Сюэцинь Цао - Сон в красном тереме. Т. 1. Гл. I — XL.

Госпожа Ван поднялась, произнесла приличия ради несколько фраз и вышла вместе с Ли Вань и Фэнцзе.

Матушка Цзя спросила Дайюй, какие книги она читала.

— Недавно прочла «Четверокнижие»[38], — ответила Дайюй.

Дайюй в свою очередь спросила, какие книги прочли ее двоюродные сестры.

— Где уж им! — махнула рукой матушка Цзя. — Они и выучили-то всего несколько иероглифов!

В это время снаружи послышались шаги, вошла служанка и доложила, что вернулся Баоюй.

«Этот Баоюй наверняка слабый и невзрачный на вид…» — подумала Дайюй.

Но, обернувшись к двери, увидела стройного юношу; узел его волос был схвачен колпачком из червонного золота, инкрустированным драгоценными камнями; лоб чуть ли не до самых бровей скрывала повязка с изображением двух драконов, играющих жемчужиной. Одет он был в темно-красный парчовый халат с узкими рукавами и вышитым золотой и серебряной нитью узором из бабочек, порхающих среди цветов, перехваченный в талии вытканным цветами поясом с длинной бахромой в виде колосьев; поверх халата — темно-синяя кофта из японского атласа, с темно-синими, чуть поблескивающими цветами, собранными в восемь кругов, а внизу украшенная рядом кистей; на ногах черные атласные сапожки на белой подошве. Лицо юноши было прекрасно, как светлая луна в середине осени, и свежестью не уступало распустившемуся весенним утром цветку; волосы на висках гладкие, ровные, будто подстриженные, брови — густые, черные, словно подведенные тушью, нос прямой, глаза чистые и прозрачные, как воды Хуанхэ осенью. Казалось, даже в минуты гнева он улыбается, во взгляде сквозила нежность. Шею украшало сверкающее ожерелье с подвесками из золотых драконов и великолепная яшма на сплетенной из разноцветных ниток тесьме.

Дайюй вздрогнула: «Мне так знакомо лицо этого юноши! Где я могла его видеть?»

Баоюй справился о здоровье[39] матушки Цзя, а та сказала:

— Навести мать и возвращайся!

Вскоре он возвратился, но выглядел уже по-другому. Волосы были заплетены в тонкие косички с узенькими красными ленточками на концах и собраны на макушке в одну толстую, блестевшую, как лак, косу, украшенную четырьмя круглыми жемчужинами и драгоценными камнями, оправленными в золото. Шелковая куртка с цветами по серебристо-красному полю, штаны из зеленого сатина с узором, черные чулки с парчовой каймой и красные туфли на толстой подошве; на шее та же драгоценная яшма и ожерелье, а еще ладанка с именем и амулеты. Лицо Баоюя было до того белым, что казалось напудренным, губы — словно накрашены помадой, взор нежный, ласковый, на устах улыбка. Все изящество, которым может наградить природа, воплотилось в изгибе его бровей; все чувства, свойственные живому существу, светились в уголках глаз. В общем, он был необыкновенно хорош собой, но кто знает, что скрывалось за этой безупречной внешностью.

Потомки сложили о нем два стихотворения на мотив «Луна над Сицзяном», очень точно определив его нрав:

Печаль беспричинна.Досада внезапная — тоже.Порою похоже,что глуп он, весьма неотесан.Он скромен и собрани кажется даже пригожим.И все же для высшего светаманерами прост он…

Прослыл бесталанным,на службе считался профаном,Упрямым и глупым,к премудростям книг неучтивым,В поступках — нелепым,характером — вздорным и странным, —Молва такова, —но внимать ли молве злоречивой?

И далее:

В богатстве и знатностик делу не знал вдохновенья,В нужде и мытарствахнестойким прослыл и капризным.Как жаль, что впустую,зазря растранжирил он время .И не оправдал ожиданийсемьи и отчизны!

Среди бесполезныхон главный во всей Поднебесной,Из чад нерадивыхсейчас, как и прежде, он — первый!Богатые юноши!Отроки в платье прелестном!Примером для васда не будет сей образ прескверный![40]

Между тем матушка Цзя встретила Баоюя с улыбкой и спросила:

— Зачем ты переодевался? Прежде надо было поздороваться с гостьей! Познакомься! Это твоя двоюродная сестрица!

Баоюй обернулся и в хрупкой, прелестной девочке сразу признал дочь тетки Линь. Он подошел, поклонился и, вернувшись на свое место, стал внимательно разглядывать Дайюй. Она показалась ему необыкновенной, совсем не похожей на других девочек. Поистине:

Тревога ли сокрыта в подернутых дымкой бровях?О нет, не тревога. Скорее — сама безмятежность.Не проблеск ли радости в чувственных этих очах?Не радость, увы. А скорее — печальная нежность.

