Диоген Лаэртский - Жизнь, учения и изречения знаменитых философов

Бион был родом борисфенит,[351] кто были его родители и чем он занимался, пока не обратился к философии, — об этом он сам рассказал Антигону. Когда тот спросил его: Кто ты? Откуда? Каких ты родителей? Где обитаешь?[352] Бион, почувствовав, что его уже оклеветали, сказал царю: "Отец мой — вольноотпущенник, из тех, кто локтем нос утирает (это означало, что он был торговцем соленой рыбой), родом борисфенит. И было у него не лицо, а роспись по лицу — знак хозяйской жестокости. Мать моя под стать такому человеку: взял он ее в жены прямо из блудилища. Отец мой однажды проворовался и был продан в рабство вместе с нами. Меня, молодого и пригожего, купил один ритор, потом он умер и оставил мне все свое имущество. Прежде всего я сжег все его сочинения, а потом наскреб денег, приехал в Афины и занялся философией. Вот и порода и кровь, каковыми тебе я хвалюся.[353] Вот и все, что касается меня, поэтому пусть перестанут болтать об этом Персей и Филонйд, а ты суди обо мне по моим собственным словам". В самом деле, Бион был мастером на все руки, а также искусным софистом и оказал немалую помощь тем, кто хотел ниспровергать философские учения. При этом он любил пышность и не был чужд заносчивости. Он оставил много сочинений о достопамятных вещах, а также полезные и дельные изречения. Так, однажды его попрекнули, что он не ухаживает за одним мальчиком; "Такой мягки" сыр не поддеть на крючок", ответил Бион. На вопрос, кому тревожнее живется, он ответил: "Тому, кто больше всего жаждет благоденствия". На вопрос, стоит ли жениться (и о нем есть такой рассказ[354]), он сказал: "Уродливая жена будет тебе наказанием, красивая — общим достоянием". Старость он называл пристанищем для всех бедствий, потому что все несчастья скопляются к этому возрасту. Славу он называл матерью доблестей, красоту и добро считал чуждыми друг другу, в богатстве видел движущую силу всякого дела. Человеку, промотавшему свое имение, он сказал: "Амфиарая поглотила земля,[355] а ты поглотил землю". Он говорил: "Великое несчастье — неумение переносить несчастье". Людей он презирал за то, что они сжигают мертвых, словно те ничего не чувствуют, а взывают к ним,[356] словно те все чувствуют. Он не раз говорил, что лучше отдавать цвет своей юности другим, чем срывать его с других, ибо это последнее пагубно как телу, так и душе; злословил он даже о Сократе, говоря так: "…если он желал Алкивиада и воздерживался, то это глупость, а если не желал его и воздерживался, то в этом нет ничего особенного". Он говорил, что дорога в Аид легка, потому что на нее вступают с закрытыми глазами. Алкивиада он порицал за то, что, когда он был мальчиком, ради него мужья бросали жен, когда стал юношей — жены бросали мужей. В бытность свою на Родосе он учил философии афинян, приезжавших туда учиться риторике;[357] на вопрос, почему он это делает, он отвечал: "Как я могу продавать ячмень, если привез пшеницу?" Он говорил, что если бы Данаиды носили воду не в продырявленных, а в целых сосудах, это было бы им более тяжким наказанием. Когда один болтун просил его помочь ему на суде, он сказал: "Я исполню твою просьбу, если ты защитников пришлешь, а сам не придешь". Однажды он плыл по морю вместе с дурными людьми и попал вместе с ними в плен к пиратам. Спутники стали плакаться: "Мы погибли, если нас узнают". — "А я погиб, если меня не узнают", — сказал Бион. Самомнение, говорил он, — помеха успеху. Про богатого скупца он сказал: "Не он владеет богатством, а оно им". Он говорил, что скупцы так много заботятся о богатстве, словно оно их собственное, но так мало им пользуются, словно оно чужое. В молодости, говорил он, можно отличаться мужеством, а в старости надобно зрелое разумение. Разумение же, по его словам, настолько превосходит все остальные добродетели, насколько зрение — остальные чувства. Он говорил, что не следует бранить старость: ведь мы и сами были бы рады дожить до старости. Увидев завистника мрачным, он сказал ему: "Не знаю, то ли с тобой случилось что-нибудь плохое, то ли с другим хорошее". Безрадостность он считал плохой подругой свободоречию: Оно и смельчака порабощает.