Конфуций - Уроки мудрости

Ода о воспитании

(II, V, 2)

Пусть птица-певунья собою мала –Способна до самого неба взлетать…Какая на сердце мне давит печаль,Лишь только я предков начну вспоминать!И я до рассвета уснуть не могу –Покойные в думах отец мой и мать.

Кто ровен и мудр, хоть и выпьет вина,Себе господин, в нем приятность видна.А кто неумен да невежда притом,День за день все больше сидит за вином.Но каждый да помни о долге своем:Судьбу утеряв, не воротишь потом!

В глубокой долине растут бобы,Я вижу: народ собирает их.Не жаль шелкопряду детей своих –Порою оса похищает их.Добру научите детей своих –Подобными вам воспитайте их!

Иль на трясогузку ты бросишь свой взор –Она и поет, и летит на простор…Вперед, что ни день, я все дальше иду,Шаг с каждой луной ускоряй – все не скор!Пораньше вставай и попозже ложись –Родившим тебя да не будешь в укор.

Вот птица порхает, что в тутах живет, –Клюет она, с тока таская, зерно…О, горе вдовицам у нас и больным –Им, сирым, в темницах страдать суждено.Лишь с горстью зерна выхожу со двораГадать, как идти мне стезею добра.

Будь мягок, почтенья исполнись к другим,Как птицы, что сели на ветви дерев.Мы, будто приблизясь к обрыву, стоим –Будь чуток с другими и сдерживай гнев,Будь так осторожен, как тот на пруду,Кто первым проходит по тонкому льду.

Вороны по воздуху крыльями бьют[189]

(II, V, 3)

Вороны по воздуху крыльями бьют –Обратно к родным вылетают местам.У всякого счастье свое и приют,И только несчастлив и грустен я сам.Грехи ли мои перед небом тяжки?В какой перед ним я повинен вине? –Но только исполнено сердце тоски,Не знаю, что делать несчастному мне?

Большая дорога гладка и ровна,Но пышной травой вся покрылась она.И сердце тоскою разбито мое,Поранено сердце, и горесть сильна,Она превратила меня в старика,В постели я только вздыхаю без сна…О, сердца тоска и глубокая боль!И как голова тяжела и больна.

Посажены были катальпа и тут –А люди и нежат деревья, и чтут[190].Я мог на отца лишь с надеждой взирать,Была мне привычной опорою мать.Мои волоса не от их ли волос,Не я ль к материнскому чреву прирос?О небо! Иль не было лучшего дня,Чем тот, когда мать породила меня?

На ивах зеленый, блестящий наряд,И звонкое слышится пенье цикад;Глубокие воды… Над ними в тишиСтоят тростники, и густы камыши.А я точно челн – по течению водСкользит он, не зная, куда приплывет!О сердца тоска и глубокая боль!И сном мне забыться нельзя от забот.

Легко, осторожно ступая ногой,Свой бег умеряет нарочно олень;Чтоб самок своих отыскать, поутруФазаны призывней кричат что ни день.А я, точно древо гнилое, стою,Оно без ветвей увядает одно.О сердца тоска и глубокая боль!Узнает ли кто, как страдало оно?

Бегущего зайца мы видим, и то,Бывает, кто-либо спасает его.Коль труп незнакомый лежит у пути,Кто-либо всегда погребает его!Но черствое сердце теперь у царя,И мой государь не смягчает его.О сердца тоска и глубокая боль!И слезы текут, не смиряя его.

Ты принял легко, государь, клевету,Как будто заздравную чашу вина;Меня не любя, на досуге, увы,Не стал проверять ты, была ли вина.Срубая, дай дереву крепкий упор,Вдоль жил направляй, если колешь, топор –Преступных оставил по воле ходить,Лишь я без вины осужден на позор.

Что выше бывает, чем гор вышина?Что глубже идет, чем ключа глубина?Не будь же так легок в речах, государь, –Бывает, что уши имеет стена.Пусть он не подходит к запруде моей,Мою да не снимет он с рыбами сеть![191]Тот, кто без вниманья оставил меня, –В беду попади я – не станет жалеть!

Ода о клеветниках

(II, V, 4)

Высоко ты, небо, в величье своем;Отец наш и мать – так мы небо зовем.Не знаю на нас ни греха, ни вины,А смуты в стране велики и сильны,И небо великое в гневе на всех,Смотрю на себя и не вижу, в чем грех;А кары великого неба сильны…Смотрю на себя и не вижу вины.

Не с ложью ли смута сплетясь, разрослась,Когда, государь, допустил ее ты?И смута еще и еще разрослась,Когда ты поверил речам клеветы!Коль гневом ты встретил бы ложь, государь,То сразу бы смута смирилась без сил;Коль милостью истину встретил бы царь –То сразу бы смуте предел положил.

