Олег Ермишин - Афоризмы

Риторика (…) имеет в виду то, что убедительно для всех (…). Ведь и сумасшедшим кое-что кажется убедительным.[220]

От одинаковых причин получаются одинаковые следствия.[221]

Счастье есть благосостояние, соединенное с добродетелью.[222]

Сущность богатства заключается более в пользовании, чем в обладании.[223]

Красота (…) различна для каждого возраста.[224]

То, ради чего совершено много трудов и сделано много издержек, (…) [уже поэтому] представляется благом.[225]

Хорошие (люди] – те, которых не порицают даже враги.[226]

Терпеть несправедливость лучше, чем делать несправедливость.[227]

Из двух вещей приятнее та, которая доставляет удовольствие с меньшей примесью горечи и более продолжительное время.[228]

Лучше то, что труднее.[229]

Из двух благ (…) лучше то, что бывает в конце жизни, ибо то, что бывает под конец, в большей степени обладает свойствами цели.[230]

Цель демократии – свобода, олигархии – богатство, аристократии – воспитание и законность, тирании – защита.[231]

Хорошо казаться человеком, действующим со гласно заранее принятому намерению; поэтому случайности и нечаянности следует считать за нечто, входившее в наше намерение.[232]

Когда ты хочешь хвалить, посмотри, что бы ты мог посоветовать, а когда хочешь дать совет, посмотри, что бы ты мог похвалить.[233]

Не от богатства и бедности люди поступают несправедливо.[234]

Между местью и наказанием есть разница: наказание производится ради наказуемого, а мщение ради мстящего, чтобы утолить его гнев.[235]

Мы не гневаемся на того, кого считаем недоступным нашей мести.[236]

И в горестях и в слезах есть (…) своего рода наслаждение: горечь является вследствие отсутствия любимого человека, но в припоминании и некоторого рода лицезрении его – что он делал и каков он был – заключается наслаждение.[237]

Быть объектом удивления приятно уже потому, что с этим связан почет.[238]

[Обижают] и врагов, и друзей, потому что первых обидеть легко, а вторых приятно.[239]

Правда заключается (…) в том, чтобы (…) иметь в виду не закон, а законодателя, не букву закона, а мысль законодателя, не самый поступок, а намерение человека, не часть, а целое.[240]

И забывчивость может вызывать гнев, например, забвение имен, хотя это вещь незначительная. Дело в том, что забывчивость кажется признаком пренебрежения.[241]

Умеющие перенести шутку и прилично пошутить (…) доставляют одинаковое удовольствие своему ближнему.[242]

Никто не любит того, кого боится.[243]

Гнев врачуется временем, ненависть же неизлечима.[244]

Страшны и обиженные (…), потому что всегда выжидают удобного случая [отомстить]. Страшны и обидевшие, (…) потому что они боятся возмездия.[245]

[Для того чтобы испытывать страх] человек должен испытывать некоторую надежду на спасение того, за что он тревожится; доказательством этому служит то, что страх заставляет людей размышлять, между тем как о безнадежном никто не размышляет.[246]

Смелость есть надежда, причем спасение представляется близким, а все страшное – далеким.[247]

Во время морского путешествия смело смотрят на предстоящие опасности люди, незнакомые с бурями, и люди, по своей опытности знающие средства к спасению.[248]

Больше стыдятся того, что делают на глазах у других и явно, откуда и пословица «стыд находится в глазах».[249]

Разглашать склонны люди обиженные.[250]

Мы (…) стыдимся не одного и того же перед знакомыми и незнакомыми.[251]

Сострадание [есть] некоторого рода печаль при виде бедствия (…), которое могло бы постигнуть или нас самих, или кого-нибудь из наших близких. (…) Потому-то люди, совершенно погибшие, не испытывают сострадания: они полагают, что больше ничего не могут потерпеть, ибо все уже потерпели.[252]

Мы чувствуем сострадание к людям знакомым, если они не очень близки нам, к очень же близким относимся так же, как если бы нам самим предстояло несчастье; потому-то и Амазис, как рассказывают, не плакал, видя, как его сына ведут на смерть, но заплакал при виде друга, просящего милостыню: последнее возбудило в нем сострадание, а первое ужас.[253]

Ужасное (…) уничтожает сострадание и часто способствует возникновению противоположной страсти.[254]

Люди малодушные завистливы, потому что им все представляется великим.[255]

