Джалаладдин Руми - Дорога превращений. Суфийские притчи

Спор супругов

Здесь, как и в ряде других притч Руми, «муж» – сфера разума, а «жена» – область чувств. Согласие межу ними может наступить только в случае господства мысли над эмоциями и страстями, обуздания их. Для выполнения этой задачи человек порой вынужден прибегать к аскетизму («...от холстины, жесткой как броня, // Вся кожа задубела у меня!»). Если же чувства выйдут из-под контроля разума, то «супругов» ожидает разлад («развод»).

Д. Щ.

Жена на мужа своего сердилась:«Гляди, моя одежда прохудилась!

Ах, до какой дошла я нищеты!Меня совсем не уважаешь ты».

Муж отвечал: «Жена моя, ну что ты!Ведь целый день я погружен в заботы,

Как хлеб насущный для тебя добыть,Чтобы тебе всегда довольной быть!»

А та ему: «Да, хлеб ты добываешь,Но ты меня так бедно одеваешь,

Что от холстины, жесткой как броня,Вся кожа задубела у меня!»

Супруг в ответ: «Жена, моя кошелкаБедна – в ней нет ни бархата, ни шелка.

Но лучше холст, что кожу больно трет,Чем злая ссора – и за ней развод!..»

Сторож и пьяница

«Сторож» в данной притче – это разум (акл), охраняющий «квартал» – внутренний мир человека. Он гневается на животную душу – нафс(«пьяного»): закон шариата запрещает опьянение, и мусульманин, застигнутый в публичном месте в пьяном виде, может быть подвергнут тюремному заключению. Но опьяненный страстями нафснаслаждается своим состоянием; между ним и разумом не прекращается внутренняя борьба («перебранка»). Причина в том, что нафс, в отличие от более высоких уровней души, не имеет надежды на вечную жизнь. Поэтому он старается получить максимум удовольствий от земного бытия и сожалеет о временном его характере (слова «когда б имел я... дом» намекают на то, что нафсне обладает «постоянным жилищем»). Поэтому состязание между ним и разумом безрезультатно («застряв... как мул в трясине»). Суфизм предлагает другие способы усмирения эгоизма, которые основаны не на рациональном воздействии, а на мистической практике.

Д. Щ.

Раз ночью сторож обходил кварталИ под стеной пьянчужку увидал.

«Эй, просыпайся! – Крикнул он ему. —Да объяснись, не то сведу в тюрьму!»

А тот в ответ: «Иди, куда и шел,Мне без тебя так было хорошо!»

«Ответь, что? пил, не то пойдешь под суд!»«Я выпил то, чем полон был сосуд!»

«Скажи, а чем сосуд твой полон был?»«Что было в нем, как раз я то и пил!»

«Так что ж ты пил? Ответь без лишних слов!»«То, чем сосуд был полон до краев!»

И сторож, в перебранке той напраснойЗастряв, как мул в трясине непролазной,

Вскричал: «Свинья! Напился ты вчера,Покайся!» А хмельной в ответ: «Ура!»

«Ты что же, вздумал надо мной глумиться?!Ну, подожди, вот посидишь в темнице!»

А пьяный: «Ну, сказал бы сразу кратко,Что, мол, отпустишь, если дам я взятку.

Я б дал ее, отделаться спеша,Да только жаль – в кармане ни гроша.

И, если бы не пьяная истома,Я встал бы и давно дошел до дома,

А там, как царь, забылся б крепким сном,Когда б имел я этот самый дом!..»

Верблюд, баран и вол

Баран, как и вол, старается «теологически» обосновать свое первенство. В притче приводятся две традиционные точки отсчета истории человечества: от Авраама – «духовного праотца», проповедника монотеизма (согласно мусульманскому преданию, Авраам собирался принести в жертву своего сына Исмаила, согласно же Библии – Исаака), и от Адама – физического предка всех людей. Пока баран и вол спорят, верблюд поедает сено, и им ничего не достается. Самое высокое ростом животное, привычное к тяготам пустыни («аскет»), символизирует суфия, «вкушающего» духовный опыт («Я несколько ближе к святым небесам»), в то время как богословы-рационалисты только спорят о нем, не имея доступа к высшим уровням бытия.

Д. Щ.

Шли вместе барашек, верблюд и бычок,Нашли на обочине сена клочок,

И молвил баран: «Коль поделим на всех,Что каждому выйдет? Не доля, а смех!

Так пусть это сено жует на здоровье,Кто старше других, чье древней родословье:

Ведь тех, кому много исполнилось лет,Нам чтить приказал сам Пророк Мухаммед!

Одно несомненно: я всех вас древней!Ведь я еще помню событья тех дней,

Когда младший брат мой на жертвенник былВозложен, и спасся святой Измаил!»

Ответил бычок: «О мой младший собрат,Ты мне старшинство уступить будешь рад,

Узнав, что я вместе с волом отдыхал,На коем Адам свое поле пахал!»

Вдруг оба замолкли – и видят: верблюдМолчит, а уста его сено жуют!

И молвил он им, до конца дожевав:«Я очень высок, и поэтому прав!

Я сверху взираю: отсюда видней,Что я вас длинней, потому и древней!

