Амброджо Донини - Люди, идолы и боги

Правда, из всего обнаруженного материала только незначительная часть пока что опубликована. Но ценность уже изданных свитков и фрагментов необычайно велика. Ведь мы имеем дело с крупнейшим открытием литературных документов древности с той поры, когда были возвращены к жизни порой неполные и попорченные рукописи многих греческих и латинских классиков[222].

Из книг об этом открытии следует прежде всего рекомендовать работу Вильсона, удачно составившего рассказ о происшествиях, сопровождавших открытие рукописей, их покупку и издание. Еще несколько лет назад автор этой книги не занимался ни еврейской, ни христианской историей. Он был одним из самых известных литературных критиков Соединенных Штатов. В одно прекрасное время он забросил свои любимые английские тексты и принялся изучать семитские языки, а затем под впечатлением новых открытий направил свое незаурядное исследовательское дарование на изучение этой нежданной главы в жизни Древнего мира. Шесть очерков его книги, написанные в живой и стремительной манере, появились вначале в распространенном журнале «New Yorker». Они вполне удовлетворили читателя, который впервые узнал о таких событиях, как опустошение войной 1947 года «ничейной земли» на границе между Израильским государством и Иорданией, первые смутные слухи о находках, о том, как бедуины, монахи и антиквары спекулировали рукописями, о вмешательстве властей и ученых-востоковедов, о подпольном вывозе нескольких манускриптов в Америку и, наконец, об удивительных интригах, благодаря которым израильскому генералу Йигаэлю Ядину — занятным образом сочетающему репутацию эрудита и военного — удалось вернуть свитки в Палестину[223]. Ядин по окончании последнего конфликта между Израилем и Египтом оставил военную службу и вернулся к своим исследованиям. Он сын одного из виднейших специалистов-палеографов — профессора Сукеника. И тот и другой в известной мере оказались персонажами книги Вильсона. Вильсон беспристрастно и с блеском рассказывает нам, как завязался узел этой истории с манускриптами, которую так часто осложняли робкие представители официальной культуры, стоявшие перед проблемой взаимоотношений найденных документов с христианством и фактической идентичностью между законопослушным еврейским религиозным движением и доктринами, приписываемыми исключительно христианскому вероучению.

Благодаря простой и доходчивой форме изложения книга Вильсона доступна п непосвященным. Что же касается исчерпывающего и документированного исследования манускриптов Мертвого моря, то тут мы должны обратиться к классическому, труду Миллара Барроуза, вышедшему в Америке в 1956 году.

Этот труд является одним из наиболее примечательных среди множества других книг о найденных рукописях. В нем мы найдем и последовательное критическое описание открытий, и данные о возрасте и подлинности манускриптов, и изложение связанных с ними археологических, палеографических, лингвистических и исторических проблем. Автор — профессор библейской литературы Иельского университета. В качестве директора «Американской школы востоковедения» в Иерусалиме ему довелось в 1947–1948 годах быть, свидетелем открытий в самую пору первых находок. Он одним из первых убедился в подлинности манускриптов и их исключительной ценности и стремился быстро информировать об этом печать, преодолевая страх и сомнения церковных кругов. Автор собрал в своей книге обширную антологию основных текстов, которые, таким образом, впервые увидели свет в переводе с еврейского оригинала на английский, а также на итальянский языки.

Особенно интересна подборка отрывков из «Устава общины» с описанием обрядов крещения, причастия и исповеди, которые практиковались в этой части Палестины задолго до начала христианской веры, а также выборка текстов из свитка, который вызвал так много толков — рукописи о столкновении между «сынами света и сынами тьмы», как говорится на псевдомистическом языке манускрипта. Наиболее ценной частью книги Барроуза как раз является та, где он тщательно исследует, какие исторические лица выступают в иносказательном и таинственном обличье в этом манускрипте. Только такое исследование поможет нам обнаружить за порой темной и туманной фразеологией подлинных конкретных людей с их страданиями и чаяниями, людей эпохи обострения экономических, социальных, политических и религиозных отношений, которым сопровождалось установление римского господства в Восточном Средиземноморье, когда рабовладельческий строй пришел к наивысшему уровню развития.

