Дмитрий Мережковский - Тайна Запада: Атлантида - Европа

Это значит: в Грецию миф о данаидах-амазонках занесен оттуда же, откуда и миф об Атлантиде, — из Египта или, может быть, через Египет, из Ливии, страны амазонок, «Атлантической колонии».

Личность восстает на богов в титане Прометее, а в титанидах амазонках — пол. Hybris, «гордость» — вина того и этих перед новыми богами, Олимпийцами; та же вина и атлантов, по мифу Платона.

Дочери Даная, «девственницы неукротимые», ненавидят не только своих женихов, но и самый брак, и если он — воля богов, то и на них восстают. «Мужебоязнью врожденною» гонимые, бегут от брака:

Лучше в петлю, чем на ложеНенавистное мужей,Лучше смерть и ад!(Aeschyl., v. v. 787–790)

«Мнимая кровожадность» амазонок — клевета мужчин: помнят поклонницы Матери завет ее — мир.

Без оружья, без насилья,Легки все дела богов.(Aeschyl., v. v. 97–98)

Начали войну мужчины; женщины только защищаются. Молят царя земного:

Познай мужей обиду.Gnothi d’hybrin auerôn, —(Aeschyl., v. 426)

и Царя Небесного:

Зевс, избавь от мужского насилья…Зевс, подай одоление женам!(Aeschyl., v. v. 523, 1069)

Молят, но знают, что никто не услышит ни на земле, ни на небе; древнее царство их кончено: новые боги и люди, — все против них.

На Олимпе Зевс насильемСтародавние законыСвятотатственно попрал.(Aeschyl., Prometh., v. v. 149–152)

С ними только Мать. К ней и прибегают с последней мольбой:

О, да избегну я,Дева безбрачная,Ига объятий мужских!Да преклонит же к молящимЛик свой милостивый ЗевсаЦеломудренная дочь,И святым своим покровом,От бесстыдного насилья,Дева — деву защитит!(Aeschyl., Suppl., v. v. 141–150)

Нет, не защитит: первая Мать, Атлантида, погребена на дне Океана, а вторая Мать, Деметра, сама, неутешная, бродит по миру, «плачет о своем ребеночке».

Спутницы-рабыни убеждают данаид смириться:

Воли Зевса не преступишь:После многих дев, о дева,Будет брак и твой конец!(Aeschyl., v. v. 1049–1052)

Нет, не будет. В первую брачную ночь, сорок девять невест убивают сорок девять женихов; только одна, Гипермнестра, щадит своего, — «побежденная чад вожделением» (Aeschyl., Prometh., v. 865).

Новый закон воцарился в мире — мужевластье, насилье нового Отца Небесного над древней Матерью Землей. И прокляты святые девы, титаниды, в Олимпийском веке: мучаясь в аду, носят не переносят воду в разбитых сосудах. Так в мифе, но не в мистерии: здесь все еще в сосуды цельные льются живые воды совершенной любви — божественной Двуполости; все еще люди ждут, что «Семя Жены сотрет главу Змия».

Мать забыли надолго, но вспомнили.

Самое мужское, только мужское, без тени женского, — Рим? Нет, и он, как все на земле великое, — существо мужеженское, человеческий прообраз того, чем будет Андрогин Божественный.

В 204 г., в конце Ганнибаловых войн, римский Сенат, согласно с пророчеством Сибиллиных книг, постановил перевести черный камень-бэтил, мужеженский образ Матери-Сына, Кибелы-Аттиса, из Малой Азии в Рим (Tit. Liv., XXIX, 14, 13. — Hepding, 141). Можно сказать, что на этом камне и воздвигалось римское всемирное владычество. «Римляне, святыню мира приняв, получили власть над миром. Dum universarum sacra suscipiunt, regna meruentur» (Minuc Felix, Octavius. — Ф. Зелинский. Соперники христианства, 53).

Будет и новый христианский Рим под тем же знаком Девы Матери.

Снова и Дева грядет.Jam redit et Virgo,

скажет Виргилий почти накануне Рождества Христова (Virgil., Eklog. IV, v. 6), и устами Виргилия, скажет отец Энея, праотец Рима, Анхиз:

Крит, в середине морей, посвященныйЮпитеру остров,С Идой горой, — колыбель нашего рода святая.Матерь Кибела оттуда…Дети, покорствуя воле богов, с благовеющимветром,Кносского царства достигнем…(Virgil., Aen., III, v. v. 104–120)

Рим свяжет начало с концом, Атлантиду — с Европой, древнюю Матерь — с новою:

…Матери древней ищите…И ваши надежды познайте.(Virgil., Aen., v. v. 97 — 105)

Сам Виргилий нашел и познал:

…Скоро ты будешь прославлен,Отпрыск любезный богов, великое Зевсово чадо.Зришь ли, как всей своей тяжестью зыблетсяось мировая,Недра земные, и волны морей, и глубокое небо?Зришь ли, как все веселится грядущему ВекуЗлатому?О, если бы только последних годов моейжизни хватило,Если бы только хватило дыханья воспеть твоюславу!..…Матерь начни узнавать с первой улыбкой,Младенец.

