Римская сатира - Флакк Квинт Гораций

Я не скажу уж тебе. «Признаться, легонек желудок! —

Рассуждает иной. — Хоть бы хлеба понюхал!» Конечно,

Я и ленив и обжора! Все так! Да и сам ты таков же,

40 Если не хуже; только что речью красивой умеешь

Все недостатки свои прикрывать! Что, если и вправду

Ты безумней меня, за которого ты же безделку,

Пять сотен драхм заплатил?.. Да постой! Не грози, не сердися!

Руку и желчь удержи и слушай, пока расскажу я

Все, чему надоумил меня привратник Криспина!

Жены чужие тебя привлекают, а Дава — блудницы.

Кто же из нас достойней креста за свой грех? Ведь когда я

Страстной природой томлюсь, раздеваясь при яркой лампаде,

Та, что желаньям моим ответствует, как подобает,

50 Или играет со мной и, точно коня, распаляет,

Та отпускает меня, не позоря: не знаю я страха,

Как бы не отнял ее, кто меня и богаче иль краше;

Знаки отличья сложивши — и всадника перстень и тогу

Римскую, — ты, что судьей был пред тем, выступаешь, как Дама

Гнусный, для тайны главу надушенную в плащ завернувши:

Разве тогда ты не тот, кем прикинулся? Робкого вводят

В дом тебя; борется похоть со страхом, колени трясутся.

Разница в чем — ты «на смерть от огня, от плетей, от железа»

Сам, не нанявшись, идешь, или, запертый в ящик позорно,

60 Спущен служанкой туда, сообщницей грязного дела,

Скорчась сидишь, до колен головою касаясь? Законом

Мужу матроны грешащей дана над обоими воля.

Да и над тем, кто прельстил, справедливее. Ибо она ведь

Платье, жилище свое не меняла, грешит только с виду,

Так как боится тебя и любви твоей вовсе не верит.

Ты ж, сознавая, пойдешь и под вилы и ярости мужа

Весь свой достаток отдашь, свою жизнь, вместе с телом и славу!

Цел ты ушел; научен, полагаю, ты станешь беречься:

Нет, где бы снова дрожать, где бы вновь мог погибнуть, ты ищешь

70 О, какой же ты раб! Какое ж чудовище станет,

Цепи порвавши, бежав, возвращаться обратно к ним сдуру?

Ты, говоришь, не развратен! А я — я не вор! Ежедневно

Мимо серебряных ваз прохожу, а не трону! Но сбрось ты

Страха узду, и сейчас природа тебя обуяет.

Ты господин мой, а раб и вещей и раб человеков

Больше, чем я, потому что с тебя и сам претор ударом

Четырехкратным жезла[125] добровольной неволи не снимет!

К этому вот что прибавь, что не меньше внимания стоит:

Раб, подвластный рабу[126], за него исправляющий должность, —

80 Равный ему или нет? Так и я пред тобой! Ты мне тоже

Ведь приказанья даешь; сам же служишь другим, как наемник

Или как кукла, которой другие за ниточку движут!

Кто же свободен? Мудрец, который владеет собою;

Тот лишь, кого не страшат ни бедность, ни смерть, ни оковы;

Тот, кто, противясь страстям, и почесть и власть презирает;

Кто совмещен сам себе; кто как шар, и круглый и гладкий,

Внешних не знает препон; перед кем бессильна Фортуна!

С этим подобьем ты сходен ли? Нет! Попросит красотка

Пять талантов с тебя, да и двери с насмешкой затворит,

90 Да и холодной окатит водою; а после приманит!

Вырвись, попробуй, из этих оков на свободу! Так что же

Ты говоришь: «Я свободен!» Какая же это свобода!

Нет! над тобой есть такой господин, что, лишь чуть обленишься,

Колет тебя острием; а отстанешь, так он подгоняет!

Смотришь картины ты Павсия, к месту как будто прикован

Что ж, ты умнее меня, на Рутубу коль я засмотрелся

С Фульвием[127] в схватке, углем и красной намазанных краской,

Или на Плацидеяна гляжу, что коленом уперся?

Будто живые они: то удар нанесут, то отскочат!

100 Дав засмотрелся на них — ротозей он; а ты заглядишься —

Дело другое: ты тонкий ценитель художества древних!

Я на горячий наброшусь пирог — негодяй! — Добродетель,

Разум высокий тебя от жирных пиров удаляют!

Мне и вреднее оно: я всегда поплачуся спиною!

Но и тебе не проходит ведь даром! Твой пир бесконечный

В желчь превратится всегда и в расстройство желудка, а ноги

Всякий раз отрекутся служить ослабевшему телу!

Раб твой, безделку стянув, променяет на кисть винограда —

Он виноват; а кто земли свои продает в угожденье

110 Жадному брюху, тот раб или нет? Да прибавь, что ты дома

Часу не можешь пробыть сам с собой, а свободное время

Тратишь всегда в пустяках! Ты себя убегаешь и хочешь

Скуку в вине потопить или сном от забот позабыться,

Точно невольник какой или с барщины раб убежавший!

Только напрасно! Они за тобой и повсюду нагонят!

Гораций

Хоть бы камень какой мне попался!

Дав

На что?

Гораций

Хоть бы стрелы!

Дав

Что это с ним? Помешался он, что ль, иль стихи сочиняет? ..

Гораций

Вон! А не то угодишь у меня ты девятым в Сабину[128]!

САТИРА ВОСЬМАЯ

Гораций

Что? Хорош ли был ужин счастливца Насидиена?

Я вчера посылал звать тебя; но сказали, что с полдня

Там ты пируешь!

Фунданий

Ужин чудесный был! В жизнь мою, право,

Лучше не видывал я!

Гораций

Расскажи мне, ежели можно,

Что же прежде всего успокоило ваши желудки?

Фунданий

Вепрь луканийский при южном, но легком, пойманный ветре —

Так нам хозяин сказал. Вокруг же на блюде лежали

Репа, редис и латук, все, что позыв к еде возбуждает:

Сахарный корень и сельди с подливкой из винных подонков.

10 Только что снят был кабан, высоко подпоясанный малый

Стол из кленового дерева лоскутом пурпурным вытер,

А другой подобрал все ненужное, все, что могло бы

Быть неприятно гостям. Потом, как афинская дева

Со святыней Цереры, вступил меднолицый гидаспец[129]

С ношей цекубского; следом за ним грек явился с хиосским,

Непричастным морей[130]. Тут хозяин сказал Меценату:

«Есть и фалернское, есть и альбанское, если ты любишь».

Гораций

Жалкое чванство богатства! Однакож скажи мне, Фунданий,

Прежде всего: кто были с тобою тут прочие гости?

Фунданий

20 Верхним был я[131], Виск подле меня, а с нами же, ниже,

Помнится, Варий, Сервилий, потом Балатрон и Вибидий,

Оба как тени: обоих привез Меценат их с собою!

Меж Номентана и Порция был сам хозяин, а Порций

Очень нас тем забавлял, что глотал пироги, не жевавши.

Номентан был нарочно затем, чтоб указывать пальцем,

Что проглядят; а толпа —то есть мы, все прочие гости, —

Рыбу, и устриц, и птиц не совсем различала по вкусу.

Вкус их совсем был не тот, какой мы всегда в них находим,

Что и открылось, когда он попотчевал нас потрохами

30 Ромба и камбалы; я таких не отведывал прежде!

Далее он объяснил нам, что яблоки, снятые с ветвей

В пору последней луны, бывают красны. А причину

Сам спроси у него. Тут Вибидий сказал Балатрону:

«Коль не напьемся мы насмерть, мы, право, умрем без отмщенья!»

И спросили бокалов больших. Побледнел наш хозяин.

Ничего не боялся он так, как гостей опьянелых:

Или затем, что в речах допускают излишнюю вольность,

Или что крепкие вина у лакомок вкус притупляют.