Мурасаки Сикибу - Повесть о Гэндзи (Гэндзи-моногатари). Книга 4.

«Как ни простодушна, как ни робка была ушедшая, — думал, слушая ее, Тюнагон, — она обладала удивительно тонкой, чувствительной душой. Супруга принца Хёбукё превосходит сестру яркостью черт и живостью нрава, к тому же она умеет быть холодной и неприступной с теми, кто ей не по душе… У меня нет причин жаловаться, ибо со мной она неизменно любезна, но надеяться на большее я тоже не могу». Вспомнив о девушке, которую Нака-но кими считала живым подобием своей старшей сестры, Тюнагон решил воспользоваться случаем и расспросить о ней Бэн.

— Не знаю, в столице ли она теперь, — ответила та. — Я никогда ее не видала, только слышала о ней. Это случилось еще до того, как принц поселился здесь, в Удзи. Вскоре после кончины супруги он вступил в тайную и весьма мимолетную связь с дамой, которую называли госпожой Тюдзё. Она принадлежала к довольно знатному роду и была недурно воспитана. Никто бы не догадался о ее связи с принцем, если бы не родилась дочь. Разумеется, принц знал, что это его дитя, но, очевидно, не захотел обременять себя новыми заботами, еще крепче привязавшими бы его к этому миру, и вскоре расстался с госпожой Тюдзё. Наученный горьким опытом, он зажил с тех пор истинно монашеской жизнью. Обиженная холодностью принца, женщина покинула его дом и, став супругой правителя Митиноку, уехала в провинцию. По прошествии нескольких лет она вернулась в столицу и постаралась довести до сведения принца, что девочка растет здоровой и смышленой. Однако принц решительно отказался принимать в ней участие, заявив, что подобные новости не имеют к нему никакого отношения, и женщине только и оставалось, что сетовать на тщетность своих стараний устроить судьбу дочери. Я слышала, что вскоре после этого госпожа Тюдзё уехала в Хитати, куда был назначен правителем ее супруг, и долго не давала о себе знать. Однако нынешней весной она снова появилась в столице и разыскала нашу младшую госпожу. Ее дочери должно быть теперь около двадцати лет. Госпожа Тюдзё как-то прислала мне пространное письмо, в котором писала, что девушка выросла настоящей красавицей и что она очень озабочена ее судьбой.

Этих подробностей оказалось довольно, чтобы возбудить в сердце Тюнагона живейшее любопытство. «Значит, это правда, — подумал он. — Вот бы взглянуть на нее!»

— Я готов был отправиться на край света за женщиной, хоть немного похожей на вашу умершую госпожу, — сказал он монахине. — А оказывается, есть особа, связанная с ней столь крепкими узами. Пусть принц и не пожелал ее признать, это ровно ничего не меняет. Если она вдруг заедет сюда, передайте ей мои слова, прошу вас.

— Госпожа Тюдзё приходится племянницей супруге покойного принца, так что мы с ней тоже связаны родственными узами Но, к сожалению, все эти годы мы служили в разных местах и почти не сообщались. На днях я получила письмо от Таю, прислужницы младшей госпожи. «Дочь госпожи Тюдзё собирается навестить могилу отца, — писала она, — будьте к этому готовы». Но пока она не появлялась. Если она приедет, я найду случай передать ей ваши слова.

Когда рассвело, Тюнагон собрался в обратный путь, но, прежде чем уехать, отправил Адзари присланные ему вчера из столицы шелк и вату. Приличные обстоятельствам дары получила и монахиня Бэн. Не были забыты и ее прислужницы, не говоря уже о монахах. Постоянные попечения Тюнагона помогали одинокой старой монахине жить безбедно и беззаботно, сообразно званию своему отдавая дни служению Будде.

Яростный горный ветер сорвал с деревьев листья, и они устлали землю ярким ковром. По нему еще не ступала нога человека, и Тюнагон все медлил, не в силах оторвать глаз от прекрасного пейзажа. Неподалеку росло дерево с причудливо искривленными ветвями, в его кроне нашел себе прибежище плющ, еще хранивший краски осени. «Чем возвращаться с пустыми руками…» — подумал Тюнагон и сорвал один из побегов. Видимо, он собирался преподнести его Нака-но кими.

— Когда-то и мнеЭто старое деревоДарило приют.И память о нем помоглаСегодня ночь скоротать… —

произнес он, ни к кому не обращаясь, но монахиня услышала и ответила:

— Печально гляжуНа плющ, прильнувший к старому,Засохшему дереву,Ведь знал же и он когда-тоЛучшие дни…

Эта изящная, хотя и старомодная песня помогла Тюнагону немного рассеяться.