Через сорок лет, в пещере Вифлеемской, Матерь узнал Младенец Иисус.

Чтобы понять догмат Божественной Троицы, надо помнить, что между Матерью-Духом и Матерью Господа, Девой Марией, такое же расстояние, как между Богом и человеком, Творцом и тварью. Слишком часто забывалось это, если не в христианском догмате, то в христианском религиозном опыте, и Третье Лицо Божие, заслоненное лицом человеческим, оставалось невидимым, непознанным и бездейственным. Только Матерью-Духом завершается для нас или завершится когда-нибудь Троица.

Это и древние смутно помнят или предчувствуют, как мы увидим в Елевзинских и Самофракийских таинствах — двух последних и ближайших к нам вершинах всего дохристианского человечества. Но уже и в древнейшем явлении, «пришествии» Матери, связана с нею Троица.

Зевс был, Зевс есть, Зевс будет…Плод свой дала Земля; славьте же Землю Мать! —

молятся три додонские жрицы-голубки, под сенью дремучего дуба, Древа Жизни (Harrison, Prolegomena, 263). Три голубка слетают к голой девочке, богине Матери, на золотой микенской бляхе-брактее; три голубка сидят на трех кносских, соединенных в подножии, глиняных столбиках Кносская трехчастная часовенька; три пары здешних рогов посвящения; три змеи в руках Богини Змей; три на Дереве Жизни прорастающих отпрыска; три чашечки для трех возлияний на стэатитовом жертвеннике: Троица везде на Крите; где только Мать, там и Троица (Evans, The palace of Minos, 222, 234, 366, 508, 632–635).

«Матерь Моя — Дух Святой». — «Ты Сын Мой возлюбленный; Я днесь родила Тебя», — это, может быть, лучше нашего поняли бы критяне.

Троичность в Боге начинается и завершается Матерью-Духом; вот почему и в мире тень Матери троична: в царстве Отца, Атлантиде-преистории, — Синяя Мать, Вода; в царстве Сына, истории, — Черная Мать, Земля; в царстве Духа, Апокалипсисе, — Белая Мать, Огонь. Все Три в мире, так же как в Боге, — Одна.

Город Эфес, духовная столица Малой Азии, бывшей Хеттеи, есть город богини Артемиды, новой, Олимпийской, эллинской, только по имени, а по духу, древней Титаниды — вавилоно-египетской, крито-хеттейской, а может быть, и Средиземно-Атлантической, Матери. Здесь, в Эфесе, у Артемидина жертвенника, находят «убежище», asylia, еще во дни баснословные или доисторические, накануне Троянской войны, амазонки, потому что здешняя богиня сама — Амазонка, вечная Дева Мать (Tacit., Annal., III 61. — Pausan., VII, 2, 6, 9. — Ch. Picard. Ephèse et Claros, 1922, p. 139). Битвы амазонок изображаются в эфесских ваяньях; лик Амазонки — на монетах города (Picard, 433–435). Здесь же, и во времена исторические, будут находить убежище все мятежники пола, восставшие на закон безличного рода — рождения, смерти; все «скопцы, сами себя сделавшие скопцами ради царства небесного».

Матерь богов и Богоматерь: та — лишь тень, эта — тело. Здесь же, в Эфесе, где была та, будет и эта. Храмы Кибелы будут базиликами Девы Марии; куреты и корибанты, спутники той, будут херувимами и серафимами этой (Graillot, 409). Слово нашей Херувимской «Доруносима» — от греческого — doryphoroi, «копьеносцы»: обе Царицы «доруносимы» копьеносным воинством, та — корибантов, эта — архангелов.

«Да ведь это Кибела!» — ропщут, соблазняясь, христиане, когда св. Григорий Чудотворец устанавливает в Каппадокии, древней Хеттее, почитание Богоматери; ропщут, потому что не видят, что та ложится к ногам этой, смиренною тенью, так же как эта ляжет тенью к ногам Небесной Матери — Духа.

Сниди, Голубица Святая,Сниди, Матерь Сокровенная! —

молились первые христиане, должно быть, и здесь, в Эфесе (Actus Thomas, с. 50. — Henneke, Neutestam. Apokryph. 270), и молитва их исполнилась: белая Голубка Матери перелетела с Иордана на Каистр. По церковному преданию, позднему и неверному (но то, чего люди хотят, иногда вернее того, что было), Иоанн, любимый ученик Господа, исполняя завет Его с креста: «Вот, Матерь твоя», — переселившись в Эфес, взял к себе в дом Деву Марию (Picard, 720). Старая старушка, Мирьям из Назарета, — все в морщинах, темное под белым платком, личико, полуслепые от слез глаза, — но для видящих вся осиянна такою славою, какой никогда на земле не было и не будет.