Мурасаки Сикибу - Повесть о Гэндзи (Гэндзи-моногатари). Книга 4.

Хотя в те дни у Дайсё почти не оставалось досуга, он по-прежнему полагал своим долгом входить во все нужды Нака-но кими. Многим ее дамам такое внимание казалось подозрительным, но сама она, успевшая за последние годы приобрести некоторый житейский опыт, была искренне тронута его преданностью. «Вот пример истинной верности, — думала она. — Память о прошлом до сих пор не изгладилась в его сердце, и чувства не потускнели…»

С годами Дайсё становился все прекраснее, и велико было его влияние в мире. Невольно сравнивая его с принцем, в сердечном непостоянстве которого она успела убедиться, Нака-но кими беспрестанно сетовала на судьбу. «Предвидел ли кто-нибудь, что моя жизнь сложится именно таким образом? — спрашивала она себя. — Сестра желала мне иной участи, отчего же я оказалась связанной с человеком, вовлекшим меня в бездну уныния?»

Однако она не решалась принимать Дайсё так часто, как ей хотелось. Былые времена остались далеко позади, и мало кому были известны истинные обстоятельства ее жизни. Будь Дайсё человеком невысокого звания, его стремление поддерживать столь давнюю связь вряд ли кого-то удивило бы,[57] но при том положении, которое он занимал в мире… Понимая, что столь необычные отношения могут навлечь на нее осуждение молвы, и устав от постоянных подозрений супруга, Нака-но кими старалась держать Дайсё в отдалении, однако его чувства к ней так и не переменились.

Ветреный нрав принца доставлял Нака-но кими немало огорчений, но, по мере того как рос и хорошел ее маленький сын, привязанность к ней супруга увеличивалась. Полагая, что вряд ли другая женщина может подарить ему столь же прелестное дитя, принц не упускал случая изъявлять Нака-но кими свою благосклонность и имел к ней доверенность, о какой дочь Левого министра и мечтать не смела. Так что в настоящее время у Нака-но кими не было причин жаловаться.

Однажды в самом начале Первой луны принц на половине госпожи играл с маленьким сыном, которому пошел уже второй год. Около полудня в покоях появилась девочка-служанка с письмом, свернутым в довольно толстый свиток, покрытый тонкой зеленой бумагой. Помимо письма она держала в руках ветку сосны с привязанной к ней «бородатой» корзинкой и еще одно письмо, сложенное официальным образом. Ничуть не смущаясь, она сразу же подбежала к госпоже.

— Это еще откуда? — спросил принц.

— Это из Удзи прислали госпоже Таю. Гонец не мог ее найти, и я решила принести все прямо сюда. Я ведь знаю, что госпожа изволит сама читать эти письма, — выпалила девочка и добавила:

— Посмотрите, корзинка-то металлическая.[58] А уж ветка-то как хорошо сделана, будто настоящая.

Лицо ее светилось радостью, и принц, улыбнувшись в ответ, попросил:

— Ну раз так, дай мне, я тоже хочу полюбоваться…

— А письмо отнеси Таю, — с трудом справившись с замешательством, сказала Нака-но кими.

Приметив, что она покраснела, принц подумал: «Уж не от Дайсё ли это послание? Не похоже, чтобы оно было от мужчины, но кто знает… Девочка сказала, что письмо принесли из Удзи, но это лишь подтверждает мои подозрения». Он взял свиток, и сердце его мучительно сжалось: «А что, если и в самом деле…»

— Вы будете очень сердиться, если я прочту это письмо? — спросил он.

— Я всегда полагала, что неприлично читать чужие письма, — ответила Нака-но кими. — Мало ли что женщины могут писать друг другу.

Ей удалось не выдать своего волнения, и принц, заявив: «Что же, посмотрим, что пишут друг другу женщины», — развернул письмо. Судя по всему, особа, его написавшая, была очень молода.

«Я давно не писала к Вам, а тем временем год подошел к концу. Здесь в горах так уныло, и нет просвета в весенней дымке над вершинами…» (482, 483).

Сбоку же было приписано: «Мне хотелось что-нибудь подарить Вашему сыну. Я понимаю, сколь ничтожны мои дары, и все же…»

Почерк был довольно заурядным, но принц долго разглядывал письмо, силясь догадаться, от кого оно. Затем он развернул второе — почерк снова был женским.

«Как изволит поживать Ваша госпожа в новом году? Надеюсь, что и Вам эти дни принесли немало радостей. Мы живем в прекрасном доме и ни в чем не нуждаемся, но все-таки кажется, что нашей юной госпоже не пристало жить в такой глуши. Если бы она могла иногда приезжать к вам… Право, чем скучать целыми днями в одиночестве… Однако, она так напугана после того случая, что и думать об этом не хочет. Маленькому господину госпожа посылает новогодние молоточки.[59] Покажите ему, когда рядом не будет принца».

