Гопи Кришна - Кундалини. Эволюционная энергия в человеке.

Полная беспомощность адепта при пробуждении Кундалини и его зависимость от милости Шакти — космической жизненной энергии, была постоянной темой гимнов выдающихся йогинов древ­ности. Только Шакти как высшая властительница тела способна одарить своих достойных поклонников (тех, кто поклоняется ей с подлинной преданностью, посвящая ей все помыслы и действия) трансцендентальным знанием и необычайными силами. Все эти тек­сты отводят Кундалини место царицы и зодчего живого организма, обладающего властью лепить его, преображать и даже разрушить по своей воле. Но каким образом это осуществляется в соответствии с биологическими законами, управляющими человеческим телом, никто даже и не пытался объяснить. Безусловно, это не может про­изойти мгновенно, словно по мановению волшебной палочки, нару­шая причинно-следственную зависимость. Я считаю, что даже в тех случаях, когда наблюдается, казалось бы, внезапная духовная трансформация, в тканях и клетках организма достаточно долгий период времени происходят постепенные изменения.

Комментарии к десятой и одиннадцатой главам

После того как переживания стали менее острыми и его жизнь возвратилась в привычную колею, наш автор отмечает две основ­ные проблемы: он не может сосредоточенно читать и «продолжает испытывать страх перед сверхъестественным». В десятой главе он затрагивает религиозные вопросы.

 С чисто психодинамической точки зрения, этот страх перед сверхъестественным — результат подавления. Беспокойство явля­ется проявленным в сознании страха перед возвращением подав­ленного (в нашем случае) самого бессознательного. Кроме того, мы можем сказать, что страх есть естественная реакция на травму — ребенок, обжегшись, боится огня. То, что этот страх фокусируется именно на сверхъестественном, свидетельствует о новом осознании бессознательного, о новом отношении к нему, об изменившейся ори­ентации сознания по отношению ко всему, что находится за преде­лами его кругозора. Как современные читатели мы отождествляем себя с автором. До этого переживания автор, обладая религиозным настроем, не боялся богов или мира иного. Он стремился к нему всей душой и делал все, чтобы достичь его. Отношение Гопи Кришны к религии созвучно с коллективной верой западного человека, застав­ляющей его ходить в церковь. Но сейчас, почувствовав вкус иного мира, он дрожит от страха при мысли о нем. Более того, его раздра­жают всякие проявления религиозности (люди, возвращающиеся с мест поклонения, обычная религиозная литература и т.д.). Он чувст­вует, что «лишен всякого религиозного чувства» и не может понять причины этих перемен, происшедших в «самих глубинах личности». Он переживает слова «Бог умер».

 Для того, кто имеет опыт работы с людьми Запада, вовлеченны­ми в практику обрядов государственной религии, подобный оборот кажется вполне обычным. Встреча с непостижимым опрокидывает все старые представления. Удивительно, что иногда психоанализ открывает, как подлинно религиозное переживание у священника может скорее разрушить всю его прежнюю систему религиозных взглядов, чем укрепить ее. Ортодоксальная церковь, давно распо­знав это явление, догматично протестует против индивидуального религиозного опыта посредством видений и снов. Мистик — непрошеный гость в церкви, и первый акт Христа (изгнание менял из храма) был совершен в ярости. Моисей, придя в негодование, раз-, бил скрижали, а пророки (с коллективной точки зрения) могли счи­таться людьми, «лишенными религиозного чувства», «отъявленны­ми атеистами», «неистовыми еретиками». Вновь мы сталкиваемся с психологическим парадоксом: главную опасность составляет не противоречие истине, а ее подобие. Слащавая религиозная сентиментальность угрожает настоящей вере гораздо больше, чем любое; ее прямое отрицание.

 Измененное отношение к религии и страх перед сверхъестест­венным заключают в себе для автора два урока. Во-первых, это пе­ресмотр ценностей этого мира (семья, чувства, связи, работа и кол­леги, здоровье и другие простые вещи); во-вторых, то, что страх пе­ред Богом — начало мудрости. Иными словами, страх перед сверхъестественным указал ему на его собственные природные ограничения. Иной мир оказался в угрожающей, пугающей близо­сти, стал экспериментально реален; он узнал его силу — не из книг, а на собственном опыте. Так через этот страх, являющийся первич­ным религиозным чувством благоговейного ужаса, он стал «homo religiosus».

