Световой человек в иранском суфизме - Корбен Анри

Этого беглого обзора достаточно, чтобы указать на расстояние, пройденное нами по мистическому Пути. Вначале визионёрское восприятие направлено на облики и образы, порождаемые чувственным миром; затем оно обращается к прямому созерцанию ликов и сущностей (дхават); именно в этот момент (знаменательное совпадение!) начинаются цвето-световые феномены. Яснее говоря, сначала разум, наподобие охотника, подстерегает сверхчувственные реальности (ма’аки, сокровенные, «эзотерические» сущности). Для их уловления у него припасена двойная сеть: способности имагинативные и репрезентативные. А охотничьим псом ему служит способность зрения. Воображение облекает ма’аки в соответствующие облачения-обличья, представляя, например, презренного врага в виде собаки, а благородного и щедрого противника — в виде льва, и т.д. На этом основана «наука сновидений»[85]4, та’бир, истолковывающая символы, то есть косвенные восприятия (№ 42).

Позволительно ли, однако, утверждать, будто напрямую воспринимаемые события в Хуркалье являются всего лишь символами? А если можно говорить, что это действительно символы, понимая под символикой способность одной вещи «символизироваться» с другой, не следует ли из этого синхронизма тот «обратный путь», о котором было упомянуто выше? Новые чувства непосредственно улавливают реальность адекватного им порядка. На этой стадии разум убеждается в обманчивости чувств предыдущего склада, внушавших ему, что нет ничего реального, кроме того, что ты видишь, вкушаешь и осязаешь посредством физических чувств. Таким образом он открывает для себя «иной способ чувственного восприятия» (ихсас акхар), «сверхчувственные чувства» (хисс гайби), а, следовательно, и активное Воображение, вовсе непохожее на то, что рабски следовало указаниям, полученным от предыдущей системы чувств[86]5. И с этого момента упомянутая выше «охота» теряет для него всякий интерес, поскольку он всё на свете постигает непосредственно. «Теперь духовные реальности являются ему в красках, ибо в нём установился синхронизм между красками и внутренним видением.»

Иначе говоря: решительный момент пройден, цветовые явления свидетельствуют о необратимом самопогружении, о совершенном соответствии между пережитым состоянием и явленным в видении событием: в этом и состоит трансмутация изначальных чувств в «чувства сверхчувственные» или в «чувства сверхчувственного», в световые органы. Восприятие световых фотизмов совпадает с началом деятельности этих чувств сверхчувственного, органов светового человека, «частицы божественного света». Все ма’аки возвращаются к своему источнику, а он есть сердце; всё разрешается в зелёном свете, а он есть цвет сердечной жизненной силы» (№ 43). И здесь на изумрудных внутренних Небесах снова разгорается пурпурно-красное светило, которое, согласно Наджму Кобра, символизирует Разум в обеих его видах[87]6: в виде макрокосма (Инсан лаввама), который, будучи сознанием-светом, отбрасывает тень, давая возможность разуму постичь состояние «умиротворённой души» сердца, чей зелёный свет говорит о жизненной силе: Визионёрская связность фигур и образов поистине замечательная!

8. Световые орбиты

Итак, пережитое событие (вознесение из колодца) и видения (цветовые фотизмы) совершаются синхронно и служат подтверждениями достоверности друг друга, поскольку они совпадают с зарождением светового человека, то есть органов света (сверхчувственных чувств) его тонкой физиологической системы. Другие фотизмы, описанные Наджмом Кобра, возвещают его дальнейший рост, которому предстоит завершиться видением «Незримого Вожатого» и «Небесного Свидетеля». Этот рост сопровождается видениями световых орбит, образующих антитезу колец мрака, что предстают взору мистика в начале его пути, когда его низшее «я» (нафс аммара) ещё продолжает отбрасывать тень. Каждое из чувств, преображённых в «сверхчувственные чувства», или, вернее, каждый из тонких световых органов, аналогичных физическим органам, заявляет о своём появлении посредством особого света. Таков «свет языка», «свет слуха», и т.д. (№ 57)[88]7. Однако светочи эти ещё не представляются в виде геометрических фигур, столь характерных для некоторых видений Наджма Кобра на завершающем этапе его мистического странствия, — например, в виде окружностей, изображающих лицо. Среди таких окружностей отметим круги двух глазниц, возникающих при вращении головы вправо или влево, а также круг божественного Света, находящийся на равном расстоянии от каждого из глаз. Существует и круг жизненной пневмы (да’ират аль-рух), и т.д.

