Плутарх - Застольные беседы

Книга девятая

1. Девятая книга «Застольных бесед» содержит беседы, происходившие в Афинах в дни, посвященные Музам[923], которым и приличествует более всего число девять[924]. Не сочти странным и то, что число рассмотренных в ней вопросов превосходит привычную декаду: надо было воздать Музам все, что им принадлежит[925], оставаясь все же в долгу перед ними, заслуживающими и еще более многочисленных и значительных приношений.

Вопрос I

Об уместном и неуместном цитировании стихов[926]

Участники беседы: Аммонии, Эратон и другие

1. Аммоний, исправляя должность претора в Афинах[927], проводил в Диогеновом гимнасии[928] показательные испытания эфебов, обучающихся грамматике, геометрии, риторике и музыке, и пригласил на обед наиболее выдающихся учителей. Присутствовали также многие другие филологи, почти все близкие друзья Аммония. И если Ахилл[929] приглашает на обед одних только участников единоборства, желая, как полагают, устранить то настроение враждебности, которое могло возникнуть в ходе вооруженного столкновения, если участники его будут помнить о предстоящем совместном дружеском пиршестве, — то Аммоний достиг обратного: встреча за чашей возбудила в учителях дух товарищеского соревнования и они стали наперебой задавать друг другу самые разнообразные вопросы.

2. В этой беспорядочной обстановке Аммоний начал с того, что предложил Эратону спеть под лиру, и когда тот пропел начало «Работ и дней»:[930]

Две разновидности спора и ревности есть среди смертных…

похвалил его выбор песни как превосходно соответствующий данной обстановке. Заговорил он и вообще, какое значение имеет благовременность для того, чтобы приводимые стихи были не только приятны, но и полезны. Тут все вспомнили рапсода, который на свадьбе царя Птолемея[931], женившегося на своей сестре, что вызывало общее осуждение как нечестивейшее дело, начал с гомеровского стиха:

Зевс на Олимпе воззвал к златотронной сестре и супруге;

другой рапсод на обеде у царя Деметрия[932] сначала отказывался петь, но когда к нему подошел сын царя Филипп, тогда еще ребенок, сразу же произнес:

Да возрастет твой малый сын соперником Геракла…[933]

а Анаксарх, когда Александр за обедом[934] стал бросать ему яблоки, поднявшись с места, бросил в него обратно яблоко со словами:

Рукою смертного бог будет поражен;[935]

но особенно отличился коринфский мальчик, попавший в плен при взятии города Муммием[936]. Когда Муммий, знакомясь с пленными детьми, предложил каждому грамотному написать на память по стиху, этот мальчик написал:

О, троекратно блаженны данаи, погибшие в Трое.[937]

Передают, что Муммий был этим тронут до слез и распорядился отпустить из плена всех близких этого мальчика. Вспомнили и о жене трагического актера Феодора, которая не допускала его к супружескому ложу, пока трагические состязания не закончились, но когда он вернулся, одержав победу, приветствовала его трагическим стихом:

Теперь, Атрея внук, тебе позволено.[938]

3. После этого было указано и несколько случаев противоположного характера — поучительных примеров того, как следует остерегаться, чтобы смысл приводимого стиха не оказался в противоречии с требованиями данной обстановки. Так, передают, что когда Помпей Великий вернулся из трудного похода[939], учитель его дочери, желая показать ему сделанные девочкой успехи, предложил ей прочитать отрывок из «Илиады», начинающийся таким стихом:

С битвы пришел ты? О, лучше б, несчастный, навеки погибнул.[940]

До Кассия Лонгина дошел слух, что умер его сын, находившийся на чужбине, и никто не мог ни подтвердить достоверность этого слуха, ни опровергнуть его. А посетивший его сенатор почтенного возраста обратился к нему с таким увещеванием: «Не обращай внимания, Лонгин, на эту пустую и злонамеренную болтовню. Ведь читал же ты у Гесиода:[941] «не беспричинна молва никогда»». На Родосе какой-то грамматик выступал в театре с показательными риторическими упражнениями на предложенных ему текстах, и один из слушателей предложил такой стих:

Прочь уходи, недостойный! Покинь немедля мой остров![942]

Неясно, было ли это издевательской шуткой или просто оплошностью, но во всяком случае он вовремя пресек начинавшийся беспорядок.[943]

Вопрос II

По какой причине альфа занимает первое место среди букв

Участники беседы: Аммоний, Гермей, Протоген, Плутарх

1. На празднике Муз существует обычай обносить участников собрания жребиями, и чьи жребии сойдутся, те задают друг другу научные вопросы. Но Аммоний, желая избегнуть встреч людей одной и той же профессии, распорядился, чтобы без жеребьевки геометр задавал вопрос грамматику, музыкант ритору, а затем в обратной последовательности.

