Автор неизвестен Древневосточная литература - Предания о дзэнском монахе Иккю по прозвищу «Безумное Облако»

Прочитав, все от удивления всплеснули руками:

— Как он над нами подшутил! Все говорят: «Как мудры Пан-цзюйши и его дочь Лин Чжао, что жили в Китае!» — и мы думали, что Иккю тоже прославит мудрость этих людей, а он написал такое, чего никто не ожидал. Воистину, просветлённый монах, каких немного в Поднебесной! — поражались они.

11

Как Иккю ограбил горшечника, а также о том, как он получил приношения и произнёс наставление-индо

Преподобный Иккю был человеком, который, как говорится, «выбросил деньги в горах, а сокровища швырнул в пучину»[84], и, если набиралась одна миска, больше подношений не принимал. Но вот наступил вечер последнего дня года, и служка сказал ему:

— Завтра Новый год, Три начала. Что вам готовить? У нас нет ни одного го[85] риса и ни одной монетки медных денег! — так печалился он, но Иккю отвечал:

— Нечего плакаться! Пойдём! — и с палкой на плече пошёл в горную деревню, на главную улицу. Там как раз мимо проходил продавец горшков. Иккю погнался за ним с криками:

— Не уйдёшь! — и перепуганный горшечник бросил своё коромысло с товаром и убежал.

— Ну вот! — сказал Иккю, отдал добычу служке, который был с ним, а тот продал горшки. Так они разжились деньгами и смогли встретить Новый год. Тут неожиданно умер один даймё, и послали за Иккю, чтобы тот прочитал посмертное наставление-индо.

— Не пойду! — отказался Иккю.

— Почему же? — спросил его посланец.

— Пойду, только если дадите мне денег! — ответил Иккю.

— Это несложно! Сколько же вы хотите?

— Одну связку и восемь монов![86]

— Хорошо! — отвечал посланец и заплатил Иккю, а тот, получив деньги, пошёл на то место, где разбойничал, намотал связку с деньгами на ручку корзины горшечника и установил табличку, на которой написал:

«Плата за горшки за последний день прошлого месяца. Прошу вычеркнуть из расчётной книги[87] всё до последней монеты!» — а дальше приписал:

«Кража от бедности не является нарушением заповеди, и вот почему. Складывающие любовные стихи не нарушают заповеди о прелюбодействе. Уважаемый мудрец преподобный Дзитин[88] писал:

Как намочить сосну не можетДождь осенний, так и любовь мояЛюбимой сердце не затронет.Лишь ветер свищет на равнинеВ листьях кудзу[89].

Вага кои ваМацу о сигурэ ноСомэканэтэМакудзу га хара ниКадзэ савагу нари

Про него нельзя сказать, что он будто бы нарушал запрет на прелюбодеяние. Так и я, украв от бедности, не нарушил запрет на воровство».

Потом он пошёл читать посмертное наставление:

— Человеку, идущему к Шести путям, дают шесть монет[90]. Ты за наставление дал связку и восемь монов. Подсчитаем — итого у тебя получилось на одну связку и два мона больше, чем у прочих. Есть десять направлений. Можешь направляться, куда тебе вздумается. В том, что ты станешь буддой, нет никаких сомнений, ведь говорится: «Даже в аду, населённом демонами, деньги решают всё!»

Люди, бывшие там, поразились, и не было таких, кто не подумал бы: «Что за шутник этот Иккю!»

Мимо проходил продавец горшков. Иккю погнался за ним с криками: «Не уйдёшь!» — а перепуганный горшечник бросил своё коромысло с товаром и убежал.

12

Как Иккю опьянел от сакэ, уснул и сложил стихи, а также о том, как он говорил с китайским монахом

Один монах, услышав, что Иккю — просветлённый, решил: «Проверю-ка, насколько он преуспел в постижении учения!» — и направился в монастырь Дайтокудзи. Спросил, где Иккю, — а тот как раз упился и спал без задних ног в питейном доме, что был у ворот монастыря. Послали за ним послушника.

— Тут пришёл один преподобный, на вид — китайский монах, и спрашивает: «Где Иккю?» Возвращайтесь в монастырь поскорее! — пытался он растормошить Иккю, а тот шатался, не открывая глаз. Тут подоспел хозяин питейного дома:

— Хорошо ли вам спится?

— Прекрасно! — отвечал Иккю и сложил для хозяина стихи:

Всё мечталОказаться в Райской земле —Вот она!Криптомерии ветвь у входаВ тот дом, где в сугороку играют![91]

Гокураку оИдзуку но ходо тоОмоиси ниСугиба татэтаруСугороку га кадо

Хозяин был рад это слышать.

