Рассказы о необычайном - Пу Сунлин

Однако Ин-нин с этих пор уже больше совсем не смеялась, даже когда ее дразнили и вызывали. Тем не менее целый день ни на минуту не становилась грустной.

Однажды вечером, сидя с мужем, она вдруг заплакала; слезы так и закапали у нее из глаз. Тот удивился, а она, всхлипывая, говорила ему:

– Раньше я не сообщала тебе этого, боясь испугать, да и жила я с тобой еще слишком мало времени. Теперь же я вижу, что ты и твоя мать – оба любите меня, даже слишком, и совершенно меня не чураетесь. Следовательно, сказать все напрямик, пожалуй, беды не будет. Я действительно лисьей породы. Перед тем как умереть, моя мать отдала меня матери-бесу, у которой я и жила более десяти лет. И вот теперь, когда у меня нет братьев и когда вся моя надежда только на тебя, я скажу, что моя мать осталась лежать в горах; над ней некому сжалиться, чтобы похоронить ее вместе с отцом моим; в могиле царят горе и досада. Если б ты не пожалел хлопот и затрат, то, может быть, велел бы нашим слугам покончить с этой обидой, и тогда все когда-либо воспитывавшие девочек не допустили бы более, чтобы их бросали и топили[410].

Студент согласился, но выразил опасение, что могила затерялась в густых зарослях травы и отыскать ее будет трудно. Жена сказала ему, чтобы он не беспокоился. И вот в назначенный день муж с женой повезли гроб на могилу, которую Ин-нин быстро нашла среди путаных чащ и падей. Действительно, там оказался труп старухи, еще с остатками кожи. С плачем и причитаниями положила она труп в гроб и повезла к могиле отца, где и погребла мать с ним вместе. В эту самую ночь студент видел во сне старуху-лису, которая пришла благодарить. Проснулся и рассказал сон жене, и та сказала, что она с лисой даже виделась этой самой ночью, но старуха не велела ей пугать мужа. Студент выразил досаду, зачем она не оставила старуху дома. Ин-нин сказала:

– Она ведь бес, а здесь много живых людей и царит земной дух. Разве можно ей тут долго жить?

Ван спросил про Сяо-жун.

– Она тоже лиса, – сказала жена, – и очень способная, понятливая. Моя мать-лиса оставила ее, чтобы смотреть за мной. Она, бывало, соберет плодов или еще чего и кормит меня; вот я ее и ценила, жила с ней душа в душу. Вчера я спросила мать о ней, – оказывается, она уже замужем.

После этого каждый год в тот день, когда едят холодное[411], муж и жена шли на могилу Циней, кланялись и прибирали могилу.

Через год Ин-нин родила сына. Будучи грудным ребенком, он уже не боялся незнакомых людей, увидит кого – сейчас смеется: много, видно, было в нем материнского.

Послесловие рассказчика

Мы видели, как девушка заливалась глупым смехом, и казалось, не правда ли, что в ней нет ни сердца, ни души. Однако устроить у стены такую злую штуку кто мог бы умнее ее? Опять же, так любить и жалеть свою мать!.. Быть бесовской породы – и вдруг перестать смеяться, даже наоборот – заплакать… Да, наша Ин-нин – уж не отшельник ли, скрывшийся в смехе?

Я слышал, что в горах есть трава, называемая «смейся!». Кто ее понюхает, смеется так, что не может перестать. Вот этой бы травки да в наши спальни! Тогда поблекла бы слава знаменитых трав «радость супружеская» и «забвение неприятностей». А этот наш «цветок, понимающий слова»[412] – хорош, конечно, но, право, досадно, что он вечно кокетничает.

Четвертая Ху

Студент Шан из округа Тайшань[413] сидел один в своем строгом ученом кабинете[414]. На дворе была осенняя ночь – в высотах мерцала в Серебре Река[415], на небе горела луна. Студент вышел гулять в тени цветов, весь в думе о далеком «нечто». Вдруг видит, как к нему перелезает через забор какая-то девушка, подходит, смеется и говорит:

– Магистр, что это вы так глубоко задумчив стали?

Шан подошел к ней, посмотрел: красива лицом, словно бессмертная фея! В исступленной радости своей схватил ее, втащил к себе, до дна и высот в любовном бесчинстве дойдя.

Девица назвалась фамилией Ху, по имени Третья – Ху Сань-цзе. Студент спросил ее, где она живет, в котором доме, но она только смеялась, не отвечая, и он вопроса не повторил, а только твердил, что всегда будет ее любить.

И вот она начала его посещать, не оставляя пустым ни одного вечера.

Однажды ночью сидели они при свече под пологом, колени к коленям. Студент любовно смотрел на нее и глаз не спускал: зрачок и другой не вращались совсем. Она смеялась и спрашивала:

– Недвижно так уставиться в меня, наложницу свою, что это значит, мне скажи?

– Я гляжу на тебя, моя милая, – отвечал ей студент, – как на красный пион и персик лазурный. Хоть всю ночь прогляди – не насытишь себя.

Дева сказала:

– Я существо грубое, и при всем этом ты так благосклонно глаза в глаза на меня смотришь. Если бы ты увидел нашу Четвертую сестрицу, то просто не знаю, как бы ты сходил с ума.

Студент разволновался еще сильнее, совсем теряя голову, и говорил, что ему слишком досадно будет, если он не увидит хоть разок красоты лица ее сестры, стал на колени и умолял.

Через день она действительно пришла вместе с Четвертой сестрой. Лет этой девушке было только-только достаточно, чтобы уже сделать прическу. Она была прекрасна, как лотос, что розовеет в свисающих каплях росы; как цветок абрикоса, увлажненный легким туманом. Кокетливо и грациозно, еле заметно улыбалась, и красота ее лица как будто выходила за пределы возможного. Студент пришел в неистовый восторг, ввел в дом сестер, усадил и стал смеяться и разговаривать с Третьей, а Четвертая в это время сидела молча и только, наклонив голову, перебирала свой вышитый пояс. Вскоре Третья встала и начала прощаться, сестра ее тоже готова была отправиться ей вослед, но студент увлек ее и, не отпуская, говорил Третьей:

– Милая, милая, будь добра, скажи ей хоть одно слово!

Та засмеялась и сказала:

– Ну и сумасшедший же! Смотри, как разъярился! Сестрица, останься тут немножко!

Четвертая молчала. Когда сестра ушла, то оба они сейчас же погрузились в самую полную любовную радость. Блаженство кончилось; студент протянул руку, положил на нее голову девушки и разом высказал ей все, что