Идзуми Сикибу - Идзуми Сикибу. Собрание стихотворений. Дневник

66

Сколько долгих ночейПечалилась я и вздыхала,Глаз не смыкая…Одно занятие — слушать,Как кричат, улетая, гуси.

О да, что может быть печальнее, чем вот так встречать рассвет! Я отворила боковую дверцу: луна клонится к западу, и ее чистое сияние разливается по небу, окрестности окутаны легким туманом, где-то звонит колокол, ему вторят далекие крики гусей, мысли о прошлом, настоящем и будущем тревожат душу, право, такого мне никогда не приходилось испытывать прежде, даже капли на рукавах, и те возбуждают какое-то особенное щемящее чувство.

67

Не только ведь я,И другие, наверное, знают —Предутренний месяцВ пору Долгой луны[167] — ничтоТак сильно не трогает душу…

Вот если бы именно теперь кто-нибудь постучал в ворота… Что бы я почувствовала? Но увы, вряд ли найдется человек, встретивший рассвет так же, как я…

68

Есть ли другойДом, где с такой же тоскоюЛовят гаснущий светЛуны в предутреннем небе?Но кого мне спросить о том?»

«Не отправить ли написанное принцу?» — подумала женщина и в конце концов действительно послала к нему прислужницу, принц же, взглянув на послание, счел его вполне достойным обстоятельного ответа, однако же предпочел откликнуться немедленно, дабы письмо успело застать женщину до того, как она скроется в доме. Она и в самом деле еще грустила, любуясь луной, и открыла письмо с некоторой досадой…[168]

69

«За осенние дниИ мои рукава истлели,Но похоже, что тыВсегда склонна была думатьЛишь о своих рукавах…

70

Зачем ты спешишьЖизнь свою уподобитьНепрочной росе?Почему бы ее не сравнитьС хризантемою долговечной?

71

Глаз не смыкая,Слушаешь, как в облакахГуси кричат…Но ведь занятие этоВыбрала ты сама…

72

Не только ведь я,И другие тоскуют, не в силахВзор оторватьОт неба, в котором таетУтренний лик луны…

73

“Есть ли другие?..Но уж ты-то теперь непременноГлядишь на луну…” —Подумав, к тебе устремилсяПоутру, о чем сожалею…

Увы, ворота оказались крепко запертыми…»

Прочтя письмо, она подумала, что, пожалуй, не зря отправила ему эти строки, нечаянно возникшие из-под кисти.

Так шло время, когда же приблизился последний день луны, от принца принесли письмо. Помимо жалоб на мучительную неизвестность, в которой он пребывал, не видя меня, там было написано следующее:

«Боюсь, моя просьба покажется вам странной, но до меня дошли слухи, что особа, с коей я при случае обмениваюсь словом-другим, в скором времени уезжает в дальние края, и мне хочется отнестись к ней хотя бы с одной строчкой, способной исторгнуть из ее души возглас восторга, а как я уверен, что только вами сложенное может произвести подобное действие, не откажите мне в любезности и напишите несколько слов…[169]»

«Ну, это уж слишком…» — подумала я, но ответить отказом не посмела, опасаясь, что это будет расценено как дерзость, а потому ограничилась таким письмом:

«Не совсем понимаю, чем могу помочь…

74

О, слезы разлуки,Прошу, удержать постарайтесьХотя б отраженье,Ведь осень уходит, не ведая,Что у меня на сердце…

Признаться, я в замешательстве…»

Сбоку же я приписала: «А кстати…

75

Покинув тебя,Куда она устремилась?Ведь даже я,Смирившись, влачу свои дниВ этом горестно-зыбком мире…»

«Сказать, что вы полностью оправдали мои ожидания, значило бы проявить излишнюю самонадеянность… — ответил принц. — Вот только ваши подозрения… К чему эти слова о “горестно-зыбком мире”?

76

Ах, не все ли равно,Куда, покинув меня,Устремится другая,Знать бы только, что для тебяЯ — единственный в этом мире…Тогда и я готов влачить…»

Пока они такими обменивались письмами, настала десятая луна. На десятый день принц изволил пожаловать к женщине. Поскольку во внутренних покоях было темно и жутковато[170], он прилег у порога и обратился к ней с самыми трогательными речами, кои, разумеется, не оставили ее равнодушной. Луна, из-за одной тучи выплывая, тотчас пряталась за другую, сеялся мелкий холодный дождь. Все это словно нарочно было сделано для того, чтобы возбуждать в душе щемящую печаль, женщина дрожала от волнения и от холода, и, приметив это, принц подумал: «Ну не странно ли, что люди говорят о ней дурное? Стоит взглянуть на нее, когда она вот так, совсем одна…» Его сердце преисполнилось жалостью, и, обращаясь к женщине, которая лежала истерзанная печальными думами и делала вид, будто спит, принц сказал:

77

— Ночь провелиОт дождя и росы в отдаленье,Так отчегоПромокли до нитки к утруРукава в изголовье?