 Сейчас он может с полным правом говорить, что переход к миру иному не совершить одним скачком — это не переход из меньшей комнаты в большую. В этом состоит древний спор духовных дисцип­лин. Как достичь просветления — шаг за шагом, как паломник, взбирающийся на гору, или же одним прыжком, через озарение? Согласно сторонникам последнего взгляда, вечное не достигается посредством процесса, растянувшегося во времени. Однако Гопи Кришна склоняется к первой точке зрения, утверждая, что про­светление носит характер процесса.

 Затем автор переходит к описанию своей первой величайшей трансформации: расширению сознания. Первое время это воспри­нималось как нимб или светящаяся сфера вокруг головы, вначале как бы запыленная, а затем проясняющаяся. Интересно, что Онианс в своем труде «Происхождение европейской мысли» говорит, как вначале присутствие «гения» (или «даймона») воспринималось как сияние вокруг головы, и провидцы различали это в другом человеке. Святого обычно изображали с нимбом вокруг головы, это подразу­мевало, что святость связана с озарением и измененным сознанием.

 Автор дает ясное описание этой перемены — его «я» и сознание больше не отождествляются друг с другом. Единица сознания, в ко­торой доминировало его «эго», «внезапно расширилась в сияющий круг сознания, который все рос и рос, пока не достиг своего макси­мального размера». Он испытывает затруднения, подыскивая фор­мулировки, сравнения или метафоры — общие трудности в описа­нии феномена, где формулирующее «эго» не в состоянии охватить событие целиком, «...наряду с расширенным полем осознания, суще­ствовало и сознание «эго» — отдельно друг от друга, и в то же вре­мя составляя одно целое».

Эта формулировка представляет большую ценность для совре­менной глубинной психологии. В своей терапевтической работе мы нацелены на «эго»-развитие, предполагая, что развитие «эго» и раз­витие сознание — одно и то же. Юнг продемонстрировал, что окон­чательное развитие «эго» является его подчинением или даже по­гружением в поле сознания большего масштаба, в котором есть мно­го своих архетипических полюсов, подобно тому, как Гопи Кришна описывает погружение своего «я» в озеро света.

 Проблема современной глубинной философии состоит в следу­ющем: как можно сочетать идею расширения и развития «эго» с идеей расширения и развития сознания? Иными словами, если «эго» и сознание не есть одно и то же, могут ли они развиваться не­зависимо друг от друга?

 Думаю, что здесь мы подходим к вопросу о главном различии между юнгианским анализом и всеми остальными формами психо­терапии, а также о главном сходстве между юнгианским анализом и восточными учениями. Цель такого анализа, ориентированного на то, что Юнг называл индивидуацией, — развитие сознания. В этом процессе «эго» отведена всего лишь одна из ролей, а осознание иных архетипических компонентов (анимы, тени, образа отца и матери, «самости») также является целью работы. В отличие от других сис­тем психотерапии, юнгианский анализ может привести к расшире­нию сознания без обычных видимых признаков «эго»-развития.

 Баланс здесь очень тонок: с одной стороны, слишком малое «эго» в котором нет наблюдателя, нет центра; а с другой — слишком малое поле сознания вне «эго» и поле наблюдения вне субъективно­сти, в котором мало внеличностной чувствительности и сострада­ния. Для западного аналитика провести разделение между эго и сознанием означает пересмотреть современные цели психологии, осо­бенно те, которые имеют отношение к «эго»-психологии».

 Алхимия предоставляет нам материал для понимания природы белизны. «Серебристое свечение», «белесоватая среда», «молоч­но-белое сияние», «свежевыпавший снег» — все эти термины можно легко найти в алхимических текстах, описывающих чудесное «яв­ление белой фазы». В алхимии все это происходит в сосуде, и язык описания — химический. Алхимики описывают, как субстанция, с которой долго работали, начинает белеть. (Первое проявление белой фазы, или фазы анимы, произошло, как мы помним, во время лихо­радки, описанной в четвертой главе. Тогда он ловит на себе взгляд своей маленькой дочери, Рагины, лежащей в своей кровати, и видит себя ее глазами. И он решает не применять наружного средства — поливать себя водой из ведра, — а перенести «внутреннюю аго­нию», что приводит к активизации канала Иды и последующему «охлаждению» изнутри. Вместо огня «серебристый поток в зигзаго­образном движении устремился вверх по спинному мозгу — в точ­ности, как извивающаяся белая змея, стремительно убегающая прочь». Затем он съедает ломтик хлеба, запивая его молоком.)