…И словно рождается в ямочках щекта грусть, что ее существом овладела,И кажется: прелесть исходит, как свет,из этого хрупкого, нежного тела…

Падают, падают слезы —слеза за слезой.Как миловидна!Вздыхает о чем-то пугливо!Словно склонилсякрасивый цветок над водой,Словно при ветреколышется гибкая ива.Сердцем открытымБи Ганя[41] достойна она,Даже Си Ши[42]не была так нежна и красива!

— Я уже когда-то видел сестрицу, — произнес Баоюй.

— Не выдумывай! — одернула его матушка Цзя. — Где ты мог ее видеть?

— Возможно, я ошибаюсь, но мне кажется, мы знакомы давно и будто встретились после долгой разлуки.

— Ладно, ладно! — махнула рукой матушка Цзя. — Это значит, вы с ней скоро подружитесь.

Баоюй пересел поближе к Дайюй, еще раз окинул ее пристальным взглядом и спросил:

— Ты училась, сестрица?

— Очень мало, — отвечала Дайюй. — Всего год, успела выучить лишь несколько иероглифов.

— Как твое имя?

Дайюй ответила.

— А второе?

— Второго нет.

Баоюй смеясь сказал:

— Сейчас я придумаю. Давай назовем тебя Чернобровка. Очень красивое имя!

— Но оно никак не связано с первым, — вмешалась в разговор Таньчунь, которая тоже была здесь.

— В книге «Описание людей древности и современности», которую я недавно прочел, говорится, что в западных странах есть камень «дай», заменяющий краску для бровей, — сказал Баоюй. — А у сестрицы брови тоненькие, словно подведенные. Чем же ей не подходит это имя?

— Опять придумываешь? — засмеялась Таньчунь.

— Так ведь все придумано, кроме «Четверокнижия», — заметил Баоюй и обратился к Дайюй: — У тебя есть яшма?

Никто ничего не понял. Но Дайюй сразу сообразила: «Он спросил, потому что яшма есть у него», и ответила:

— Нет, у меня нет яшмы. Да и у кого она есть?

Едва она произнесла эти слова, как Баоюй, словно безумный, сорвал с шеи яшму, швырнул на пол и стал кричать:

— Подумаешь, редкость! Только и слышно: яшма, яшма. А обо мне не вспоминают! Очень нужна мне эта дрянь!

— У сестрицы тоже была яшма, — прикрикнула на него матушка Цзя, — но ее мать, когда умерла, унесла яшму с собой, как бы в память о дочери. Сестрица положила в гроб все любимые вещи матери, и теперь твоя умершая тетя, глядя на яшму, будет вспоминать дочь. Дайюй не хотела хвалиться, потому и сказала, что у нее нет яшмы. Надень яшму и не безобразничай, а то как бы мать не узнала!

Матушка Цзя взяла яшму из рук служанки и надела Баоюю на шею. Юноша сразу притих.

Пришла кормилица и спросила, где будет жить барышня.

— Переселите Баоюя в мой флигель, в теплую комнату, — ответила матушка Цзя, — зиму барышня проживет под голубым пологом, а весной мы подыщем ей другое место.

— Дорогая бабушка! — сказал Баоюй. — Зачем же вас беспокоить? Я могу спать на кровати за пологом. Мне там будет удобно.

— Ладно, — подумав немного, согласилась матушка Цзя и распорядилась, чтобы за Дайюй и Баоюем постоянно присматривали мамки и служанки, а остальная прислуга дежурила бы по ночам в прихожей. Фэнцзе приказала натянуть там светло-коричневый полог, перенести атласный матрац, парчовое одеяло, словом, все, что необходимо.

С Дайюй приехали всего две служанки: кормилица мамка Ван и десятилетняя Сюэянь.

Сюэянь была слишком мала, мамка Ван чересчур стара, поэтому матушка Цзя отдала внучке еще свою служанку Ингэ. Кроме того, в услужении у Дайюй, как и у Инчунь, не считая кормилицы, четырех мамок и двух служанок, ведавших ее гардеробом, украшениями, а также умываньем, были еще четыре или пять девочек, они мели пол и выполняли самые разнообразные поручения.

Мамка Ван и Ингэ прислуживали Дайюй под голубым пологом[43], а нянька Ли, кормилица Баоюя, и старшая служанка Сижэнь прислуживали Баоюю.

Сижэнь, собственно, была в услужении у матушки Цзя, и настоящее ее имя было Хуа Жуйчжу. Но матушка Цзя обожала Баоюя и отдала добрую и преданную Жуйчжу внуку, опасаясь, что другие служанки не смогут ему угодить. «Хуа» — значит «цветок». В одном из стихотворений встречается строка: «Ароматом цветок привлекает людей…» Баоюй прочел это стихотворение и с позволения матушки Цзя стал звать служанку Сижэнь — Привлекающая людей.

Сижэнь была предана Баоюю так же, как и матушке Цзя, когда ей прислуживала. Все ее мысли были заняты этим избалованным мальчиком. Она постоянно усовещивала его и искренне огорчалась, если Баоюй не слушался. И вот вечером, когда Баоюй и мамка Ли уснули, а Дайюй и Ингэ все еще бодрствовали, Сижэнь сняла с себя украшения и бесшумно вошла в комнату Дайюй.