Мир, который хотели перестроить еврейские провидцы, бежавшие на берега Мертвого моря, был реальным миром; на земле они пока еще видели возможность спасения от несправедливости и страдания. Но когда рухнули их последние, пусть противоречивые в силу условий эпохи, надежды, они стали на путь «отчуждения» от действительности, свойственного всякой религиозной идеологии. Христианство впоследствии углубило его, отныне не было иного выхода, кроме бегства по ту сторону, в иной мир, как будут говорить христианские идеологи после падения Иерусалима, когда сотни священных книг были покинуты в пещерах Иудейской пустыни.

Идея «союза»

Оставив в стороне всякие соображения лингвистического и литературного характера, поставим вопрос о характере общины, которой принадлежали эти манускрипты.

Прежде всего тексты рукописей отражают взгляды самостоятельного религиозного движения, отличного от официального иудаизма и часто противостоящего ему, подобно тому, как было с христианством, когда оно начало освобождаться от тумана легенды. Самое название «Нового союза», которое встречается в документах, свидетельствует о пересмотре основной идеи Ветхого завета об особом союзе[224], заключенном между богом и народом Израиля. Его заменяет новый договор, гарантированный неким историческим лицом, жившим примерно за 100 лет до н. э., которое вело ожесточенную полемику с религиозными взглядами правящих кругов, заботившихся о внешнем соблюдении закона.

К этому «Новому союзу», который члены общины стремятся увековечить после смерти их Учителя, примыкает всякий желающий, совершая этот шаг по свободному выбору, а не по одним только узам кровного родства. Наряду с этим предписывалась жизнь, полная трудов и молитв, тщательно регламентированная в силу убеждения в приходе носителя божественного гнева: «Тщетно желание возвыситься над смертными людьми до пришествия дня отмщения»; «Надлежит отдалиться от нечестивых и ждать нисшествия на них суда божьего» («Устав», X, 17–20).

Отделенные от остального мира, поглощенные приготовлениями ко «дню гнева», члены «Нового союза» испытывали потребность в особой форме организации, которая бы предвосхищала свободную и счастливую жизнь, уготованную для них и для их семей после конца света. Это, разумеется, была религиозная иллюзия, полное «отчуждение» от действительности, как и в древнейших христианских общинах.

Организация «Нового союза» была смешанной, в нее входили мужчины и женщины, хотя этим последним и отводилась второстепенная роль, жрецы и светские люди, причем преобладание жречества в руководстве не оставляет сомнений. Устройство общины было, по-видимому, следующим: один жрец приходился на каждые десять мирян; существовал Совет общины, в который помимо жрецов входило по праву рождения некоторое число «старейшин» (этому понятию соответствует греческое слово «пресбйтерой» — «presbyteroi», откуда современное слово «священник», далее, более узкий совет из 12 светских членов и 3 жрецов и один «смотритель» из старейшин (по-гречески «эпископос» — «episcopos», откуда слово «епископ», итальянское «весково» — «vescovo»).

Период посвящения был весьма продолжителен. Члены общины жили группами в различных кварталах и собирались в центральном здании только для самых важных обрядов, к которым относились:

— очищение водой, или омовение, имевшее смысл крещения, действие которого однако, теряется, если его несопровождает искренняя внутренняя готовность к обряду («Устав», III, 4–8). - исповедание грехов, которое производится в момент вступления в общину перед лицом собрания общинников, как у христиан II–III века н. э. («Устав» — I, 24; II, 1);

— причастителъная трапеза, совершавшаяся всем миром под председательством жреца, который благославлял первый кусок хлеба п первый глоток вина («Устав», VI, 2–6), подобно тому, как это описано в одном из древнейших христианских текстов — «Дидахе», или «Учении о двух путях», и в посланиях Павла.

Предписанные за особые нарушения закона наказания суровы, однако уже намечается известное различие между закоренелостью в грехах и случайными проступками, которые исправляются самим наказанием.