Кен Уилбер - Благодать и стойкость: Духовность и исцеление в истории жизни и смерти Трейи Кимам Уилбер

И в индуизме, и в буддизме смерть-возрождение всегда описывается как смерть индивидуальной души (дживатман) и пробуждение истинной сути человека, которая в индуизме метафорически именуется как Все Сущее (Брахман), а в буддизме — как Вселенская Пустота (шуньята). Собственно момент возрождения, перелома известен как «просветление» или «освобождение» (мокша или бодхи). «Ланкаватара-сутра»[49] описывает просветление как «полный поворот в глубочайшем местопребывании сознания». Этот «полный поворот» — всего лишь отказ от привычки создавать обособленную, вещественную самость там, где нет ничего, кроме свободного, открытого чистого осознавания. Этот «поворот», или метанойя, в дзен-буддизме называется сатори, или кэнсё. «Кэн» означает «истинная природа», а «сё» — «прямой взгляд». Увидеть прямым взглядом свою истинную природу — значит стать Буддой. Как сказал Мейстер Экхарт[50]: «В этот переломный момент я понял, что я и Бог — одно».

Трейя: Просветление действительно переживается как реальная смерть или это просто расхожая метафора?

Кен: Как реальная смерть эго. Никаких метафор. Из рассказов тех, кто это испытал, — эти рассказы бывают очень драматичными, а бывают совершенно спокойными и лишенными драматизма — становится ясно, что ты просто неожиданно просыпаешься и осознаешь, кроме всего прочего, что твое истинное существо — это все, что ты сейчас видишь, что ты в прямом смысле слова составляешь единое целое со всем, что вокруг тебя, ты един со вселенной, как бы банально это ни звучало. И ты не просто слился в единстве с Богом и Всем — ты всегда был этим единством, просто не осознавал этого.

А наряду с этим чувством, наряду с открытием этой всепроникающей Самости возникает другое, абсолютно конкретное ощущение, что твое маленькое «я» попросту умерло, умерло на самом деле. В дзен сатори называется «Великая Смерть». Экхарт формулирует так же резко: «Душа, — пишет он, — должна приговорить себя к смерти». Кумарасвами объясняет: «Только если мы вымостим камнями то место, где лежит наше мертвое «я», до тех пор, пока мы наконец не осознаем, что в мире нет буквально ничего такого, с чем мы могли бы отождествить свою Самость, — только тогда мы станем теми, кто мы есть на самом деле». И еще раз из Экхарта: «Царство Божие лишь для тех, кто совершенно мертв».

Трейя: Смерть маленького «я» есть обретение вечности?

Кен [долгая пауза]: Да. Но нужно учитывать, что «вечность» — это не бесконечно продолжающееся время, а некоторая точка вне времени, так сказать, вечное настоящее, или бесконечное «сейчас». Самость не обладает вечной жизнью во времени, она живет во вневременном настоящем — прежде времени, прежде истории, эволюции, событий. Самость существует в качестве Чистого Бытия, а не в качестве бесконечной протяженности, которая сама по себе является довольно отталкивающей идеей.

Отсюда — переход к шестому из основных положений «вечной философии», которое состоит в том, что просветление, или освобождение, знаменует для нас конец страданий. Гаутама Будда, к примеру, говорил, что он учит всего двум вещам: в чем причина страданий и как от них избавиться. Причина страданий — это вожделения и запросы нашей обособленной Самости, а то, что освобождает от них, — это путь медитации, который трансцендирует обособленную самость и ее вожделения. Все дело в том, что страдания — неотъемлемая часть этого узелка, или сгустка, которое именуется «я», и единственный способ остановить страдания — это остановить свое «я». Это не означает, что после просветления или после духовных практик в целом вы перестанете чувствовать боль, досаду, страх, обиду. Не перестанете. Просто эти чувства больше не будут угрожать вашему существованию, а значит, они больше не будут представлять собой проблемы. Вы перестанете идентифицировать себя с ними, драматизировать их, подпитывать их энергией, бояться их, потому что, с одной стороны, уже больше не существует фрагментированной самости, которой что-то может угрожать, а с другой — большой Самости вообще ничего не может угрожать, потому что оно едино со Всем, за пределами которого нет ничего, что могло бы повредить ему. В сердце поселяется чувство глубокой раскрепощенности. Человек понимает, что любое страдание, каким бы сильным оно ни было, в принципе не сможет повредить основам его Бытия. Страдания приходят и уходят, а человек обладает «спокойствием, превосходящим пределы понимания». Мудрец может чувствовать страдания, но они не ранят его. А поскольку мудрец знает, что страдания существуют, он движим сочувствием, он хочет помочь всем тем, кто испытывает страдания, и считает, что они реальны.

