Римская сатира - Флакк Квинт Гораций

Деле, и в малом, и даже когда покупаешь ты рыбу:

Ежели есть на гольца у тебя, — не тянись за барвеной;

Что за конец тебя ждет, когда истощатся карманы,

А аппетит вырастает, когда и отцовские деньги

40 И состоянье живот поглотил, куда все доходы

Канули, и серебро, и стада, и поля родовые?

Самым последним от этих господ уходит и перстень

Всадника: так Поллион подаяния просит без перстня.

Надо бояться не ранней могилы, не горькой кончины,

Нет: страшнее, чем смерть, для роскоши — нищая старость.

Путь большей частью таков: заемные деньги истратят

В Риме при заимодавцах, затем, когда остается

Самая малость уже и ссудивший деньги бледнеет,

Вместо изгнанья бегут все в Байи к устрицам жирным, —

50 Ибо от денежной биржи уйти теперь уже лучше,

Чем перебраться на холм Эсквилина из шумной Субуры.

У покидающих родину только и горя бывает,

Что, к сожалению, в цирк не пойдут в течение года;

Не покраснеют нисколько они, немногие только

Стыд сохранят осмеянья и бегства их из столицы.

Нынче ты, Персик, узнаешь, действительно ль я исполняю

В жизни, в обычаях, в деле все то, что считают прекрасным,

Или, как тайный кутила, при всех стручки восхваляю,

Повару их заказав, но шепчу на ушко я: «Пирожных!»

60 Раз уж ты обещал прийти ко мне в гости, я буду

Гостеприимным Эвандром? придешь ли ко мне Геркулесом,

Или Энвем, но так или иначе родственным небу:

К звездам восхи´щен[365] один был огнем, другой же — водами.

Блюда у нас каковы, не с рынка мясного, послушай:

Из Тибуртинских лугов будет прислан жирнейший козленок,

Самый нежный из стада всего, травы не щипавший,

Веток еще не обгладывал он на ракитнике низком,

В нем молока еще больше, чем крови. Вот горная спаржа:

Веретено отложив, ее старостиха собирала.

70 Крупные, кроме того, еще теплые (в сене лежали)

Яйца получим и кур; затем виноград, сохраненный

С прошлого года таким, как он наливался на лозах;

Снгнии груши, Тарента (сирийские), в тех же корзинах

Яблоки с запахом свежим, нисколько не хуже пиценских,

И для тебя не вредны: после холода стала сухая

Осень, и в них уже нет опасности сока сырого.

Некогда это считалось роскошным обедом у наших

Первых сенаторов: Курий срывал в небольшом огороде

И на очаг небольшой он ставил капусту, что нынче

80 Грязный презрел землекоп в своих тяжелых колодках,

Знающий вкус подчеревка свиного по теплой харчевне.

Вяленой спинку свиньи, на стропилах висевшую редких,

К праздничным дням сохранять в обычае некогда было

И, угощая родных, подавать в дни рождения сало

Вместе с мясом парным, коль оно оставалось от жертвы.

Прежде кой-кто из родных, уже трижды консулом бывший,

Военачальник былой, облеченный диктаторской властью

Некогда, шел пировать к такому столу спозаранку,

Заступ себе на плечо после горной работы закинув.

90 В годы, когда трепетали пред Фабием, твердым Катоном,

Скавром, Фабрицием все, когда предписаний суровых

Цензора строгого сам соправитель его опасался[366],

Делом серьезным тогда никто не считал и заботой

Думать о том, какова в Океане плывет черепаха

Для украшения лож достославных детям троянцев;

Медное в те времена изголовье скромной кровати[367]

Лишь головою осла в веночке украшено было,

Возле которой, резвясь, играли питомцы деревни.

Пища была такова ж, каковы и жилища и утварь;

100 И неотесанный воин, не знавший еще восхищенья

Перед искусствами греков, когда при дележке добычи

Взятого города в ней находил совершенной работы

Кубки, — ломал их, чтоб бляхами конь у него красовался,

Шлем же имел чеканный узор: волчицу, веленьем

Власти смиренную, двух Квиринов под сенью утеса,

С голой фигурою Марса: копьем и щитом угрожая,

Он нависает, врага поразить и низвергнуть готовый.

