Хроника воскрешения царей - Малик Шах-Хусайн Систани

[согласно которому сей] бедняк [должен] ехать в Кандахар, собрать [там] систанцев и привезти в Систан. Поскольку эта просьба (так!) исходила от высочайшего наместника, он против воли вернул [сего] бедняка назад. Когда [сей раб] достиг Кандахара, от малика пришла записка: «Вы соберите людей. Как только получите от нас новое письмо, привезите [их] в Систан».

Если не было запрета, то зачем было лишать меня службы высочайшему наместнику и возможности сопровождать его самого? Разве так поступают друзья?

/490/ В-третьих. Когда я вернулся из Кандахара в Систан, то привел [дела] Систана в порядок и благоустроил. К прибытию [малика] собирал с Систана налоги мал-у джихат{935} с одной местности за другой; у вакилей Гандж-’Али-хана, который был правителем, за год до этого события я купил две тысячи харваров зерна по цене 500 динаров за [один] харвар{936}. Три месяца спустя то зерно [поднялось в цене] и стало стоить три тысячи динаров за харвар. [Сей раб] обеспечил [малику] и другие прибыли. Несмотря на нужду, я не присвоил себе ни одного динара. По приезде малик одобрил [мои действия], но не осудил тех, кто свел на нет мои старания и не оставил для малика ни одного динара и ни одного мана плодов. Малик так увлекся присвоением прибылей с Систана с основного капитала и процентов на него, с больших и малых, что целых двенадцать лет не взглянул [даже] в сторону [своих] друзей. Забыл и думать о доле, пае тех, кто был его товарищем в [годы] невзгод и был удален [от него] в [годы] благополучия. Более того, во время карательных походов в Мерв и Балх и [во время] других смут он больше всего возлагал обязанностей [на сего раба]. У [сего] раба он забрал часть крупного рогатого скота [нашего] клана, который многие годы принадлежал [сему] рабу в соответствии с грамотой эмира Тимура, пожалев [для меня даже] этой малости. [В то время как] я тратил на его походы ежегодно почти триста туманов, он пожалел для меня пять туманов, данных ранее из собственности [других] людей.

В-четвертых. Когда [сего] бедняка послали из высочайшего лагеря в Кандахар, подтвердив [свои] распоряжения относительно правления и союргала, [малик] перевел все мои земельные владения в союргал моего брата, не упомянув о былых отношениях — моей службе [ему], единодушии [с ним] и [моей] самоотверженности.

В-пятых. Во время осады Кандахара, когда все мои чувства, скрытые и явные, были направлены на [соблюдение] интересов благополучия [малика], все дни я тратил свое время на написание писем в высокую ставку, судебное разбирательство в суде, смотр войска, выдачу ежегодного жалованья систанцам; общался с гостями, то и дело посещал окопы, временами наведывался на Мазар-и Санг, где каждый раз во время послеполуденной молитвы шло сражение; [проявлял] отвагу и самоотверженность, /491/ снял урожай Кандахара, привлек на свою сторону афганцев и хазарейцев, отдельных систанцев, [проживавших в той стране]; раз в три ночи дежурил у окопов, наводил сведения о нравах тюрков и таджиков, их дружелюбии и враждебности; охранял [персону] малика, как об этом немного написано в рассказе о нем. Хамза-мирза, несмотря на свой малый возраст, хвалил меня: «Дядя, вы — тысячерукое индийское [божество], о котором мне читали в ”Кисса-йи Хамза”»{937}. Несмотря на эту видимую всем службу и искреннюю внутреннюю веру, Малик Шах-Хусайн сын Малика ‘Али, удостоившийся чести стать зятем великого малика и пользовавшийся в то время большим доверием и расположением малика, в те вечера, когда посещение окопов приходилось на его дежурство, всякий раз посылал человека в Кандахарскую крепость, и тот торговал продуктами в его пользу. Поскольку он был никому не известен, все, кто выезжал из крепости, называли кызылбашским эмирам мое имя. Когда об этом рассказали Исма’ил-хану, упомянутый хан возражал: «Такой-то никогда так не поступит! Тут какая-то тайна!»

Малик Шах-Хусайн сын Малика ‘Али не был известен среди кызылбашей. Несмотря на это, кызылбашские «мудрецы», разбиравшиеся в людях, не принимали это во внимание. [Великий] малик знал, но ради своего зятя хотел опорочить и представить [меня] платящим злом за добро шиитскому государю. Неоднократно тайком он приставал к кази Мухаммад-Амину Наджафи. Упомянутый судья поклялся, что Малик Шах-Хусайн сын Малика Гийас ад-Дина не совершал данного поступка. Малик, [однако], продолжал нападать на кази, пока Малик Шах-Хусайн сын Малика ‘Али не вступил в спор и в своих ядовитых речах не раскрыл тайну. Все это дошло до Исма’ил-хана. Он потребовал меня к себе и устроил праздник. В благодарность за устранение клеветы и раскрытие тайны [сей раб] испытал радость. Великий малик все еще считал постыдный поступок невероятным и не относил его к человеку, заслуживающему порицания. Его извращенная мысль заключалась в том, чтобы людей, которые были предметом восхваления того сборища, ославить этой подлостью.

/492/ Не имея [иного] выхода, однажды ночью я отправил группу [своих] людей. [Задержав с их помощью] троих из его слуг, несших в крепость топленое масло, я отослал их малику вместе с бурдюками с маслом. Через несколько дней Малик Шах-Хусайн [сын Малика ‘Али] и Мухаммад Гилани, стольник малика, подаренный ему защитником веры шахом [‘Аббасом], [юноша] необычайной красоты, которого малик из-за большого доверия [к нему] оставил для бесед с Маликом Шах-Хусайном, бежали в Кандахар. [Правда] стала всем ясной. Следовало благодарить меня за то, что я разоблачил неправедно поступающих людей и дал понять, что неуместно проявлять дружбу к людям, которые от природы являются врагами. Я назвал одну лишь причину сего поступка, [на самом же деле] есть пятьдесят [других] существенных поводов. Я же ограничился лишь этим для краткости.

В-шестых. После многолетних стараний [наконец] я собрался ехать в Мекку. Поездка была отсрочена на пять лет, чтобы малик [смог] присоединиться [к нам]. Уезжая, я доложил о своих делах и попросил разрешения на отъезд. Малик ответил: «Мы вместе выедем в высокую ставку. Оттуда, получив разрешение [шаха], направимся [в Мекку]».

В том году высочайший наместник находился в Шемахе и в Ширване. Сезон [паломничества] уже приближался. Сказав: «В этом году [ваш] замысел [осуществить] не удастся, отменить же поездку я не в силах», я пустился в путь. Когда я доехал до Кирмана, то услыхал известие о приезде высочайшего наместника в Исфахан. Я доложил [об этом] малику, отправив скакуна: «Из-за дальности пути в Шемаху я предпочел разлуку [с вами], так как в этом году [мое] намерение не удалось бы осуществить. Теперь же Исфахан находится близко. Приезжайте, и мы вместе с вами предстанем на службе высочайшего наместника. Ежели