Демонология Древнего Китая - де Гроот Ян Якоб Мария

В этой истории описан далеко не самый худший из возможных вариантов, ведь порой ведьмы заставляют состоящих у них на службе призраков готовить специальную еду и с ее помощью превращают ничего не подозревающих безвинных путешественников в тягловых животных.

«При династии Тан к западу от Пяньчжоу (ныне — Кайфэн), подле деревянного моста стояла гостиница, хозяйку которой звали Сань Лян-цзы; никто не знал, откуда она явилась. Она жила там в одиночестве более тридцати лет, и не было у нее ни детей, ни родственников. Дом ее состоял из нескольких комнат. Жила она тем, что продавала приготовленную еду, что давало ей хороший доход, и держала ослов. Если случалось так, что у какого-нибудь чиновника или просто путешественника, проезжавших мимо либо верхом, либо на повозке, не оказывалось денег, она охотно приходила на помощь и давала взаймы. Так среди всех она пользовалась славой добродетельной женщины, и в гостинице ее останавливались гости и ближние, и дальние.

В годы Юаньхэ (806–821)в гостинице ее заночевал гость из Сюйчжоу по имени Чжао Цзи-хэ, направлявшийся в Восточную столицу (пров. Хэнань). Перед ним прибыло еще шесть или семь гостей, и каждый из них занял кровать, так что Цзи-хэ, приехавшему последним, ничего не оставалось, как довольствоваться ночлегом в дальнем углу, подле стены комнаты самой хозяйки. Сань Лян-цзы потчевала гостей изысканными кушаньями, а когда стемнело, она принесла вина, и веселилась и пила вино вместе с гостями; Цзи-хэ, хотя он и не любил вина, нравились шутки хозяйки. Незаметно минула вторая стража, и постояльцы, уставшие и опьяневшие, отправились спать; Сань Лян-цзы удалилась в свою комнату, закрыла дверь и потушила свечи.

Вскоре все захрапели, и только Цзи-хэ ворочался и никак не мог заснуть; тут он услышал за стенкой, в комнате хозяйки, какой-то шорох, словно она передвигала вещи с места на место. Через щель в стене он увидел, как Сань Лян-цзы достала из-под перевернутой вверх дном тарелки свечу, обрезала ее и зажгла, затем взяла из матерчатого ящика маленькие вещи: инвентарь для обработки земли, деревянного буйвола и деревянного человечка — все они были размером не больше чем в шесть-семь цуней. Поставив фигурки перед очагом, она набрала в рот воды и побрызгала на них, и фигурки начали ходить и бегать. Деревянный человечек запряг буйвола, чтобы пахать на нем, и "вспахал" пол перед кроватью, там, где лежала циновка, проведя несколько борозд туда и обратно; потом из того же ящичка хозяйка вытащила узелок с гречихой и дала его человечку, чтобы он посеял зерно. В мгновение ока гречиха проросла, зацвела и созрела. Она приказала человечку собрать ее, и, когда он пожал колосья, она взяла семь-восемь шэн зерна и смолола муку в маленькой мельнице, специально стоявшей для этого на полу. Наконец, она убрала человечка обратно в ящик и испекла из муки хлебцы.

Тут запели петухи, и гости собрались отправляться в путь. Сань Лян-цзы первой зажгла лампу и поставила в качестве угощения для постояльцев горячие хлебцы. Взволнованный Цзи-хэ спешно попрощался, открыл дверь и пошел своей дорогой; взглянув напоследок в окно, он увидел, как люди сидят за столом и с удовольствием поглощают хлебцы. Но не успели они съесть их, как вдруг одновременно упали на пол, начали кричать и тут же превратились в ослов. Сань Лян-цзы загнала их в гостиницу, а потом забрала все их деньги и вещи.