Этот двойной глазничный круг обретает решающее значение, ибо по мере того, как проясняются «Внутренние Небеса», он разрастается, превращаясь в окружность лица, а в конце концов становится аурой, окружающей всю «световую персону». Фазы появления этой световой орбиты позволяют заранее суть о различных её аналогиях. Её рост соответствует фазам Луны с момента новолуния. А поскольку этот рост сопровождается переходом во «Внутренние Небеса» (ведь Дух и Небо — это, в сущности, одно и тоже), мистик внутренне проходит по всем двадцати восьми лунным стоянкам, соответствующим двадцати восьми буквам арабского алфавита, понимаемым как буквы «алфавита философического», порождённого небом Луны» (№ 111)[89]8.

Двойной круг света глаз (или глаз света) расширяется по мере продвижения по мистическому пути. Выше (IV, 6) уже говорилось о семи категориях бытия и о семи Небесах, имеющих свои аналогии во внутреннем мире мистика. Расширение световых орбит соотносится с внутренним восхождением по этим семи пластам, каждый из которых порождается соответствующей «буквой» каждого Неба и, согласно учению Семнани (см. ниже, VI), превращается в латифа, тонкие физиологические органы светового человека. Даже учитывая все различия, есть нечто общее между кругами, о которых говорит Наджм Кобра, и другими видениями или диаграммами в форме круга (у Халладжа, у друзов), не говоря уже о функциональной аналогии между латифа у Семнани и чакрами, которые в буддизме махаяны являются центрами сознания и органами сверхчувственного восприятия.

«Когда тот или иной край внутреннего Неба постепенно проясняется, цвет этого Неба и его величина по отношению к Небу предыдущему становятся явственными для мистика, и так до тех пор, пока круг небесный не совпадёт с кругом его лица» (№ 115). «Случается также, что когда душевная тоска сменяется ликованием, страх уступает место уверенности, а оцепенение — пылкому желанию, то все световые круги лица являются разом, и тогда мистику мнится, будто видит он перед собой Божественный Лик, окружённый пламенеющими ореолами, как бы поющими Ему славословия. И тогда он, полностью погружённый в этот свет, невольно восклицает: «Слава мне! Слава мне! Сколь высока участь моя!»[90]9. А придя в себя, повторяет это восклицание в третьем лице: «Слава ему! Слава ему! Сколь высока участь его!» (№ 115).

9. «Свидетель в Небе»

Здесь мы касаемся сокровенной тайны мистического опыта, ключевого события, уже возвещённого «смарагдовым видением». Чередование первого и третьего лица и замещение одного из них другим знаменует всё тот же парадокс Порождаемого – Порождающего, Созерцаемого – Созерцающего, который сквозил в теме Совершенной Природы как высшее выражение индивидуального духовного посвящения. Только в одной этой взаимоуподобляемости можно хотя бы мельком разглядеть черты Высочайшего Лика: светового лика, являющегося и твоим подлинным лицом, ибо ты — лишь частица Его света. Упорствующий в страстном мистическом порыве не опирается на коллективный опыт, который якобы можно поровну разделить на всех и каждого, сделать всеобщим достоянием, из которого каждый вправе потребовать свою долю. Нет, мистический опыт — это нечто единственное в своём роде, глубоко личное, непередаваемое, поскольку этот опыт есть подобие любовных уз. Он — не сыновство, а супружество.