Андрей Кураев - Неамериканский миссионер

Я думаю, что отсутствие финансовой политики, поддерживающей миссионерство,- это проявление общей церковной атмосферы, являющейся немиссионерской (если не сказать «антимиссионерской»).

– Об этой атмосфере можно судить только по «финансовой политике»?

– Нет, не стоит все списывать на особенности сегодняшнего дня. Наша косноязычность, столь громогласная и скандальная сегодня, когда Россия ждет слова пастырского, а слышит лишь призывы сектантов, есть следствие наших собственных и многовековых нажитков. В IV веке об этом печалился святитель Григорий Богослов: «Мне стыдно сказать, как обстоят дела, но я все же скажу. Хотя мы поставлены быть учителями блага, мы являемся мастерской всех зол, и наше молчание кричит» [199]. В XIX веке святитель Феофан Затворник в сердцах воскликнул: «Заснули все, и живем спустя рукава… Вся беда в попах молчащих! Надо гайдуков нанять и всех их пооттаскать за аксиосы» [200].

Секты примитивнее Православия, и если сегодня секты привлекают к себе большое число людей, то это не потому, что их учение глубже и вернее, а потому, что сами православные плохо знают богатство своей церковной традиции и еще хуже умеют делиться этим богатством с людьми нецерковными.

Оставим сейчас в стороне политические, финансовые и прочие причины успеха протестантских миссий в России. Но вот после того как самым скрупулезным и документированным образом будут изучены механизмы сектантской экспансии в Россию, надо же будет когда-нибудь задаться и вопросом: мы-то где были? Почему наше слово не достигало человеческих сердец? «Мы совершенно забыли, что виноват тот, кто прав: если я обладаю истиной и не способен ее передать, чего же я могу требовать от того, кто заблуждается и не может найти истину во мне?» (митрополит Сурожский Антоний) [201].

Как бы ни были «зловредны» разрушители Православия – они не более чем микробы. Болезнь проявляет себя лишь тогда, когда ослаб сам организм. Каждый из нас носит в себе едва ли не все болезнетворные микробы, но для того, чтобы в конкретном организме проявилась конкретная болезнь, нужна ослабленность именно этого тела. И если столь успешно действуют секты в России – значит, больны и слабы мы, значит, мы не можем быть просто самими собой, а потому и превращаемся в колонию микробов. Мы молчим – и потому так слышны их в общем-то слабенькие голоса. Молчим же мы не оттого, что нам нечего сказать, и не оттого, что не умеем. Молчим оттого, что не чувствуем потребности в том, чтобы говорить и свидетельствовать. В нас не воспитана потребность делиться духовными дарами.

В вероучении нашей Церкви нет никаких препятствий для осуществления миссии (в том числе и мирянами). Но если с таким трудом и скрежетом возобновляется миссионерская жизнь в нашей Церкви в нынешние годы – значит, есть какая-то инерция сопротивления миссионерскому служению. И эта инерция не просто в привычках старшего поколения служителей и прихожан. Есть еще нечто в нашей церковной жизни, что воспроизводит эту антимиссионерскую инертность в новых поколениях церковных людей.

С горечью приходится признать, что наши духовные школы не готовят миссионеров, не пробуждают в студентах жажду миссионерского служения и не дают знаний, необходимых для миссионерства в современном мире.

Это не сиюминутное и не только мое наблюдение.

Чтобы моя боль и моя забота стали понятнее, приведу побольше суждений святителя Николая, на рубеже XIX-XX веков проповедовавшего Православие в Японии: «А миссионером здесь пока я один, и то частным образом. Да когда же эта, раскинувшаяся на полсвета, семидесятимиллионная Россия найдет у себя несколько тысяч рублей и несколько десятков людей для того, чтобы исполнить одну из самых существенных заповедей Спасителя? Католичество и протестантство облетели мир. Ужели и здесь Православие ничего не сделает? Нет, не может быть – даст Бог. С этим “даст Бог” я поехал в Японию, с ним ежедневно ложусь спать и просыпаюсь, для него я семь лет бился над японским языком» (Иеромонах Николай (Касаткин). Письмо митрополиту Московскому Иннокентию) [202].