Цзи-хэ никому не сказал ни слова о том, что видел, ибо втайне решил сам завладеть этим колдовством. Прошел месяц, пока он не вернулся из Восточной столицы. Подъезжая к гостинице у деревянного моста, он приготовил из гречихи хлебцы точно такого же размера, какие видел в ту ночь, и остановился на ночлег. Сань Лян-цзы была радушна и весела, как и прежде, и, поскольку в этот день он был единственным постояльцем, она уделяла ему все свое внимание и даже поздней ночью спрашивала, не желает ли он чего-нибудь. Цзи-хэ ответил, что хотел бы, чтобы с утра пораньше, перед отъездом, ему приготовили завтрак. Хозяйка уверила его, что он может совершенно не волноваться на этот счет и спокойно спать. После полуночи Цзи-хэ заметил, что она делает то же самое, что и в прошлый раз. Наутро она приготовила для него тарелку с едой и положила на нее несколько теплых хлебцев; а когда она пошла зачем-то еще, Цзи-хэ, улучив момент, бросился вниз и обменял один из хлебцев, испеченных хозяйкой, на собственный; Сань Лян-цзы ничего не заметила. Перед тем как начать есть, Цзи-хэ сказал: "Дорогая хозяйка, прошу вас, попробуйте хлебец, что я принес с собой". И он взял тот самый хлебец, что только что забрал у Сань Лян-цзы, и подал ей. Не успела она положить его в рот, как тут же с ревом упала на пол и превратилась в большую здоровенную ослицу. Цзи-хэ оседлал ее и тронулся в путь. Деревянного человечка, деревянного вола и все прочие принадлежности он забрал с собой, но колдовством так и не овладел: все его попытки заканчивались безуспешно. На осле, которого Цзи-хэ получил благодаря удачной уловке, он путешествовал повсюду, ничто не препятствовало ему, и в день он покрывал до сотни ли. Так минуло четыре года; в один из дней он миновал заставу и оказался в местечке, лежавшем в пяти-шести ли к востоку от храма божества горы Хуа. Здесь он увидел человека, который хлопал в ладоши и громко смеялся: "Госпожа Сань Лян-цзы с деревянного моста! — кричал он. — Как это вы обрели такой облик и кости?" И, схватив осла, сказал Цзи-хэ: "Она действительно виновата, но она уже достаточно наказана за то, что хотела сделать с вами; проявите сострадание, прошу вас, позвольте мне освободить ее из этой темницы". И старик собственными руками разодрал пасть осла, и из кожи осла выпрыгнула Сань Лян-цзы в своем прежнем обличий. Поблагодарив старика, она убежала прочь, и никто не знает, куда она отправилась»[117]. В полном соответствии с повсеместным убеждением в том, что зло, приносимое колдунами при посредстве подстрекаемых ими призраков, невозможно преувеличить, китайские законотворцы на протяжении вот уже многих столетий пребывают в уверенности, что еще не придумано такого наказания, которое сравнилось бы по жестокости с преступлениями самих колдунов и ведьм. Законы сунской династии, основанные, если верить официальной истории, на танских уложениях, причисляют «янь мэй, использование заклинаний и магических формул, а также перенесение колдовского искусства на других» к числу наиболее тяжких преступлений. В кодексе монгольской династии Юань мы читаем: «Тот, кто использует янь мэй против высокого сановника, должен быть приговорен к смерти. Сын, использующий янь мэй против своего отца, подлежит пожизненной ссылке в отдаленную область, даже если будет объявлена амнистия; а жена, использующая янь мэй против своего мужа, обязана подчиниться его воле, если он решит продать ее в другую семью» («Юань ши», гл. 104, 1.7).

В кодексе законов династии Мин в разделе, посвященном гу, есть особая статья, квалифицирующая преступления с применением янь мэй, с абсолютной точностью, до последнего иероглифа, скопированная и в кодексе нынешнего правящего дома. Впрочем, Цины добавили некоторые детали, которые мы, давая перевод, возьмем в скобки. «Если были использованы янь мэй, амулеты или заклинания, с намерением убить человека, то каждый преступник (его дети и внуки, слуги и служанки, нанятые работники, высшие и старшие, низшие и младшие из его семьи) подлежат наказанию как в случае с покушением на убийство (когда преступление началось, но не было нанесено никакого вреда)[118]. Если действия их привели к смерти человека, каждый преступник подлежит наказанию по тому же закону, с поправкой, что преступление совершено[119]. Если же преступление было совершено только с целью вызвать болезнь и заставить человека страдать, наказание должно быть на две ступени мягче вышеупомянутого, за исключением тех случаев, когда дети и внуки совершают преступление против родителей и прародителей, или слуги и служанки и временные работники против своих хозяев» («Да Цин люй ли»).