2. Итак, первым геометр Гермей предложил грамматику Протогену разъяснить, по какой причине буква альфа занимает первое место среди всех букв. Тот указал на причину, обычно приводимую в школах: гласные по всей справедливости первенствуют над согласными и полугласными;[944] а среди гласных одни долгие, другие краткие, третьи двоякие, то есть способные иметь как ту, так и другую длительность[945], — эти, естественно, имеют преимущественное достоинство; а среди них самих особое преимущество составляет способность всегда предшествовать двум другим и никогда не следовать за ними; этим свойством обладает именно альфа: находясь на втором месте после ι или ν, она никогда не поддается такому слиянию, чтобы образовать с ними один слог, а всегда, как бы негодуя и отталкиваясь, добивается начального положения; а оказываясь перед какой-либо из тех двух букв, созвучно следующих за ней, образует словесные слоги, например в таких словах, как α'υ̉ριον, αυ̉λει̃ν, Α'ι̉ας, αι̉δει̃σθαι и тысячи других. Таким образом, эта буква по трем разрядам — как в пентатлоне[946] — превосходит остальные: большинство — как гласная, гласные — как обоюдодлительная, обоюдодлительные — как обладающая способностью всегда быть на первом месте и никогда не отступать на второе.

3. Когда Протоген закончил свою речь, Аммоний обратился ко мне. «Что же, — сказал он, — неужели ты, беотиец, ничем не поддержишь своего земляка Кадма[947], который, как говорят, потому поставил алеф на первое место, что это слово на языке финикийцев означает быка[948], которому принадлежит не второе или третье, по Гесиоду[949], а первое место в ряду жизненно необходимого?» «Ничем, — ответил я, — справедливость требует, чтобы я оказал поддержку скорее моему собственному деду, чем деду бога Диониса[950]. Мой дед Ламприй говорил, что первый по природе членораздельный звук человеческого голоса соответствует букве альфа; при этом находящееся в полости рта дыхание оформляется движениями губ: при их первом раскрытии, направленном вверх, возникает этот звук, простой, не требующий никакого усилия и не нуждающийся в содействии языка, который лежит спокойно. Поэтому и не владеющие речью младенцы произносят первым этот звук. Отсюда же и слово α̉ίειν[951], что означает «воспринимать голос», и многое тому подобное, как-то 'άδειν «петь», αυ̉λείν «играть на флейте», α̉λαλάζειν «восклицать алала»; полагаю, что и слова α'ίρειν «поднимать» и α̉νοίγειν «открывать» образованы по связи с раскрытием и поднятием губ при произнесении этого звука. Поэтому и названия согласных букв, всех, кроме одной, нуждаются в звуке α, как в свете, озаряющем их темноту: только одно и «пи» является исключением, ибо φ «фи» и χ «хи» это π и κ с придыханием».

Вопрос III

Какая пропорция лежит в основе числа гласных, полугласных и согласных

Участники беседы: Гермей, Плутарх, Зопирион

1. Гермей выразил согласие с обеими выслушанными им речами, и я сказал: «А почему ты не коснулся вопроса, есть ли какая-то закономерность в числе букв, как мне это представляется вероятным? Вывожу я это из того, что соотношение между числом согласных и полугласных[952] между собой и с гласными не случайно, а соответствует первой пропорциональности, которую мы называем арифметической: их соответственно девять, восемь и семь, так что среднее из этих чисел настолько же меньше предыдущего, насколько больше последующего; а из крайних наибольшее имеет такое же отношение к наименьшему, какое число Муз имеет к числу Аполлона: ибо девять, конечно, удел Муз, а семерка — Мусагета[953]. Сложенные же между собой, они вдвое превосходят среднее, и это закономерно[954], так как и полугласные некоторым образом причастны и к той и к другой возможности».

2. «Полагают, — сказал Гермей, — что Гермес первым из богов изобрел в Египте письмена;[955] поэтому египтяне на первое место среди письмен ставят изображение ибиса, птицы, посвященной Гермесу[956], неправильно, по моему мнению, предоставляя первенство среди букв образу немого существа[957]. А Гермесу ближе всех чисел четверка;[958] многие относят и рождение этого бога[959] к четвертому дню месяца. Как те первые буквы, которые по имени Кадма названы финикийскими[960], исчислялись четырежды четырьмя, так и позднее были дополнительно введены четыре Паламедом, а затем еще столько же Симонидом[961]. Изо всех чисел первыми совершенными являются число три, как имеющее начало, середину и конец[962], и число шесть, как равное сумме своих делителей;[963] и вот, шесть, умноженное на четыре, а также восемь на три, то есть первый куб на первое совершенное, составляет двадцать четыре».