Кашу тогда подавали в горшке этрусской работы,

Ну, а все серебро — украшало только оружье.

110 Все было в те времена, о чем позавидовать можно:

Храмов величье тогда заметнее было, и голос

Мог быть услышан в ночи по столице, когда наступали

Галлы на нас с берегов Океана, а боги служили

Сами пророками. Так наставлял нас в древние годы

И неизменно был полон заботы о благе латинском

Древний Юпитер из глины, еще не запятнанный златом.

Делались дома столы из собственных местных деревьев

В те времена, и на то шел старый орешник, который

Сломит порывистый Эвр и на землю повалит случайно.

120 Только теперь богачам удовольствия нет от обеда:

Им ни лань не вкусна, ни камбала; мази и розы

Будто воняют для них, если стол их широкий не держит

Крепко слоновая кость с разинувшим пасть леопардом,

Сделанным из клыков, что шлют нам ворота Сиены,

Или же быстрые мавры, иль инды, что мавров смуглее;

Эти клыки в Набатейских лесах слоны оставляют,

Если они тяжелы для голов. Аппетит возрастает,

Сила желудка растет, а стол на серебряной ножке

То же для них, что кольцо на пальце железное. Страшен

130 Гордый застольник: себя он со мной сопоставит, пожалуй,

Худость мою презирая: ведь нет ни кусочка слоновой

Кости у нас — ни игральных костей, ни фишек хотя бы;

Даже ножей черенки — и те не из бивней слоновых.

Впрочем, от этого нет никогда протухших припасов,

И неплохие у нас за столом разрезаются куры.

Правда, не будет таких мастеров разрезанья, которых

Не одолеть бы самой Трифера ученого лавке,

Где под его руководством и вымя свиное, и зайца,

И кабана, и козу, и скифских птиц, и фламинго,

140 И гетулийскую лань разрезают тупыми ножами,

Так что по всей по Суборе гремит их обед деревянный.

Резальщик наш — новичок: не умеет стащить ни куска он

Козочки или крыла у фламинго; доселе неловкий,

Он лишь умеет украсть незаметный вовсе кусочек.

Кубки без всяких затей, что купили на медные деньги,

Нам не разряженный раб подает, а тепло лишь одетый.

Фригия? Ликия? Нет. Не искали его у торговца,

Денег не стоил больших. Обращайся к нему по-латыни.

Все в одинакой одежде рабы, коротковолосы, —

150 Только сегодня они причесались, гостям услужая;

Тот вон — сурового сын пастуха, а скотника — этот:

Матери долгое время не видев, он тихо вздыхает,

В хижину тянет его, он грустит по привычным козлятам;

Честный взгляд у раба и открытый характер: такими

Быть бы не худо и тем, что одеты в огненный пурпур;

В баню идет этот раб, не осипший и чуждый разврата

С малых годов, и еще не щиплет под мышками шерстку

И не скрывает огромный свой срам за кувшином для масла.

Он вина тебе даст, разлитого на склонах гористых

160 Местности той, откуда он сам, у подножья которых

В детстве играл он: отчизна одна — у вина и у служки.

Может быть, ждешь ты теперь, что здесь начнут извиваться

На гадитанский манер в хороводе певучем девчонки,

Под одобренье хлопков приседая трепещущим задом?

Видят замужние жены, лежащие рядом с мужьями,

То, о чем стыдно сказать иному в присутствии женщин:

Для богачей это способ будить их вялую похоть,

Точно крапивой. Но все же для женщин гораздо сильнее

Здесь наслажденье: их пол разжигается больше мужского

170 И, созерцая иль слыша подобное, — мочится сразу.

Эти забавы совсем не годятся для скромного дома.

Пусть себе слушает треск кастаньет со словами, которых

Голая девка не скажет, в вертепе зловонном укрывшись;