Маснави (поэма о скрытом смысле) - Джалаледдин Руми

страшней недуга.

Он рассказал мне про твое неверье,

Про вероломство, алчность, лицемерье».

От этих слов взъярился раб мгновенно,

От гнева на губах вскипела пена.

Он закричал: «Тот раб — презренный пес,

Что с голодухи жрать готов навоз.

Честь, дружба, долг ничто ему не свято!»

Так, распаляясь, раб честил собрата.

Опровергал он бранью клевету.

Хозяин палец приложил ко рту

И молвил: «Из твоих я понял слов:

Не твой собрат ничтожен — ты таков!

Хоть чист твой рот и твой приятен вид,

Но все ж отсядь, душа твоя смердит».

Недаром говорят: «Лишь тот велик,

Кто может свой обуздывать язык!»

Известно нам, когда темна душа,

То красота не стоит и гроша.

Иной хоть некрасив, но все ж приятен

Тем, что душою чист, хоть и не статен.

Пусть чаша хороша, но ведь важней

Не красота ее, а то, что в ней.

На красоту приятно нам взглянуть,

Но все ж не красота важна, а суть.

Что красота? Она, увы, мгновение.

Лишь наша сущность вечна и нетленна.

Немало раковин на дне морском,

Но лишь в немногих жемчуг мы найдем.

Ракушки схожи все, но неспроста

В той — жемчуг, в этой — только пустота.

Мы люди — раковины, и отнюдь

Не всех сходна с жемчужинами суть.

И облик наш подчас не так уж важен:

Кирпич крупнее, чем алмаз, и глаже.

Быть может, в сто, быть может, в двести раз

Твоя рука твоих сильнее глаз,

Но ты рукою схватишь то, что рядом,

Меж тем как целый мир охватишь взглядом.

И мыслью, что рождается в сердцах,

Повергнуть можно сто миров во прах.

Рассказ о том, как человек, мучимый жаждой, босал с высокой стены кирпичи в текущий поток

Почти на самом берегу потока

Стена стояла, вознесясь высоко.

Почтенный муж на той стене однажды

В тоске сидел и пропадал от жажды.

Глядел он вожделенно на поток.

Но со стены достать его не мог.

Нечаянно он бросил вниз кирпич,

В ответ поток издал призывный клич.

И показалось: всплеск глухой и краткий

Похожим был на голос друга сладкий.

Чтобы услышать этот звук опять,

Стал в воду камни жаждущий бросать.

Ему казалось, спрашивал поток:

«Какой тебе в твоем деянье прок?»

«В моем поступке,— думал муж усталый,—

Две несомненных выгоды, пожалуй.

И первая их этих выгод двух,

Что плеск желанный мне ласкает слух.

Тот звук подобен зову Эсрафила

Для душ усопших, чей удел — могила.

Мне шум напоминает дальний гром

В тот день, когда иссохло все кругом.

Тот звук желанен, как грошей бренчанье

Для бедняков, что просят подаянье.

На звон ключей похож он, как ни странно,

Сулящий волю узникам зиндана.

Когда я со стены кирпич бросаю,

Корысть мне в этом деле и другая:

Становится стена намного ниже,

А значит, я к воде желанной ближе!»

Плоть есть стена, ты плоть смири однажды,

Когда и вправду жаждешь ты и страждешь.

Чем мы надменней, шея чем длинней,

Тем нам свою главу склонять трудней,

Мы каменные стены разрушаем,

Когда, молясь, колена преклоняем.

Мы рушим все преграды меж собой

К благодатною живой водой.

И чем стена соблазнов наших ниже,

Тем мы к прозрачному потоку ближе.

Рассказ о том, как сокол попал в развалины и оказался пленником сов

Однажды сокол очутился вдруг

Там, где одни развалины вокруг.

Быть может, пыль беднягу ослепила

И с правильной его дороги сбила.

Но совы окружили пришлеца

Со злобой, коей не было конца.

Одолевало этих птиц волненье:

«Не наше ль хочет он занять владенье?»

Сказал ученый сокол: «Путь мой дален,

И ваших мне не надобно развалин,

Я не останусь в этой стороне,

А полечу туда, где место мне.

Не бойтесь, совы, я не здешний житель,

Мне эта ваша не нужна обитель,

И место мне отсюда вдалеке —

Во свите шаха, на его руке!»

Одна сова сказали: «Может быть,

Он строит козни, чтоб нас разорить,

И нас своим смущает словом странным.

Чтобы изгнать из наших гнезд обманом.

Достоинств нету в этом простаке,

Чтоб он на шахской сиживал руке.

Взгляните: есть ли шахская порода

В обличье мрачном этого урода?

Болтает он о шахе и о свите,

Какая им корысть в нем, объясните?

Иль мелет он все эти пустяки,

Чтоб тех. кто глуп, завлечь в свои силки?

Его повергнет наземь и сова,

До слабых крыл дотронувшись едва».

Промолвил сокол: «На охоте