Нака-но кими передали побег плюща как раз в тот миг, когда в ее покоях находился принц.

— Это от господина с Третьей линии, — громко сказала дама, вручая госпоже письмо, и Нака-но кими растерялась: «Неужели опять?», но прятать письмо было поздно.

— Какой прекрасный плющ! — многозначительно сказал принц и попросил, чтобы ему показали письмо. Вот что написал Тюнагон: «Как Ваше самочувствие? Пока я был в горной обители, "не светлел рассветный туман над вершиной и не иссякали…" (387). Но подробности я расскажу при встрече. Я договорился с Адзари о перестройке главного дома, и, как только Вы дадите согласие, его перенесут в другое место. Если у Вас будут еще какие-то распоряжения, передайте их монахине Бэн».

— Пишет так, словно и не помышлял никогда… — заметил принц. — Впрочем, наверное, ему известно, что я здесь.

Возможно, он был недалек от истины, но госпожа, обрадованная невинным содержанием письма, сочла намеки супруга возмутительными. Ее лицо порозовело от сдерживаемого негодования и стало таким прелестным, что принц готов был простить ей любое преступление.

— Напишите же ответ. Не бойтесь, я не буду смотреть, — сказал он и отвернулся. Откажись она отвечать, у него наверняка возникли бы новые подозрения, поэтому Нака-но кими послушно написала:

«Ваша поездка в горы возбудила в душе моей невольную зависть. Что до перестройки дома, я во всем полагаюсь на Вас. Чем искать потом себе пристанище среди утесов, не лучше ли заранее позаботиться о сохранности нашего старого жилища? Я буду весьма признательна, если Вы выполните все Вами намеченное».

«Похоже, что в их отношениях нет ничего предосудительного», — думал принц, читая письмо, и все же сомнения по-прежнему одолевали его, тем более что, будь на месте Тюнагона он сам…

В засохшем саду «рукавами в траве» (461) торчали длинные стебли мисканта. Еще только начавшие выпускать метелки, они бессильно клонились под порывами ветра, колебались, словно нити, унизанные драгоценными каплями росы. Пейзаж, вполне обычный для осени, но в тот вечер в нем таилось какое-то особенное очарование.

Метелки мисканта,В душе затаив свои чувства,Машут призывноРукавами, и капли росы,Сверкая, падают вниз.

На принце было носи, под которым виднелось домашнее платье, простое и вместе с тем изящное. В руках он держал бива. Оно было настроено в тональности «осики», и его печальные звуки проникали до самой глубины души. Плененная чудесной мелодией, Нака-но кими забыла свои обиды и тихонько выглянула из-за маленького переносного занавеса, за которым сидела, прислонившись к скамеечке-подлокотнику. Она была истинно прекрасна в тот миг.

— Унылая осеньДавно на луга опустилась.Эту весть мне принесВетер, возникший где-тоВ чаще мисканта в саду…

Так, «уже потому…» (319), — сказала Нака-но кими, с трудом сдерживая слезы. Смутившись, она прикрыла лицо веером, и принц едва не заплакал от умиления и жалости. Вместе с тем ему невольно подумалось, что и Тюнагон вряд ли устоял бы…

Хризантемы в саду еще не приобрели осенней яркости, ведь чем лучше за ними ухаживают, тем позже меняют они цвет. Однако по какой-то никому не ведомой причине одна все-таки уже потемнела, да так красиво, что принц попросил сорвать ее и принести ему.

— «Не скажу, что всем цветам предпочту…»[36] — произнес он. — Мне рассказывали, что некий принц однажды вечером любовался хризантемами и вдруг прилетел к нему бессмертный небожитель и научил приемам игры на бива.[37] Увы, в наш век такого уже не случается. Мы слишком суетны.

Вздохнув, он отложил бива, и огорченная госпожа сказала:

— Возможно, люди и стали суетнее, но ведь приемы, унаследованные от древних, остались прежними, так отчего…

Догадавшись, что ей хочется еще раз услышать новую для нее мелодию, принц ответил:

— Раз так, присоединяйтесь и вы ко мне, обидно в такой прекрасный вечер играть одному.

Кликнув дам, он велел им принести кото «со» и предложил Нака-но кими сыграть, но она решительно отказалась.

— Когда-то меня учили, — смущенно сказала она, — но, к сожалению, я почти ничему не научилась.

Ну, уж меня-то вам стыдиться нечего. Особа, которую я теперь посещаю, и та охотно играет в моем присутствии, хотя начала учиться совсем недавно и успехи ее незначительны. А ведь с вами мы куда более близки. Вот и Тюнагон говорит, что главное достоинство женщины — мягкий, открытый нрав. Его-то вы, наверное, не стесняетесь.