Мурасаки Сикибу - Повесть о Гэндзи (Гэндзи-моногатари). Книга 3.

Иногда же, взволнованный воспоминаниями, говорил и сам.

— Что было у нее на душе, когда играла она «Песню о любви к супругу»? — спросил он между прочим. — Да, все это очень трогательно, совсем как в старинной повести. Однако мой собственный опыт убеждает меня в том, что женщине лучше не обнаруживать перед посторонними своей чувствительности, ибо ничто так не воспламеняет мужчин. Если вы собираетесь и впредь заботиться о ней, храня верность завету ее покойного супруга, и хотите, чтобы доверенность ее к вам не умалилась, не позволяйте недостойной страсти овладеть своим сердцем. Уверен, что так будет лучше для вас обоих.

«С этим нельзя не согласиться, — подумал Удайсё, — но такие советы хорошо давать другим. Ведь отец и сам…»

— О какой страсти может идти речь? — возражает он. — Я начал навещать ее просто из жалости. Если я перестану бывать у нее теперь, это-то как раз и покажется подозрительным. Разве не так? Что касается «Песни о любви к супругу», то ваши опасения были бы правомерны, когда б она заиграла ее по собственному побуждению. Но ведь до моего слуха донесся лишь случайный обрывок мелодии, тронувший меня главным образом потому, что окружающая обстановка к тому располагала.

В конечном счете все зависит от обстоятельств и от расположения души. Принцесса совсем не так уж юна, да и я не похож на пылкого юношу, готового на любые безрассудства. Возможно, потому-то она и чувствует себя со мной довольно свободно. Во всяком случае, держится она удивительно мило и просто.

Решив, что такого случая в другой раз не дождешься, Удайсё придвинулся поближе и рассказал об увиденном сне. Молча выслушав его, Гэндзи долго не отвечал. Разумеется, он сразу же догадался…

— Эта флейта по некоторым причинам должна быть передана мне, — сказал он наконец. — Она принадлежала когда-то государю Ёдзэй[86], затем перешла к покойному принцу Сикибукё, очень ею дорожившему. Узмон-но ками с детства оказывал замечательные успехи в музыке, и однажды, когда мы любовались цветами хаги, принц Сикибукё, восхищенный его игрой, подарил ему эту флейту. А миясудокоро, видимо не зная всех обстоятельств, преподнесла ее вам.

«„Услаждать детей и внуков…“ Но кто, кроме… Несомненно, именно его он и имел в виду, — думал Гэндзи. — Боюсь, что Удайсё обо всем догадался, да это и немудрено при его проницательности…»

Видя, что Гэндзи переменился в лице, Удайсё совсем смутился и долго не мог вымолвить ни слова. Однако желание выяснить все до конца оказалось сильнее, и с нарочитой небрежностью, словно случайно вспомнив, он сказал:

— Я был у Уэмон-но ками незадолго до его кончины и выслушал его последнюю волю. Помимо всего прочего он несколько раз повторил, что очень виноват перед вами и хотел бы просить у вас прощения. Но за что? Я до сих пор не могу себе представить, что он имел в виду, и это тревожит меня.

«Да, я был прав, он знает, — подумал Гэндзи, слушая сбивчивый рассказ Удайсё. — Но стоит ли ворошить прошлое?»

Некоторое время Гэндзи сидел молча, делая вид, будто размышляет над словами Удайсё, затем сказал:

— Увы, я и сам не могу припомнить. По-моему, я никогда не говорил ничего, что задело бы его настолько, что ему так и не удалось изгладить из памяти… Дайте же мне время поразмыслить над вашим сном, и мы побеседуем об этом как-нибудь в другой раз. Я слышал от дам, что ночью не следует говорить о подобных вещах; возможно, они правы…

Словом, Гэндзи удалось уклониться от прямого ответа, и Удайсё смутился, подумав, что, сам того не желая… Так, во всяком случае, мне рассказывали… 

Сверчок-колокольчик

Гэндзи, 50 лет

Вступившая на Путь принцесса, Третья принцесса (Сан-но мия), 24(25) лет, — дочь имп. Судзаку, супруга Гэндзи

Госпожа Мурасаки — супруга Гэндзи

Государь (Киндзё) — сын имп. Судзаку

Государь-монах (имп. Судзаку) — отец правящего Государя и Третьей принцессы, старший брат Гэндзи

Принц Хёбукё (Хотару) — сын имп. Кирицубо, младший брат Гэндзи

Удайсё (Югири), 29 лет, — сын Гэндзи и Аои

Гон-дайнагон, Уэмон-но ками (Касиваги), — сын Вышедшего в отставку министра (То-но тюдзё)

Государь Рэйдзэй — сын Гэндзи (официально имп. Кирицубо) и Фудзицубо

Садайбэн (Кобай) — сын Вышедшего в отставку министра (То-но тюдзё), младший брат Касиваги

Государыня-супруга (Акиконому) — дочь Рокудзё-но миясудокоро и принца Дзэмбо, приемная дочь Гэндзи, супруга имп. Рэйдзэй

Летом, когда цвели лотосы, в доме на Шестой линии проводили церемонию освящения статуи Будды, предназначенной для молельни Вступившей на Путь принцессы. В тот день была впервые выставлена утварь, изготовленная лучшими мастерами по особому распоряжению Гэндзи.

