платье священнослужителя. Взяв три порошка из толченого белого мрамора и чарку вина, он подал их Цзы-чуню и велел тут же растворить порошки в вине и выпить. Затем расстелил у западной стены тигровую шкуру и, усадив на ней Цзы-чуня лицом к востоку, приказал ему:

— Остерегись произнести хоть слово! Что бы ни предстало пред взором твоим: высокие боги, мерзкие черти, ночные демоны, дикие звери, ужасы ада, твои близкие, связанные и изнемогшие в пытках, — знай, это все лишь наваждение, морок. Не издавай ни звука, храни спокойствие и не пугайся: они не причинят тебе вреда. Крепко запомни мои слова!

Сказав это, он удалился. Оглядевшись вокруг, Цзы-чунь ничего не заметил, кроме котла, до краев заполненного водой. В огромной храмине было пусто.

Но едва даос исчез, как вдруг горные кручи и долины покрылись множеством колесниц и тьмой всадников. Запестрели знамена, засверкали боевые топоры и воинские доспехи. Крики сотрясли небо и землю.