У женщины, которую все вокруг повергало в безотчетную тоску, не было настроения отвечать, она лишь молча роняла слезы в лунном свете, и, глядя на нее, принц сказал, растроганный:

— Отчего вы молчите? Или все, что я говорил, показалось вам слишком ничтожным и оскорбило ваши чувства? Мне жаль…

— Ах, я и сама не понимаю, что со мной, все чувства мои в смятении… — ответила женщина и постаралась перевести все в шутку. — Но не могу сказать, что ваши слова не достигли моего слуха. Вот, судите сами… Разве удастся мне хоть на миг забыть о рукавах в изголовье?

В таких разговорах прошла эта трогательно-печальная ночь.

«Похоже, нет человека, способного стать ей опорой», — подумал принц и, обеспокоенный, отправил к ней письмо: «Что вы теперь?..» Вот как она ему ответила:

78

«Верно, за утроУже успели просохнуть…Да и так ли намокли?Не во сне ли тебе то привиделось?Рукава в изголовье».

Песня показалась принцу занятной, тем более что ночью женщина сказала: «Разве удастся хоть на миг забыть…» И он ответил так:

79

«Полагаешь, во снеОбронил я слезу случайно,Не наяву?А я не знаю, как лечьНа этот рукав в изголовье…»

То ли так тронула принца красота прошедшей ночи, что чувства его переменились, то ли еще по какой причине, но только с тех пор в его сердце поселилась тревога за женщину, и, не оставляя ее своими попечениями, он частенько наведывался к ней, и чем более наблюдал за ней, тем более неискушенной в мирских делах и беспомощной она ему представлялась, беспокойные мысли постоянно терзали его, и все более нежными делались его речи.

— Здесь вы целыми днями томитесь да вздыхаете… — сказал он однажды. — Я еще не принял окончательного решения, но, может быть, вы согласились бы переехать? Говорят, по миру обо мне пошла дурная слава. Я чрезвычайно редко бываю у вас и стараюсь никому не попадаться на глаза, но люди все равно распространяют оскорбительные слухи, да и ваше обращение со мной оставляет желать лучшего — слишком часто мне приходится возвращаться домой с сокрушенным сердцем. Иногда мной овладевает такое отчаяние, что я готов решиться…

Но, наверное, я человек старого закала, мне слишком тяжело расставаться с вами… Так или иначе, впредь я вряд ли смогу навещать вас столь же часто, а уж если кто-нибудь, прослышав о нас, станет чинить препоны, то вовсе превращусь в месяц, который «путь вершит свой по небу…»[171]. Ежели ваши дни действительно полны томительной тоской, почему бы вам не переселиться ко мне? Вряд ли вам помешает присутствие в доме других дам. Наверное, я просто по натуре своей не имею склонности к тайным похождениям, во всяком случае свидания в уединенных местах не по мне. К тому же я очень одинок, ведь даже свершая молитвы, никого не допускаю в свои покои[172]. Возможность делиться с кем-то своими мыслями и чувствами скрасила бы мое унылое существование…

Слова принца заставили меня задуматься. Скорее всего, он прав, но каково будет мне в окружении, столь для меня непривычном? Ведь предложение Первого принца я так и не решилась принять…[173] Вместе с тем человека, способного указать мне путь «к приюту за горами»[174], у меня тоже нет, а жить так, как я живу теперь, все равно что блуждать в бесконечной ночи… К тому же многие обращают ко мне свои вздорные речи, и, похоже, это становится причиной кривых толков. Как бы то ни было, больше мне положиться не на кого. Почему бы и в самом деле не попробовать… Конечно, в доме принца есть госпожа Северных покоев, но, говорят, они живут розно, заправляет же всем кормилица. Разумеется, ежели я стану держаться вызывающе, заносчиво, трудно будет избежать неприятностей, но ежели я стану скромно жить в каком-нибудь укрытом от чужих глаз уголке, что со мной может случиться дурного?.. Тогда и мое мокрое платье просохнет…[175]