Священные хата[87] были сшиты из превосходной, несколько необычной китайской парчи. Их подготовила сама госпожа Мурасаки. Покрывала для столиков, затканные великолепными узорами, возбуждали всеобщее восхищение невиданным богатством оттенков и сочетаний. Занавеси опочивальни были подняты со всех четырех сторон, за спиной Будды висела Лотосовая мандала[88], а впереди стояли серебряные вазы с высокими и пышными, изысканнейших оттенков цветами. Воздух был напоен ароматом китайских курений «За сто шагов». Миниатюрные изображения будды Амиды и бодхисаттв, вырезанные из сандалового дерева, радовали взоры строгим изяществом линий. В небольших, очень тонкой работы сосудах со священной водой плавали голубые, белые и пурпурные лотосы. Повсюду возжигались курения «Лист лотоса», которые помимо обычных составных частей содержали небольшое количество меда. Их тонкое, сладостное благоухание прекрасно сочеталось с другими ароматами. Что касается сутры, то шесть частей, в которых говорится о движении смертных по шести дорогам[89], были подготовлены самой принцессой, в то время как сутру, предназначенную для ее личного пользования, Гэндзи переписал собственноручно, надеясь таким образом укрепить их связь в этом мире и обеспечить будущую встречу. Это желание было включено им в текст молебной записки. Кроме того, еще весной Гэндзи принялся переписывать сутру Амида.

Рассудив, что непрочная китайская бумага не годится для вседневного употребления, он призвал к себе человека из мастерских Канъя и распорядился, чтобы ему прислали оттуда тонкой белой бумаги самого лучшего качества. На ней он и писал, причем старался не зря — всякий, кому удавалось увидеть хоть краешек свитка, начинал превозносить редкостную красоту его почерка. Казалось, что знаки, начертанные тушью, сверкают ярче проведенных золотом линий. Вряд ли стоит говорить об обрамлении, валиках и футлярах для свитков. Эту сутру положили на столик из аквилярии, поставив его на самое почетное место рядом со статуей Будды.

После того как все было приготовлено, на возвышение поднялся монах-распорядитель, а участники священного шествия собрались в отведенном для них месте. Прежде чем выйти к ним, Гэндзи заглянул в западные передние покои, где временно разместилась принцесса. Там было тесно и душно: пятьдесят или шестьдесят празднично одетых дам приехали нарочно для того, чтобы полюбоваться церемонией. Девочкам-служанкам не хватило места, и они толпились вокруг, занимая все пространство, вплоть до северных передних покоев. Курильниц было, пожалуй, слишком много, к тому же прислужницы так старательно махали над ними веерами, что от дыма ничего не было видно.

— Поверьте, гораздо лучше, когда в воздухе витает еле уловимый, непонятно откуда возникающий аромат, — сказал Гэндзи, приближаясь к дамам, явно неискушенным в таких тонкостях и нуждающимся в совете. — Нехорошо, когда курения клубятся, словно дым над вершиной Фудзи. Во время проповеди не полагается шуметь, это мешает проникать в суть того, о чем идет речь. Надеюсь, вы постараетесь не нарушать тишину шелестом платьев и перешептываниями.

Принцесса, миниатюрная и прелестная, полулежала в глубине покоев, совершенно потерявшись среди этого шумного сборища.

Маленький господин может помешать нам. Лучше увести его куда-нибудь, — говорит Гэндзи.

Северные перегородки временно удалили и на их место повесили занавеси. За ними устроились дамы. Призвав их к молчанию, Гэндзи объяснил принцессе то основное, что ей необходимо было знать. Трогательное зрелище!

Бросив взгляд на молельню, в которую превратилась опочивальня принцессы, Гэндзи почувствовал, как печаль сжала его сердце.

— Думал ли я, что когда-нибудь буду вместе с вами готовиться к такой церемонии? — вздыхает он. — Остается уповать на то, что в грядущем мире, в обители лотосов, мы будем вместе.

Слезы текут по его щекам. Придвинув к себе тушечницу, он пишет на красновато-желтом веере: