История и миф - Юрий Викторович Андреев

тянущийся в направлении с севера на юг вдоль русла ручья на расстояние в 150–160 м, и несколько отдельно стоящих домов. В южной части квартал прорезает по прямой линии узкая улица, названная археологами «улицей Тельхинов» (см. ил. 57); в выходящих на нее домах найдено несколько помещений, служивших ремесленными мастерскими (это видно по обнаруженным здесь инструментам для обработки камня). Сам Маринатос был уверен, что ему удалось открыть лишь малую часть большого поселения. Согласно его расчетам, это поселение (Маринатос постоянно называет его городом) должно простираться от моря до моря через весь полуостров Акротири, и для его полной расчистки археологам потребуется не меньше столетия (мы не должны забывать о том, что значительная, может быть, даже большая часть этого поселения обрушилась в море во время взрыва вулкана).

Но даже и по этой уцелевшей части можно сказать с уверенностью, что некогда это был достаточно многолюдный, богатый и процветающий приморский город, возможно, не уступающий таким уже известным минойским поселениям, как Палекастро и Гурния на Крите, Филакопи на Мелосе, а, может быть, даже и превосходящий их размерами и численностью населения.

О довольно высоком жизненном уровне обитателей древнего Акротири, а также и о их культуре свидетельствуют довольно внушительные размеры их жилищ (здесь и далее см. цветную вклейку). Постройки в городе, как было уже сказано, в основном двух- и трехэтажные (некоторые со вместительными подвалами), многокомнатные (впрочем, чаще всего не удается точно определить, где начинается один дом и где кончается другой: по принятому у минойцев принципу планировки они как бы нанизываются один на другой). Стены домов очень тщательно выложены из хорошо отесанных туфовых плит и других пород камня и скреплены деревянным каркасом. Некоторые даже украшены мрамором. Впрочем, встречаются и дома со стенами, просто обмазанными глиной, смешанной с рубленой соломой. Помещения верхних этажей были снабжены большими окнами. Дома санторинской знати были, таким образом, хорошо освещены и проветрены, чего нельзя сказать, допустим, о более поздних греческих домах, для которых такие большие окна не характерны. Наконец, во многих домах внутренние помещения были расписаны замечательными фресками, которые и составляют основной сюжет моего рассказа. При раскопках не удалось найти ни одной золотой или серебряной вещи[42]. Очевидно, все мало-мальски ценное жители увезли с собой, покидая город до того, как на него обрушилась катастрофа. Зато в домах сохранилось довольно много высококачественной керамики как местной, так и импортированной с Крита, предназначавшейся как для хозяйственных надобностей, так и для религиозных церемоний.

В обследованной части поселения пока не обнаружено ни одной постройки, которая хотя бы отдаленно напоминала дворец. Существовал ли он здесь вообще, возможно, так никогда и не удастся узнать, если предположить, что он находился в той части города, которая скрылась под водой. Однако и в рядовых домах Акротири жили, судя по всему, не простые смертные, а какие-то представители местной знати — патриции. Маринатос думает, что это были в основном богатые судовладельцы и капитаны, богатства которых были нажиты посредством транзитной торговли далеко за пределами их родного острова. Возможно, в этой догадке есть какая-то доля истины.

Каждый из патрициев Акротири стремился превзойти другого роскошью и красотой внутреннего убранства своего дома. Важнейшим элементом этого убранства были настенные росписи. Как указывает Маринатос, практически в каждом из открытых ими жилых комплексов была по крайней мере одна комната, украшенная фресками (очевидно, это было какое-то подобие гостиной или, что еще более вероятно, домашней часовни). Обычно такие комнаты располагаются на втором этаже (видимо, там, где были жилые покои). Заметим, что в истории эгейского искусства это едва ли не первый случай, когда фрески были обнаружены именно в частных домах, а не во дворце (ср.: Айя-Ирини, Филакопи). В то же время по своим художественным качествам, по мастерству выполнения фрески Акротири нисколько не уступают росписи, например кносского или пилосского дворцов, а кое в чем, может быть, даже их превосходят. Нет никаких оснований для того, чтобы считать местную школу фресковой живописи провинциальным ответвлением более мощных и глубоких течений эгейского искусства.

Сюжеты фресок, найденных в домах Акротири, чрезвычайно многообразны. Среди них есть и произведения чисто пейзажного искусства, есть великолепные образцы анималистического жанра, есть сцены бытового и религиозного характера и, наконец, образцы того рода искусства, который может быть назван «исторической живописью».

Образцом чистого пейзажа может служить среди санторинских стенных росписей фреска, украшающая три стены небольшого помещения в одном из домов сектора Δ (в северной части основного квартала Акротири). Фреска эта изображает дикий скалистый ландшафт, может быть, где-нибудь на внутренних склонах кратера санторинского вулкана, который в те времена, несомненно, был покрыт лесом и кустарником. На причудливо изогнутых скалах растут красные лилии, видимо, только что распустившиеся. В воздухе парами и поодиночке носятся ласточки, что указывает скорее всего на весеннее время года. Фантастическое звучание пейзажа усиливает причудливая, видимо, далекая от натуральной расцветка скал, соединяющая в себе четыре цвета: красный, желтый, голубой и темно-коричневый. Все в целом производит впечатление какой-то фантасмагории, напоминая мираж в пустыне или фантазии современных сюрреалистов. Разумеется, было бы опасно забывать об огромной временно́й дистанции, отделяющей нас от создателя этого едва ли не первого в европейском искусстве образчика пейзажной живописи, о колоссальной разнице художественных вкусов, психологии восприятия окружающей среды и тому подобных моментах. Вполне возможно, что сам художник, расписывавший стены этой комнатки, видел в себе строгого последователя реалистической школы и стремился изображать все, что он видел вокруг себя, как можно натуральней. Основная трудность заключается в том, что мы ничего не можем сказать о целевом назначении этих росписей. Для чего они были созданы: для того чтобы просто ласкать глаз обитателей дома, украшать их повседневную жизнь и служить заменой той живой природы, которую нельзя было внести в тесные стены жилища, или же смысл их заключался в чем-то большем, и главной целью художника было иносказание о чем-то нездешнем, религиозная символика?

Маринатос решительно настаивает на этом последнем истолковании. В комнате, расписанной лилиями, он видит домашнюю часовню (неподалеку от нее были найдены предметы культовой утвари, например глиняный столик для жертвоприношений). Следовательно, и фрески на ее стенах должны рассматриваться как образец религиозной живописи. С этим заключением несколько не вяжутся остатки деревянной кровати, стоявшей в той же комнате прямо напротив входа. Сама кровать не сохранилась, а осталась лишь пустота в форме кровати, так сказать, ее «душа». Согласитесь, что спать в святилище, пусть домашнем, да еще при наличии в доме других пригодных для этого помещений, есть признак некоторой экстравагантности. Маринатос, правда, допускает,