Ораторское искусство в древнем Риме - Инна Петровна Стрельникова

в похвале «разнообразному, гибкому и многостороннему» таланту Помпея Сатурнина ясно обозначается эклектичность взглядов Плиния на стиль: «Его речь энергична, горяча (acriter… ardenter) и в то же время отделана и красива (polite et ornate)… Его мысли уместны, и он богат ими (crebrae… sententiae), построение речи торжественно и красиво (gravis et decora constructio); язык звучный и старинный (sonantia verba et antique)». Таким образом, в таланте этого оратора оценивается соединение основных признаков и достоинств самых разных стилей: и азианского, и цицероновского, и архаического[126].

О неопределенности стилистических тенденций Плиния свидетельствует его же собственное признание: «Девятнадцати лет я начал говорить на форуме и до сих пор словно в тумане различаю, чем должен обладать оратор» (п. V, 8, 8). Своей компромиссностью он волей-неволей отдавал дань времени и окружавшей его среде, отличающейся крайней неустойчивостью вкусов. Ведь он писал для читателей разного рода, приспосабливая к ним свой стиль.

«Панегирик Траяну» («Panegyricus ad Traianum»), по своему характеру и назначению заведомо предполагающий риторическую манеру выражения, представляет нам Плиния более всего как оратора азианского стиля. По своему происхождению «Панегирик» не являлся формальным панегириком, а был благодарственной речью императору, произнесенной Плинием на заседании сената 1 сентября 100 г. по поводу назначения его консулом и по случаю третьего консульства Траяна. Традиция произнесения подобных речей уходит корнями в республиканский Рим. Выступая первый раз в народном собрании, вновь избранный консул обычно выражал благодарность сенаторам за оказанную ему честь и давал присягу соблюдать законы.

Благодарственные речи произносились тогда и по другим поводам. Например, Цицерон в конце 44 г. до н. э. составил по просьбе друзей «Речь по поводу возвращения Марка Клавдия Марцелла», в которой благодарил Цезаря за помилование Марцелла. Правда, эти речи не назывались «панегириком». Цицерон употреблял это слово только по отношению к «Панегирику» Исократа, посвященному прославлению Афин («Оратор», 11, 37). Лишь позднее слово panegyricus приобрело общий смысл похвального слова, стало синонимом laudatio. Уже Квинтилиан употребляет его как хвалебную речь (II, 10, 11) и без сомнения относит к эпидейктическому роду красноречия (An quisquam negaverit panegyricus έπιoειχτιχους esse? — III, 4, 14).

Плиния считают основателем этого жанра в Риме. Исследователи[127] называют предшественниками его в жанре и его источниками Исократа и Ксенофонта, у которого им была заимствована схема энкомия-биографии. Нечто похожее они обнаруживают и в сочинениях римских писателей: в трактате «О милосердии», поучении, адресованном Нерону, Сенеки-философа, в «Анналах» Тацита; сходство мыслей и выражений отмечают и в его «Агриколе»[128], сравнивают «Панегирик» Плиния с речами Цицерона «за Лигария», «за Дейотара», отмечая сближения (созвучия, параллели, прием контраста), и в особенности с речью «за Марцелла»[129], которая построена по той же схеме, имеет сходное с «Панегириком» начало и заключение. Вполне возможно, что Плиний взял эту речь за образец для своего «Панегирика». Ведь обе они носят эпидейктический характер, обе являются благодарственными речами, написанными в торжественном тоне, обе содержат патетические «увещевания» к правителю, представляя своего рода социально-экономическую программу.

Однако у Плиния, по сравнению с перечисленными сочинениями, похвала императору впервые составила основу сюжета всей речи. В его время, хотя все оставалось как будто по-прежнему, консулы, теперь уже не выбираемые, а назначаемые, обращались не к многолюдному собранию форума, а говорили перед императором в сенате, утратившем свою суверенность и полностью зависящем от него — высшей административной инстанции. Члены сената, облеченные почетной, но бесправной теперь должностью, благодарили императора и давали ему советы, или «увещевания» по экономическим вопросам.

В период утверждения неограниченной монархии этот род хвалебного, эпидейктического красноречия все более вытеснял «совещательный» род с его реальным, живым, злободневным содержанием.

Таким образом, panegyricus, первоначально значащий «всенародная речь» на политическую тему хвалебного содержания, потерял это свое значение. На почве императорского Рима цель панегириста сводилась почти исключительно к славословию императора, к наделению его такими чертами добродетели, какие ему хотелось в нем видеть, но какими тот на самом деле мог и не обладать. Желаемое выдавалось панегиристом за действительность, его воображение, с помощью богатого запаса риторических прикрас, создавало идеализированный образ правителя. Словесные эффекты выдвигались здесь на первый план, служа задаче не столько изображения монарха, сколько его возвеличивания и всяческого прославления. Такова и речь Плиния, называемая им самим не панегириком, a gratiarum actio (гл. 92, 4; 90, 3; 1, 6; п. III, 13, 1))[130]. В этой речи: как увидим, выразилось мировоззрение Плиния — типичного для своего времени либерального рабовладельца.

Позднее, спустя год после произнесения, Плиний, ревностно пекущийся о своей литературной славе, пересмотрел речь, исправил ее, литературно обработал и значительно расширил (п. III, 13 и 18)[131], в таком виде она и была издана. Так первоначально короткая благодарственная речь после пересмотра и стилистической обработки стала пространным энкомием и по тону и по форме.

На основании тщательного изучения текста панегирика Плиния и сопоставления его с другими сочинениями подобного рода И. Меск[132] пришел к выводу, что в основе речи лежит схема традиционного энкомия, модифицированная применительно к обстоятельствам. Как и подобает панегирику, вся речь, написанная высокопарным торжественным стилем, представляет собой восторженное и неумеренное славословие Траяну и всей его деятельности. Видя в этом свою цель, Плиний усердно подчеркивает «верность» императора республиканским традициям, законам и обычаям. Как представитель высшего аристократического общества Плиний, впитавший его идеологию, преклонялся перед республиканской стариной и верил в возможность возрождения старых традиций при Траяне. Это преклонение было и своего рода данью моде и вкусам литературно-образованной публики. Не случайно Плиний уподобляет Траяна древним героям: Фабрицию, Сципиону, Бруту, Камиллу. «Всем видно, что статуи Цезаря сделаны из такого же материала, как и статуи Брутов и Камиллов. Да и причины тому не различны. Те герои отражали от стен города царей или побеждавших нас врагов; ты же не допускаешь и отстраняешь самовластие и все другое, что порождает порабощение, и занимаешь место принцепса, чтобы не освобождать места для тирана» (гл. 55; ср. 13, 57). Не случайно и уснащение всей речи традиционно-республиканскими выражениями: patres conscripti, consules, cives, populus Romanus и т. п.

Образ мыслей Плиния ясно выявляется в главах 58–76, где дается только положительная оценка нового правительственного режима Траяна, картина «возрожденной» республиканской конституции, где Траян видится консулом времен республики — «справедливейшим, гуманнейшим терпеливейшим» (гл. 59), который служит наилучшим примером для подражания. Траян представлен монархом, следующим республиканским традициям, восстановившим внешний мир и внутренний порядок в стране («он водворил мир на форуме, как перед этим — в военных лагерях» — гл. 34); он восхваляется за прекращение системы доносов, морально разлагавшей общество