Я несколько ближе к святым небесам,А значит, и вас много старше я сам:

Ведь ясно, что небо древнее земли;Вы счесть его лет никогда б не смогли!..»

Мусульманин и зороастриец

В то время как зороастриец (последователь религии, признающей проявление в мире двух борющихся начал – Света и Тьмы) уповает на то, что Бог научит его правильному пути, мусульманин пытается навязать ему свой образ верований и обвиняет его в одержимости злым духом («дьявол в твоем сердце поселился»). Ответ огнепоклонника исполнен сарказма: исходя из утверждений своего оппонента, он доказывает тщетность усилий последнего. Притча учит, во-первых, религиозной терпимости, а во-вторых, умению общаться с человеком, принимая во внимание его собственные убеждения и взгляды.

Д. Щ.

Изрек мулла, узрев зороастрийца:«Ты должен в мусульманство обратиться!»

А гебр в ответ: «Мой друг, один АллахСпособен веру пробуждать в сердцах!»

А тот: «У Бога милость и прощенье,Он твоего желает обращенья,

Но, видно, оттого с пути ты сбился,Что дьявол в твоем сердце поселился!»

Тут гебр ему: «Так что ж, они дерутсяМежду собой?! Пусть прежде разберутся,

Кто более могуществом велик, —И покорюсь ему я в тот же миг!»

Мулла вскричал: «Сильнее всех – Аллах!»А гебр: «Большой резон в твоих словах!

Но, если б я Аллаху нужен был, —То Он бы Дух Свой в сердце мне вложил!..»

Шах и законник

Шах в этой притче символизирует Бога, а опьяневший ревнитель закона – религиозного рационалиста, «хлебнувшего из чаши экстаза» и ставшего мистиком-суфием. Соитие со служанкой шаха – в глазах трезвого законника деяние абсолютно недозволенное – пьяному судье прощается. Оно символизирует соединение с вышней, сокрытой, мудростью, доступное лишь мистику в особом состоянии близости к Богу (такой же интерпретации подвергается в суфизме кораническое представление о «райских гуриях»). Гнев Божий («шах же...приказал судью сковать») сменяется Его милостью по отношению к законнику, «опьяневшему» от любви и познавшему вышнюю мудрость: «Ты... погасил мой царский гнев».

Д. Щ.

Шах, гостями окруженный, выпил крепкого винца,И глядит – идет законник мимо царского дворца.

Шах призвал его в собранье и вскричал в чаду хмельном:«Кравчий! Знатока закона напои скорей вином!»

Покраснев, судья на чашу бросил гневный, злобный взгляд:«Пить вино в застолье вашем? Я бы лучше выпил яд!

Винопитье, как нечестье, запрещает нам Коран,Я ж – блюститель благочестья, и с рожденья не был пьян!»

Шах, внимая речи гордой, рассердился на судью:«Властелина слово твердо, растопчу я спесь твою!

Ведь пущу я в ход удары, и перечить мне не смей:Коль боишься царской кары, пей, и пей, и снова пей!»

В тот же миг судья смирился: чтобы шаха не гневить,Он приказу покорился, стал он пить и снова пить,

В нем вино огнем горело и текло по бороде...Стал он громко петь, но вскоре встал и вышел по нужде.

Чуть из шахской он светлицы удалился в полутьму,Как нарядная девица повстречалась вдруг ему:

И любви хмельная сила, страсти огненной иглаВмиг его воспламенила, дух и плоть его прожгла.

Тут земных желаний зовы перестали в нем дремать,И наложницу цареву стал он крепко обнимать,

И, хотя она кричала, отбивалась, как могла,Но ее насквозь пронзала страсти огненной игла...

...Ведь к мужчине в неге страстной, словно тесто, дева льнет,Он же стан ее прекрасный то растянет, то сомнет,

Будто пекаря изделье, покоряется она,Чтоб достигли общей цели муж и гибкая жена.

Примешает пекарь влаги и на вкус добавит соль —И сольются в высшем благе ритмы мыслей, чувств и воль...

...Хло?пок девы мигом вспыхнул, чуть судья огонь поднес,Всякий звук для них затихнул, кроме вскриков, стонов, слез.

Если сердце веселится – разум не идет в расчет:Голову отрубишь птице – птица крыльями забьет.

Им утеха и приволье: все приличия – в былом,Позабыто вмиг застолье и вельможи за столом.

Не до шахского им сана: милуй, жалуй иль казни, —Ни Хусейна, ни Хасана не заметили б они...

...Шах спросил, обеспокоясь: «Где ж законник, наш собрат?»,И отправился на поиск – и узрел прямой разврат!

Тут судья, от страсти жаркой грозным криком отвлечен,Вновь отправился за чаркой: я, мол, здесь и ни при чем!

Шах же, мрачен и разгневан, приказал судью сковать,Чтоб не смел к гаремным девам в темном месте приставать.

Но судья, беду почуя, крикнул: «Кравчий, дай вина,Напоить царя хочу я – пусть напьется допьяна!

В нем вино погасит ярость и с чела прогонит тьму,Чтоб, как мне, заулыбалась радость светлая ему!»

Шах в ответ: «Ты словом метким погасил мой царский гнев.Что ж, гордись подарком редким – этой лучшею из дев!»

Плод жизни