Люди завидуют тем, кто к ним близок по времени, по месту, по возрасту и по славе.[256]

Юноши (…) любят почет, но еще больше любят победу, потому что юность жаждет превосходства.[257]

Юноши (…) добродушны, потому что еще не видели многих низостей. Они легковерны, потому что еще не во многом были обмануты. (…) Они великодушны, потому что жизнь еще не унизила их и они не испытали нужды.[258]

У юношей будущее продолжительно, прошедшее же кратко: в первый день не о чем помнить, надеяться же можно на все.[259]

Юноши (…) легко доступны состраданию, потому что считают всех честными и слишком хорошими: они мерят своих ближних своей собственной неиспорченностью.[260]

Остроумие есть отшлифованное высокомерие.[261]

[Старики] сильно не любят и не ненавидят, но, согласно совету Бианта: любят, как бы готовясь возненавидеть, и ненавидят, как бы намереваясь полюбить.[262]

[Старики] подозрительны вследствие своей недоверчивости, а недоверчивы вследствие своей опытности.[263]

Старость пролагает дорогу трусости, ибо страх есть охлаждение.[264]

[Старики] привязаны к жизни, и чем ближе к последнему дню, тем больше.[265]

Полезное есть благо для самого человека, а прекрасное есть безотносительное благо.[266]

[Старики] более живут воспоминанием, чем надеждой, потому что для них остающаяся жизнь коротка, прошедшая длинна (…). В этом же причины их болтливости: они постоянно говорят о прошедшем, потому что испытывают наслаждение, предаваясь воспоминаниям.[267]

И старики доступны состраданию, но не по той самой причине, по какой ему доступны юноши: эти последние – вследствие человеколюбия, а первые – по своему бессилию, потому что на все бедствия они смотрят, как на близкие к ним.[268]

Ворчливое противоположно смешному.[269]

Тело достигает цветущей поры от тридцати до тридцати пяти лет, а душа – около сорока девяти лет.[270]

Характер, сообщаемый богатством, есть характер человека неразумного и счастливого.[271]

Быть вновь разбогатевшим значит как бы быть невоспитанным богачом.[272]

По большей части будущее подобно прошедшему.[273]

Пользоваться изречениями прилично (…) относительно того, в чем человек опытен (…), употребление же изречений по поводу того, в чем человек неопытен, есть признак неразумия и невоспитанности.[274]

Люди необразованные в глазах толпы кажутся более убедительными, чем образованные.[275]

Одна жрица не позволяла своему сыну говорить политические речи, сказав: «Если ты будешь говорить справедливое, тебя возненавидят люди, если несправедливое – боги». Но можно также сказать, что должно говорить такие речи, ибо если ты будешь говорить справедливое, тебя полюбят боги, если несправедливое – люди.[276]

Прорицатели выражаются о деле общими фразами именно потому, что здесь менее всего возможна ошибка. Как в игре в «чет и нечет» скорее можно выиграть, говоря просто «чет» или «нечет», чем точно обозначая число.[277]

Написанное должно быть удобочитаемо и удобопонимаемо, а это – одно и то же.[278]

Речь должна обладать ритмом, но не метром, так как в последнем случае получатся стихи.[279]

Ямб есть (…) форма речи большинства людей.[280]

Стиль речи письменной – самый точный, а речи полемической – самый актерский.[281]

Ирония отличается более благородным характером, чем шутовство, потому что в первом случае человек прибегает к шутке ради самого себя, а шут делает это ради других.[282]

Одни копят, словно должны жить вечно, а другие тратят, словно тотчас умрут.[283]

Друг – это одна душа в двух телах.[284]

Мудрец не свободен от страстей, а умерен в страстях.[285]

Один болтун, сильно докучавший ему [Аристотелю] своим пустословием, спросил его: «Я тебя не утомил?» Аристотель ответил: «Нет, я не слушал».[286]

[Аристотеля] попрекали, что он подавал милостыню человеку дурного нрава; он ответил: «Я подаю не нраву, а человеку».[287]

[Аристотелю] сказали, что кто-то бранит его заочно; он сказал: «Заочно пусть он хоть бьет меня!»[288]

Человек по своей природе есть существо общественное.

Надежда – это сон наяву.

У всякого человека в отдельности и у всех вместе есть, можно сказать, известная цель, стремясь к которой они одно избирают, другого избегают.