Проходят годы, иеромонах становится епископом. Но все равно – одиноким. «О, как больно, как горько иной раз душе за наше любезное Православие! Я ездил в Россию звать людей на пир жизни и труда, на самое прямое дело служения Православию. Был во всех четырех академиях, звал цвет молодежи русской – по интеллектуальному развитию и, казалось бы, по благочестию и желанию посвятить свои силы на дело веры, в которой она с младенчества воспитана. И что же? Из всех один, только один отозвался на мой зов, да и тот дал не совсем твердое и решительное слово, и тот, быть может, изменит. Все прочие, все положительно, или не хотели и слышать, или вопрошали о выгодах и привилегиях службы. Таково настроение православного духовенства в России относительно интересов Православия! Не грустно ли? Посмотрели бы, что деется за границей, в неправославных государствах. Сколько усердия у общества служить средствами! Сколько людей, лучших людей, без долгой думы и сожаления покидают родину навсегда, чтобы нести имя Христово в самые отдаленные уголки мира! Боже, что же это? Убила ли нас насмерть наша несчастная история? Или же наш характер на веки вечные такой неподвижный, вялый, апатичный, неспособный проникнуться Духом Христовым, и протестантство или католичество овладеют миром, и с ними мир покончит свое существование?» (Святитель Николай Японский. Запись в дневнике от 4 марта 1871 года) [203]. «Мне грустно-грустно было, что до сих пор из Лавры и Москвы нет тружеников для миссии, и, прикладываясь к мощам святого Сергия, я не мог воздержаться умственно от жалобы: “Буду судиться с тобою пред Господом – отчего не даешь миссионера в Японию”» (Святитель Николай Японский. Запись в дневнике от 30 мая 1880 года) [204].

В конце концов святитель Николай осознаёт, что понимания и помощи от русского духовенства он не дождется, что при жизни ему не будет дано увидеть рост созданной им миссии. «Знать, так и умру я, не дождавшись помощника и преемника. Так бедно Православие миссионерами! А инославных, Боже, какое необозримое множество их!» (Святитель Николай Японский. Запись в дневнике от 7 октября 1903 года) [205]. «Протестантский мир в начале двадцатого столетия стоит во всеоружии четырехсот сорока девяти миссионерских обществ со стеною позади них великих церквей и неисчерпаемых источников… Кстати спросить: у нас же что против заграничных язычников? А вот что. В Китае – отец Иннокентий, да и тот еще вернется ли из России, куда вытребован Синодом; в Корее – отец Хрисанф; да в Японии мы, бедные, вдвоем с отцом Вениамином, что ныне в Нагасаки и годен более для русских, чем для японцев. Итого: четыре миссионера. Господи, воззришь ли Ты когда-либо на Православную Церковь, отъяти поношение от нея?» [206].

«В заключение пристали с вопросом: почему же Россия в Индии не имеет духовной миссии? Все имеют: и американцы, и французы, и немцы, не говоря уже об англичанах, а русской нет – почему?… Почему, в самом деле? Не пора ли нам шире открыть глаза? Покуда же мы будем краснеть при подобных вопросах за наше немощество?» [207]. «Какая это беда – не иметь достаточно проповедников и быть вынужденным довольствоваться всяким негодьем!» [208]. «Господи, скоро ли Православие воспитает в своих чадах такую верность по вере?» [209]. «Был в аглицкой миссии; там опять – новые члены. Господи, откуда у них берутся люди?! А у нас вечно нет никого. Недаром такая грусть одиночества; знать, с нею мне и в могилу лечь придется – не даст Бог утешения видеть выходящими на поле Христово православных миссионеров, которым, собственно, и предназначено поле. Что ж, вероятно, не умедлят после выступить. Дай-то Бог поскорее, хоть и после нас! Мы пусть канем, как первая капля, бесследно пропадающая в жаждущей орошения земле» [210]. «Какое обилие христиански настроенных молодых людей в Америке, да и в других странах, кроме России! Скоро ли Православие даст такой цвет?» [211].

«Вот у них миссионеров не оберешься: куда захочешь и сколько захочешь – с избытком! Должно быть, еще чрез тысячу лет и в Православной Церкви появится сколько-нибудь подобной живости. А теперь она – птица об одном крыле» (Святитель Николай Японский. Запись в дневнике от 14 января 1904 года) [212].

Тысяча лет еще не прошла. А вот спустя сто лет пришлось посылать миссионеров не в Индию и Японию, а в Россию. Впрочем, и для этого случая их нашлось явно недостаточно – немногим более четырех [213]…