История Спарты (период архаики и классики) - Печатнова Лариса

Фактически спартанские граждане могли теперь свободно распоряжаться своими наделами, тогда как раньше их клеры были неделимыми и передавались, по-видимому, в виде майората только старшему сыну. В этом и заключалась новизна ретры, ибо она допускала полную свободу дарения и завещания даже при наличии законных наследников. Те тенденции, которые в обход закона давно уже исподволь развивались в спартанском обществе, были, таким образом, закреплены юридически. Н. Д. Фюстель де Куланж, оценивая закон Эпитадея как "ниспровержение древнего права", пишет, что с его введением "законодательство Спарты проделало больший путь за один день, чем законодательство Афин - за несколько веков"[022_43].

И Аристотель, и Исократ, не так уж далеко отстоящие от времени Эпитадея, оба считали, что последствия этого закона сказались немедленно и что перемещение собственности произошло сразу (Arist. Pol. II, 6, 10, 1270 a; Isocr. VIII, 95-96). По всей вероятности, большинство клеров моментально оказалось в руках небольшого числа собственников, и именно этот результат так поразил Аристотеля, Исократа и Плутарха, которые естественно связали его с известной им юридической акцией, взяв ее за точку отсчета. Аристотель, отмечая быстро растущую диспропорцию между богатством и бедностью (th;n ajnwmalivan th'" kthvsew" - Pol. II, 6, 10, 1270 a 17), объясняет ее тем, что земля перешла в руки немногих (Pol. II, 6, 10, 1270 a 18). Плутарх, писавший о конце этого процесса, уверяет, что в Спарте к моменту реформы Агиса и Клеомена осталось не более ста собственников земли. Все же остальное гражданское население выродилось в жалкую и нищую толпу (oJ o[clo" a[poro" kai; a[timo" - Agis 5, 7).

Н. Д. Фюстель де Куланж, а вслед за ним и ряд других ученых, как нам кажется, верно раскрывают механизм этого явления. По мнению Н. Д. Фюстеля де Куланжа, быстрое и, на первый взгляд, одноактное перемещение собственности и концентрация ее в немногих руках были вызваны к жизни вовсе не исключительно законом Эпитадея. Социально-экономические сдвиги в спартанском обществе исподволь готовились в течение многих поколений и задолго до ретры Эпитадея "сложилась такая ситуация, что мелкий собственник владел своей собственностью только номинально и земля принадлежала ему только как легальная фикция"[022_44]. Закон Эпитадея уничтожил эту фикцию, он избавил людей от необходимости идти в обход закона и осуществлять фактическую продажу земли без юридического ее оформления.

Н. Д. Фюстель де Куланж и М. Хвостов разъясняют, как с их точки зрения происходило перемещение недвижимости до принятия ретры Эпитадея[022_45]. Древние законоположения, идущие еще от Ликурга, запрещали спартиату отчуждать землю, но они не могли воспрепятствовать ему уступать кредиторам часть дохода с клера или даже весь доход, т. е. апофору илота. Таким образом de facto клер вместе с сидящими на нем илотами переходил в собственность кредитора, хотя de jure владельцем считалось другое лицо. Подобная форма ипотеки практиковалась, особенно в раннюю эпоху, и в других полисах Греции. Закон Эпитадея просто легализовал уже существующее положение вещей. Благодаря ему можно было передавать не только доходы с земли, но и самую землю. Понятно, что должники, получившие право дарить или завещать свои клеры, практически могли их подарить только своим кредиторам. Последние, конечно, постарались сразу же перевести долговые обязательства (ta; klavria)[022_46], под залог которых они ссужали должникам деньги, в недвижимую собственность, т. е. в землю. Вероятно, большинство клеров сразу же после издания закона Эпитадея оказалось в руках весьма ограниченного числа собственников. Этот момент как раз и заметил Аристотель, когда говорил, что земля перешла к немногим людям (Pol. II, 6, 10, 1270 a 18).

Таким образом, тенденции естественного экономического развития страны, с одной стороны, и сохранение старой цензовой системы, с другой, привели Спарту к необратимым социальным последствиям. Как справедливо замечает Ю. В. Андреев, "экономический суверенитет государства здесь, как и в большинстве греческих полисов, выражался не столько в непосредственном владении каким-то имуществом... сколько в контроле и разного рода ограничительных мерах по отношению к частной собственности отдельных граждан"[022_47]. Формально все меры государства были направлены к сохранению земли как высшей ценности за всей совокупностью своих граждан. Действительно, клеры можно было отчуждать только внутри класса спартиатов и только в виде дарения или завещания. Таким образом, земля как была, так и осталась после закона Эпитадея с формальной стороны собственностью государства. Но внутри этой жесткой конструкции постепенно развился процесс, полностью перечеркнувший прежний государственный суверенитет над землей и практически узаконивший частную собственность на землю со всеми вытекающими отсюда последствиями. После принятия закона Эпитадея государственная собственность на землю стала не чем иным, как принятой с молчаливого согласия всего общества фикцией.

Закон Эпитадея разрешил дарение и завещание[022_48] клеров, но не их покупку или продажу. Причина такого маневра, по-видимому, крылась в желании властей как-то завуалировать суть дела и не шокировать своих сограждан слишком смелыми новациями. В течение столетий спартиатам внушалась мысль о невозможности каких-либо манипуляций с землей, и воспитывалось презрение к любой торговой деятельности (Plut. Mor. 238 f)[022_49]. Поэтому для правящей верхушки было весьма затруднительно все и сразу назвать своими именами. В этом сказывалось обычное для закрытых обществ фарисейство власти. Ученик Платона Гераклид Понтийский обратил внимание на моральный аспект торговых сделок, связанных с недвижимостью. По его словам, "у лакедемонян считалось позорным продавать землю" (De pol. 2, 7). Как заметила Ж. Кристьен, "в городе, где консерватизм был догмой, нужно было искать обходные методы, чтобы произвести какие-либо законные изменения"[022_50].

В чьих интересах прежде всего был издан закон Эпитадея? Единодушия в решении этой проблемы нет. Подавляющее большинство исследователей, как мы показали выше, отстаивают тот взгляд, что закон Эпитадея был принят исключительно в интересах богатой верхушки[022_51]. Но позволим себе привести и другие мнения.

Так, по-своему парадоксальной нам представляется точка зрения Г. Мараско, по мнению которой "совершенно ошибочно считать, будто ретра была издана исключительно в интересах богачей". Г. Мараско не спорит с тем очевидным фактом, что "ретра была поддержана богатыми и использована ими в своих интересах". "Однако последствия применения этого закона нельзя рассматривать как доказательство цели, ради которой он был предложен"[022_52]. Наоборот, итальянская исследовательница уверена, что основная цель закона Эпитадея заключалась в том, чтобы приостановить олигантропию, разрешив богатым дарить или завещать землю своим бедным согражданам. Г. Мараско полагает также, что этот закон предусматривал возвращение гипомейонов в сословие равных с помощью процедуры усыновления и последующего наделения их клерами[022_53]. Основная ошибка Г. Мараско заключается прежде всего в том, что она представляет себе руководителей спартанского полиса свободными от каких-либо эгоистических личных и сословных интересов и забывает о том, что в аристократическо-олигархическом полисе, каким, бесспорно, была Спарта, не существовало действенных рычагов для борьбы "плебса" за свои права в рамках конституционного поля.