Письмо оказалось весьма длинным и бессвязным, к тому же в нем было слишком много слов, от употребления которых в начале года принято воздерживаться. Озадаченный, принц снова и снова перечитывал его.

— Извольте же объяснить мне все. От кого это письмо?

— Мне говорили, что дочь одной дамы, некогда служившей у нас в Удзи, снова принуждена была поселиться там…

Однако принц сразу же понял, что письмо написала не простая дама, а намека на «тот случай» было довольно, чтобы мысли его приняли вполне определенное направление. Молоточки были прелестны, их явно делал человек, располагавший неограниченным запасом свободного времени. К ветке сосны в развилке были прикреплены плоды померанца и листок бумаги с песней следующего содержания:

«Юной соснеСовсем еще мало лет,И я в этот деньЕй от души желаюДолгую жизнь прожить».

Ничего примечательного в этой песне не было, но принц, догадываясь, что ее написала та, о которой он беспрестанно помышлял в последнее время, долго не мог отложить листок.

— Надеюсь, вы не станете медлить с ответом, — сказал он наконец. — Но я не понимаю, почему вы хотели скрыть это письмо от меня. Похоже, что вы сегодня в дурном расположении духа, и мне лучше уйти.

Когда он вышел, Нака-но кими тихонько сказала Сёсё:

— Как жаль, что так получилось. Но почему письмо попало к этой глупой девочке? Неужели никто не обратил на нее внимания?

— Заметь мы ее вовремя, ей никогда бы не проникнуть сюда с письмом. Эта девчонка вечно сует нос куда не следует. Представляю себе, что из нее выйдет. Насколько лучше, когда у девочки тихий, спокойный нрав.

— Ах, не надо, не ругайте ее, — остановила дам Нака-но кими. — Она ведь совсем еще дитя.

Эта девочка поступила к ней в услужение прошлой зимой, она была весьма миловидна и сразу же стала любимицей принца.

«Все это более чем странно», — думал между тем принц, вернувшись в свои покои. Он знал, что Дайсё время от времени наведывается в Удзи и иногда даже остается там ночевать. Его еще удивляло, что тот проводит ночи в доме, с которым связано столько мучительных воспоминаний. Теперь же, сопоставив все эти обстоятельства, он пришел к выводу, что именно в Удзи скрывается таинственная незнакомка, встреченная им однажды в доме на Второй линии.

Вспомнив о некоем Дайнайки, который, прислуживая ему по части китайской словесности, был вместе с тем довольно тесно связан с домом Дайсё, принц призвал его якобы для того, чтобы подготовить антологии для игры в «закрывание рифм», намеченной на один из ближайших дней. Попросив сложить отобранные книги в особый шкафчик, принц сказал как бы между прочим:

— Я слышал, что Дайсё и теперь довольно часто бывает в Удзи. Кажется, он построил там великолепный храм. Вот бы взглянуть!

— Да, все говорят, что это прекрасное, величественное сооружение. Особенно хвалят молельню для постоянных молитвословий. Что же касается самого господина Дайсё, то с осени он стал ездить туда чаще прежнего. Однажды — по-моему, это было в конце прошлого года — я слышал, как слуги говорили о какой-то особе, которую он якобы прячет там. Судя по их словам, господин очень увлечен ею. Во всяком случае, он приказал людям из тамошних владений заботиться о ней и следить, чтобы она не оставалась без охраны. Даже находясь в столице, он принимает живое участие во всем, что ее касается. Еще слуги говорили, что ей повезло, хотя жить в столь унылом месте довольно неприятно.

Легко можно вообразить, как обрадовался принц.

— А они не говорили, кто эта женщина? — спросил он. — Я знаю, что Дайсё навещал какую-то монахиню, которая давно живет в Удзи.

— Монахиня живет в галерее. А эта особа занимает новое здание. У нее в услужении много миловидных дам. Словом, все как полагается…

— Любопытно! Что же это за женщина и почему Дайсё решил поселить ее в Удзи? Впрочем, всем известно, что он человек со странностями. Я слышал, как Левый министр пенял ему за то, что он отдает служению Будде гораздо больше времени, чем подобает сановнику его ранга. В его положении не стоит проводить ночи в горных храмах. Это производит неблагоприятное впечатление. Как ни велико его желание вступить на Путь, к чему эти тайные поездки? Некоторые считают, что его влекут в Удзи воспоминания. А оказывается, дело вот в чем. Как вам это нравится? Да, и у человека, который кажется всем воплощением здравого смысла, могут быть свои тайны, не правда ли?