Римская сатира - Флакк Квинт Гораций

Сено свое и корзину, нашепчет ей на ухо тайны,

Клянча подачку, — толмач иерусалимских законов,

Жрица великая древа и верная вестница неба;

Будет подачка и ей, но поменьше: торгуют евреи

Грезами всякого рода за самую низкую плату.

Вот из Армении иль Коммагены гадатель посмотрит

В легкие теплой голубки — и милого друга сулит ей,

550 Смерть богача холостого и крупные деньги в наследство;

Перекопает он груди у кур и нутро собачонки,

Даже иной раз младенца, — и сам же доносит на жертвы.

Большая вера халдеям: чего ни наскажет астролог —

Жены поверят, что это вещает источник Аммона,

Раз уж Дельфийский оракул умолк, а роду людскому

Лестно в грядущую тьму заглянуть, насколько возможно.

Выше всех ценится тот, кого несколько раз высылали,

Чье дружелюбье и чей гороскоп погубили недавно

Славную жизнь гражданина, внушившего ужас Отону.

560 Верят искусству его, хотя б кандалами гремел он

Справа и слева, хотя б сидел он в остроге военном.

Неосужденный астролог совсем не имеет успеха:

Гений лишь тот, кто едва не погиб, попав на Циклады

В ссылку, кто, наконец, избегнул теснины Серифа.

Спросит его и о медленной смерти желтушной мамаши

И о тебе Танаквила твоя, да скоро ли сестры,

Дяди помрут, да любовник ее — проживет ли он дольше,

Чем Танаквила сама; чего еще боги даруют?

Впрочем, иные не знают, чем мрачный Сатурн угрожает

570 Или в каком сочетании звезд благосклонна Венера,

Месяц к убытку какой, какое к прибыли время.

Не забывай избегать даже встречи с женщиной, если

Виден в руках у нее календарь, что лоснится, будто,

Жирный янтарь: уж она у других не попросит совета, —

Спросят ее самое; она не пойдет с своим мужем

В лагерь, домой: не пускают ее вычисленья Трасилла.

Если захочется ей хоть до первого камня доехать —

Время берется по книге, а если зачешется веко,

Мази попросит она, посоветовавшись с гороскопом.

580 Если больная лежит, то часы для принятия пищи

Выберет только такие, которые дал Петосирис.

Если она небогата, она, пробежавши пространство

Между столбами[311], отдаст свой жребий, и руку протянет,

И предоставит лицо — прорицателю: любит он чмокать.

Тем, кто богаты, тем авгур фригийский дает разъясненья,

Или индус нанятой, что сведущ и в небе и в звездах,

Или этрусский старик[312], что молнии в Риме хоронит.

Жребий плебеек сокрыт на окраинах города, в цирке:

Женщины эти, надев золотую цепочку на шею,

590 Возле столбов цирковых и колонн с дельфином гадают,

Бросить кабатчика ль им да пойти за старьевщика замуж.

Бедные хоть переносят опасности родов и терпят

Тяжкий кормилицы труд, принужденные долей замужних.

На позолоченном ложе едва ль ты найдешь роженицу:

Слишком лекарства сильны, и слишком высоко искусство

Той, что бесплодье дает и приводит к убийству во чреве

Женщин. Ликуй же, несчастный, любое питье подавая:

Если бы вдруг захотела жена растянуть себе брюхо,

Мучась толчками младенца, то, может быть, ты эфиопа

600 Станешь отцом — и чернявый наследник, которого утром

Видеть противно тебе, не замедлит войти в завещанье.

Что говорить о подкидышах нам? У ямин зловонных

Их подбирают, на радость мужьям, и понтифики часто,

Салии[313] родом оттуда, и Скавров[314] подделано имя

В теле чужом. Сторожит по ночам, улыбаясь младенцам

Голым, Фортуна коварная, греет их всех, завернувши

В пазуху, вводит потом голышей в родовитые семьи.

Втайне забаву готовя себе, она их лелеет,

Возится с ними, всегда выдвигает их, будто питомцев.