[358] Друзей надо выбирать осмотрительно, чтобы не подумали, что мы общаемся с дурными людьми или отвергаем хороших. Сначала он принадлежал[359] к Академии, хотя в это же время был слушателем Кратета. Затем он обратился к киническому образу жизни, надел плащ и взял посох: в самом деле, как было иначе достигнуть бесстрастия? Затем, послушав софистические речи Феодора Безбожника на всевозможные темы, он принял его учение. После этого он учился у перипатетика Феофраста. Он умел производить впечатление на зрителей и поднять на смех что угодно, не жалея грубых слов. За то, что речь его была смешана из выражений разного стиля, Эратосфен, по преданию, сказал, что Бион первый нарядил философию в пестрое одеяние. Был он также искусником в пародии: таковы его строки: О нежнейший Архит, лирородный, блаженный во чванстве, Ты, в мастерстве пререканий из всех искуснейший смертных![360] Над музыкой и геометрией он постоянно подшучивал. Он любил роскошную жизнь и поэтому часто переезжал из города в город, пускаясь иной раз даже на хитрость. Так, приехав на Родос, он уговорил матросов переодеться его учениками и следовать за ним; в их сопровождении он вошел в гимнасий и привлек к себе всеобщее внимание. У него был обычай усыновлять молодых людей, чтобы наслаждаться их любовью и пользоваться их помощью. Но больше всего он любил самого себя и постоянно твердил: "У друзей все общее!" Поэтому, хотя у него было много слушателей, никто не считал себя его учеником. Впрочем, некоторые переняли его бесстыдство: так, говорят, что один из его спутников, Бетион, сказал однажды Менедему: "А я вот, Менедем, провожу с Бионом целые ночи и не вижу в этом ничего плохого!". В своих беседах с близкими ему людьми он высказывал много безбожных мыслей, заимствованных у Феодора. Однако потом, когда он заболел, — так рассказывают жители Халкиды, где он умер, — он дал надеть на себя амулеты и покаялся во всем, чем грешил перед богами. Ухаживать за ним было некому, и он сильно страдал, пока Антигон не прислал к нему двух рабов; и Фаворин в "Разнообразном повествовании" сообщает, что его носили в носилках следом за царем. Так он и умер, и я написал о нем такие сатирические стихи: Поэт Бион, борисфенит, в земле рожденный скифской, Как мы слыхали, говорил: "Богов не существует!" Когда б на этом он стоял, то мы сказать могли бы: "Что думает, то говорит: хоть худо, да правдиво". Но ныне, тяжко заболев, почуяв близость смерти, Он, говоривший: "нет богов!", на храмы не глядевший, Он, издевавшийся всегда над приносящим жертвы, Не только начал возжигать и тук и благовонья На очагах и алтарях, богам щекоча ноздри, Не только говорил: "Винюсь, простите все, что было!", Нет, взяв у бабки талисман, чтобы носить на шее, Он, полон веры, обвязал кусками кожи руку И двери дома осенил шиповником и лавром, Готовый все перенести, чтоб с жизнью не расстаться. Дурак, хотел он подкупить богов — как будто боги Живут на свете лишь тогда, когда ему угодно! И лишь когда, почти прогнив, свою он понял глупость, То, руки простерев с одра, вскричал: "Привет Плутону".[361] Всего было десять Бионов: первый, расцвет которого приходится на время Ферекида Сиросского, — от него сохранились две книги на ионийском наречии, а родом он из Проконнеса; второй — сиракузянин, написавший учебники по красноречию; третий — тот, о ком была речь; четвертый математик Демокритовой школы, из Абдер, писавший по-ионийски и по-аттически (он первый заявил, что есть места, где шесть месяцев длится ночь и шесть месяцев день); пятый — из Сол, написавший об Эфиопии; шестой — ритор, от которого сохранились девять книг, озаглавленные именами Муз; седьмой — мелический поэт; восьмой — ваятель из Милета, упоминаемый Полемоном; девятый — сочинитель трагедии под заглавием «Тарсийцы»; десятый — ваятель из Клазомен или с Хиоса, упоминаемый Гиппонактом.

Лакид, сын Александра, из Кирены. Он был зачинателем Новой академии и преемником Аркесилая. Человек строгого нрава, имевший многочисленных почитателей, он смолоду отличался трудолюбием, учтивым обращением и учтивой речью, хоть и жил в бедности. О домашнем укладе его есть такой забавный рассказ. Когда он что-нибудь брал из своей кладовой, то всякий раз запечатывал за собой дверь и через отверстие прятал внутрь свой перстень, чтобы никто ничего не украл и не унес. Но рабы его приметили это. и стали распечатывать кладовую и уносить, что вздумается, а перстень таким же образом просовывать на место; так их на этом и не поймали. В Академии Лакид вел свои занятия в том саду, который был устроен царем Атталом и получил с тех пор название Лакидова. Он первый из всех отказался от школы еще при жизни, передав ее Телеклу и Евандру из Фокеи. Преемником Евандра был Гегесин Пергамский, а его преемником — Карнеад. Лакиду приписывают такую шутку: его пригласил к себе Аттал, но он сказал: "На статуи лучше смотреть издали!" Геометрией он занялся поздно; кто-то спросил: "Разве теперь время для этого?" — "Неужели еще не время!" переспросил Лакид. Умер он после того, как двадцать шесть лет возглавлял школу, начиная с четвертого года 134-й олимпиады,[362] смерть была от удара после чрезмерной выпивки. Вот наши об этом шуточные стихи: Ныне, Лакид, дошло до меня, что твоими стопами Вакх тропу прочертил в дольний Аидов предел. Истинно так: Дионис, проникая в телесные узы, Им разрешенье несет он Разрешитель-Лиэй.[363]