Великие клятвы[192] ты часто даешь,А все разрастаются смута и ложь.Доверился людям, чье дело – разбой,И яростней смута встает пред тобой.Разбойничьи речи для слуха сладки,А смута и ложь и сильны, и крепки.Свой долг позабыв и добра не творя,Готовят советники гибель царя.

Храм предков, гляжу, – величав, величав –Достойный правитель построил его;Я вижу порядок великих начал –Мудрец, заключаю, устроил его.Стремление зрю в человеке другом –Обдумав его, разбираю его.А заяц – он петлями скачет, хитрец.Собака навстречу, хватает его.

Деревья, что стали гибки и мягки,Сажали для нас благородства мужи.Услышишь случайных прохожих слова –В них сердцем отделишь ты правду от лжи.Великие в мире родятся словаИ прямо исходят из уст без труда,А речи льстеца точно шэны поют, –На важном лице не увидишь стыда.

А тот, кто клевещет, – какой человек?Жил в травах густых он, в излучинах рек;Нет мужества в нем, нет и силы в руках,Призванье его – быть лишь к смуте путем,Опора гнила, как стопы в гнойниках!Откуда возьмется и мужество в нем?Хоть тьма у тебя начинаний больших,Но много ль сторонников будет твоих?

Ода о вероломном друге

(II, V, 5)

I

Что ты за человек, не знаю я,Но замыслы твои опасны. Кто ты?Приблизился к моей запруде ты,Но не зашел зачем в мои ворота?Кто спутник твой – шел следом за тобой?То Бао, он стоял у поворота.

Два человека шли друг другу вслед;Кто создал мне несчастье так сурово?Приблизился к моей запруде ты,Зачем же не вошел утешить словом?Таким вначале не был ты – теперьНе счел меня достойным дружбы снова!

Что ты за человек, не знаю я.Зачем ты подошел к дорожке сада?И голос этот слышал я вблизи,Но не видал, как ты вошел в ограду.Не знаешь ты стыда перед людьми,И страха перед небом знать не надо.

Что ты за человек, не знаю я;Так буйный вихрь летит, сбиваясь с круга…Зачем не с севера приходишь ты,Зачем ко мне ты не приходишь с юга?Зачем приблизился к запруде тыИ только растревожил сердце друга?

Не торопясь, ты едешь, и тогдаНет времени у нас остановиться;Стремительно ты мчишься – и тогдаНаходишь время смазать колесницу!Чтоб ты хоть раз один ко мне пришел,Как жажду я, – но суждено ли сбыться?

Когда вернешься и войдешь ко мне –Наполнишь сердце радостью такою;А не войдешь, как будет трудно мнеПонять отказ и справиться с тоскою!Когда бы ты хоть раз ко мне пришел,И я б тогда исполнился покоя.

Сюань и флейта в лад поют – сильнаБыла в нас дружба с братскою любовью[193],Жемчужных мы на нитке два зерна!Коль впрямь меня не знаешь, по условью,Три жертвы[194] принеси, и поклянись,И губы омочи священной кровью!

Коль мертвый дух иль оборотень ты –Твое лицо для нас непостижимо;Но виден всем твой лик, твои глаза,И видишь ты всегда идущих мимо!Я эту песню добрую сложил,Чтоб двойственность твоя явилась зримо.

Ода о клеветниках

(II, V, 6)

Причудливо вьется прекрасный узор –Ракушками тканная выйдет парча.Смотрю я на вас, мастера клеветы!Давно превзошли вы искусство ткача.

Созвездие Сита[195] на юге блестит,Язык растянув, непомерно для глаз.Смотрю я на вас, мастера клеветы,Кто главный теперь на совете у вас?

Стрекочете вы, там и тут егозя,Кого б оболгать, только ищете вы.В словах осторожнее будьте. Увы! –Уже говорят, что вам верить нельзя.IV

Двуличный пронырлив – и тут он, и там.Дать волю он думает лживым словам.Смотрите же: то, что не примут от вас,С бедою назад не вернулось бы к вам!

Спесивый и гордый доволен и рад,Трудом изнуренный – печалью объят.О синее, синее небо вдали,Взгляни на спесивых и гордых земли,Трудом изнуренных печаль утоли!

О ты, клеветы зачинатель и лжи,Кто главный у вас на совете, скажи?Клевещущих, лгущих хватал бы я самИ лютым бы тиграм бросал и волкам;Коль тигры б и волки их жрать не смогли,На север погнал бы их, к краю земли;Коль в мрачные север не примет края,К великому небу их кинул бы я!

Дорожка от сада в ветвях тополейПриводит к холму, что меж хлебных полей![196]Лишь евнух я[197], Мэн-цзы, в покоях дворца;Я эту правдивую песню сложил.Прошу вас, прослушав ее до конца,Размыслить о ней, благородства мужи!

О неверном друге