610 Кто принесет заклинанья, а кто фессалийского яду

Женке продаст, чтоб супруга она, совсем одурманив,

Смело пинала ногой. Потому-то и стал ты безумен,

Вот потому и туман в голове и забыл ты о деле

Сразу. Но это еще переносно, пока не впадешь ты

В бешенство, вроде того опоенного дяди Нерона,

Мужа Цезонии, что налила ему мозг жеребенка

(Всякая женщина то же, что царские жены, содеет).

Всё пред Калигулой было в огне, все рушились связи,

Точно Юнона сама поразила безумием мужа.

620 Право же, менее вредным был гриб Агриппины, который

Сердце прижал одному старику лишь и дал опуститься

Дряхлой его голове, покидавшей землю для неба,

Дал опуститься рту со стекавшей длинной слюною.

Зелье такое взывает к огню и железу и мучит,

Зелье терзает сенаторов кровь и всадников жилы:

Вот чего стоит отродье кобылы да женщина ведьма!

Жены не терпят детей от наложниц. Ни спорить нельзя тут,

Ни запрещать: ублюдка (да, да) надлежит уничтожить;

Вас, малолетки с большим состоянием, предупреждаю:

630 Жизнь берегите, отнюдь не имейте доверия к пище:

В этих бледных лепешках кипят материнские яды.

Пусть-ка откусит сперва кто-нибудь от того, что предложит

Мачеха; пусть-ка пригубит питье опасливый дядька.

Выдумка это, конечно? Сатира обулась в котурны,

Мы преступили, конечно, границы и правила предков:

Точно в Софокловой маске безумствует стих нарочитый,

Чуждый рутульским горам, незнакомый латинскому небу...

Пусть бы мы лгали, пусть! Но Понтия вслух заявляет:

«Да, сознаюсь, приготовила я аконит моим детям;

640 Взяли с поличным меня, — преступленье свершила сама я».

— Злая гадюка, обедом одним умертвила двоих ты,

Сразу двоих? — «Будь семеро их, семерых бы я тоже...»

Лучше поверить всему, что поведал нам трагик о Прокне

И о колхидянке лютой; я их не могу опровергнуть,

В те времена совершали они чудеса злодеяний

Не из-за денег совсем; изумления меньше достоин

Верх злодеяний: ведь женщин всегда к преступленью приводит

Гнев, и, пылая от бешенства сердцем, они понесутся

Вниз головой, как скала летит, сорвавшись с вершины,

650 Если осядет гора и обрушится скользким уклоном.

Нет, нестерпимы мне те, что с расчетом свои злодеянья

В здравом уме творят. Они смотрят «Алкесту», что мужа

Смерть приняла; а вот если бы им предложили замену,

Мужниной смертью они сохранили бы жизнь собачонки.

Ты, что ни день, Данаид повстречаешь, найдешь Эрифилу,

Каждая улица Рима имеет свою Клитемнестру;

Разница только лишь в том, что та Тиндарида держала

Правой и левой рукой топор нелепый и грубый,

Нынче же дело решит незаметное легкое жабы;

660 Ну, а железо — лишь там, где Атрид осмотрительно принял

Противоядие битого трижды царя Митридата.

САТИРА СЕДЬМАЯ

Только в Цезаре — смысл и надежда словесной науки:

Он ведь один почтил печальных Камен в это время, —

Время ненастья, когда знаменитые наши поэты

Брали на откуп то в Габиях баню, то в Риме пекарню

И не считали позором и срамом глашатая дело,

Время, когда из долин Аганиппы, покинув их, Клио,

Вовсе голодная, переселилась в приемные залы.

Если нельзя увидать и гроша в тени Пиэрии,

Ты поневоле возьмешь ремесло и кличку Махеры:

10 Выйдешь толпе продавать на комиссию взятые вещи —

Мебель, посуду для вин, треноги, комоды, шкатулки,

Пакция, Фавста стихи—«Алкитою», «Фивы», «Терея».

Лучше уж так, чем в суде заявлять, что ты очевидец,

Сам ничего не видав; хоть и так поступают вифинцы,