Трейя: И тут мы переходим к седьмому пункту: что движет теми, кто обрел Просветление.

Кен: Да. Считается, что подлинное просветление влечет за собой социальную активность, которая в основе своей исходит из милосердия, сострадания и знания. Цель такой активности — помочь всем живым существам достичь высшего освобождения. Тот, кто обрел Просветление, занимается бескорыстным служением. Поскольку мы все едины в единой Самости, в мистическом теле Христа, в Дхармакайе, то значит, служа другому, ты служишь своему «Я». Я думаю, что, когда Христос говорил: «Возлюби ближнего своего как самого себя», он имел в виду: «Возлюби ближнего своего как свою Самость».

Трейя: Спасибо[51].

Но после этого интервью я думал лишь об одном: есть человек, которого я люблю больше, чем свое «я» — и с большой, и с маленькой буквы.

— Я пришел, подобный Времени, пожирателю народов, ожидая того часа, когда процвету на их останках[52].

— Извини, я не расслышал. Что ты сказала?

— Ожидая того часа, когда процвету на их останках.

— Кто здесь? Трейя, это ты? Милая!

Когда Трейя едва-едва вступила в подростковый возраст, она пережила мощный и очень глубокий мистический опыт; может быть, это переживание сильнее всего остального повлияло на ее жизнь.

— Когда это было? — спросил я ее однажды вечером вскоре после нашего знакомства.

— Мне было тринадцать лет. Я сидела у камина, совершенно одна, и смотрела на огонь. И вдруг совершенно неожиданно я стала дымом от огня и стала подниматься в небо, все выше и выше, а потом слилась со всем пространством.

— Ты перестала чувствовать, что ты — это твое тело и твоя душа?

— Я растворилась полностью, стала одним целым со всем миром. Не было вообще никакого своего «я».

— И ты не спала?

— Точно нет.

— Но ощущения были очень реальными, да?

— Абсолютно реальными. Было такое чувство, словно я вернулась домой, словно я оказалась там, где мне и надо быть. Сейчас я знаю, как это все называется, — я нашла свое истинное «Я», обрела Бога, Дао и так далее, но тогда-то я не знала всех этих слов. Я просто знала, что я дома, что я в полной безопасности или, скорее, что я спасена. Это был не сон, наоборот, все остальное казалось сном, обычный мир выглядел как сон, а это было по-настоящему.

Это мистическое переживание на всю жизнь стало для Трейи главной путеводной звездой, хотя она и нечасто об этом говорила («те, кто много знает, немного говорят…»). Оно сказалось на ее прошедшем через всю жизнь интересе к духовности и медитации, оно привело к тому, что она поменяла свое имя на Трейя; оно стало частью той силы и стойкости, с которыми она встретила свою болезнь.

Я растворяюсь, мои молекулы смешиваются со всем космосом — с самого детства эта картина стала чем-то вроде определяющего символа моей жизни. Только она по-настоящему трогает меня, способна вызвать слезы у меня на глазах, заставляет идти по духовному пути, находить свою общность со всем миром, делать «дело моей жизни» — заставляет лучше, чем если бы я делала это для себя или для других. Кажется, одна из причин, по которой я недовольна своей работой и учебой, — в том, что мой подлинный интерес находится внутри меня. Остальное быстро мне надоедает. Думаю, что отчасти это потому, что по-настоящему меня интересуют только внутренние, духовные вопросы, а когда я пытаюсь направить их вовне — например, занимаясь психологической помощью, — я теряю к ним интерес.

Мне надо прислушиваться к внутреннему голосу, к своему внутреннему наставнику, делать его сильнее, взаимодействовать с ним… Только тогда я буду способна слышать его настолько, чтобы моя жизнь приобрела направление. При мысли об этом сладко замирает сердце, и я, печатая с закрытыми глазами, чувствую, что могу поймать это внутреннее ощущение растворенности и всепоглощающего стремления. Оно было главной темой, путеводной нитью моей жизни. Все началось с чувства растворенности, а потом оно стало глубже и вылилось в глубокую, светлую заботу обо всем, что связано с нашей человеческой природой — или, лучше сказать, божественной природой. По правде сказать, в конечном счете я тоскую по тому состоянию, где нет моего эго, где я свободна от него…