Снова пришёл туда послушник:

— Идите же в монастырь! Тот преподобный уже заждался! — а Иккю только захрапел, повернулся во сне и раскинул руки.

— Как я ни пытался его разбудить, ничего не вышло! — сказал он, а тот монах сказал:

— Ничего-ничего, пока он спит и ничего не соображает, я сам его растормошу и задам один вопрос! Тут уж будет ясно, о чём он думает! — И тот китайский монах подкрался к спящему Иккю, уселся к нему в изголовье, тот ещё не открыл глаз, а этот как гаркнет:

— Какое дело этим мирянам, почему к нам с Запада пришёл Бодхидхарма! — и не успел он это договорить, Иккю оттолкнул его:

— Сам ты мирянин! — а китайский монах даже не нашёлся, что ответить. «Вот уж и вправду просветлённый! В десять раз больше, чем я даже слышал! „Сам ты мирянин“ — воистину дзэнский ответ!» — так от всей души восторгался он.

13

Как Иккю зачёл Нинагава Синъуэмону постижение коанов

Когда Синъуэмон изучал коан «Другой»[92], Иккю задал вопрос:

— Шакьямуни и Майтрейя — слуги кого-то другого. Скажи мне, кто этот Другой? — а Синъуэмон отвечал стихами:

«Кто он?» —За этим вопросомОткрылся другой:Кто этот другой, кто спросил:«Он — это кто?»[93]

Тасо то иуКотоба но сита ниАраварэтэТасо косо тасо ёТасо ва тарэ нарэ

Иккю был тронут этим ответом и зачёл Синъуэмону постижение коанов тысячи семисот наставников прошлого.

Свиток третий

1

Как Нинагава Синъуэмон перед смертью выстрелил в наваждение, а также о наставнике его Иккю

Нинагава Синъуэмон Тикамаса был многомудрым мужем, способным к постижению Пути. Стал он учеником преподобного Иккю, чтобы изучать Дзэн. Должно назвать его выдающимся мужем, который воистину прозрел Закон Будды до самых глубин и охватил умом сокровищницу Истинного закона, разгоняющего мрак. Они с преподобным понимали друг друга без слов, и преподобный его отличал.

И вот настал последний его час, предопределённый деяниями в прошлых рождениях, и он был готов отойти в нирвану.

— С давних пор, ещё когда я был во чреве матери, долго ждал я этого часа, и вот он наступает! — сказал он с умиротворением.

Домашние его спешно собрались, и ныне, когда наступил час разлуки, скорбели о нём, тосковали и плакали так, что даже вчуже смотреть было горько, и люди, не знавшие его, орошали слезой рукава.

Когда все пребывали в печали, на ясном небе с западной стороны начали громоздиться лиловые облака и заполонили всё небо, зазвучала музыка, разлилось несказанное благоухание и пошёл дождь из лепестков. Что за чудо! Сюда снизошли Три почитаемых[94] и двадцать пять бодхисаттв, а за ними — озарённый сиянием сонм праведников. Удивительное, чудесное знамение! Не было таких, кто не восхитился бы:

— Несомненно, Синъуэмон возродится на Западе, в бесчисленных мирах Вечной радости, и воссядет в цветке лотоса на верхнем из Девяти миров Чистой земли! Это так же ясно видно, как собственную ладонь!

И старики, что дожили до преклонных лет, и юнцы, не знающие жизни, — все с благоговением взирали на небо и падали ниц, всем казалось, что умереть сейчас — наилучший удел!

В этот миг старший сын Синъуэмона приник к коленям отца и, роняя слёзы на рукава, сказал, указывая пальцем на знамение:

— Взгляни на это! Можешь быть уверен в будущей жизни, возродись буддой в Чистой земле!

Тогда Тикамаса Синъуэмон враз открыл глаза и бросил грозный взгляд на сына:

— Да разве забудет рождённый в доме всадников и лучников искусство лука и стрел, хоть даже и воссядет в лотосе в Изобильном краю, в Чистых пределах?! Живо неси мне из моего кабинета мой лакированный лук, оплетённый глицинией, и стрелы к нему!

Не было таких, кто не поразился бы, услышав такое. «В чём же дело?» — гадали они, и увидели, как Тикамаса изготовил лук — сколько людей нужно, чтоб натянуть на него тетиву, неведомо, но видно, что лук не слабый, — наложил стрелу, натянул до наконечника, быстро выбрал цель и спустил тетиву. Стрела без промаха вошла точно в грудь и пронзила насквозь среднего из Трёх почитаемых, испускающего сияние будду Амиду. В тот же миг и лиловые облака, и те, кого принимали за сонм праведников, — всё исчезло без следа. Люди удивлялись: «Что же это было?» — а была это проделка жившего там старого барсука, насылавшего наваждения. Воистину, редко такое бывает!