Монах Лазарь (Афанасьев) - Оптинские были. Очерки и рассказы из истории Введенской Оптиной Пустыни

О. Варлаам понял, что старчество есть особенный путь, что через умудренных во внутреннем делании старцев, наставников монахов и мирян, Господь указывает истинный путь ко спасению. Не дремал и дьявол. Так как подобное наставничество за последнее столетие было почти забыто, находились люди, возбуждавшие против старцев неудовольствие. К несчастью, и тогдашний настоятель Валаамского монастыря игумен Иннокентий искусился на старцев. Их деятельность показалась ему вмешательством в его управление обителью. Он принес жалобу митрополиту Новгородскому и Петербургскому Амвросию на старцев Леонида и Феодора, возмутивших, как он полагал, мир в монастыре.

К этому времени о. Клеопа скончался. Митрополит Амвросий через настоятеля Коневского монастыря о. Илариона предложил старцам Феодору и Леониду тридцать вопросов о вере, требуя письменного ответа. Будучи написанными, эти ответы поразили о. Илариона своей высокой мудростью. Митрополит Амвросий передал их на рассмотрение двух ученых архимандритов, а позднее митрополитов – Филарета (Московского) и Иннокентия (Пензенского). Они оба горячо заступились за оговоренных старцев, но их все же удалили с Валаама в Александро-Свирский монастырь. Это было в 1816 году.

Спустя четыре года о. Варлаам, уже иеромонах, избран был братией и утвержден епархиальным начальством на должность настоятеля монастыря. Он, любитель безмолвия, с трудом согласился на это. А согласившись, начал насаждать тот духовный порядок который был в Скиту. Далеко не всем насельникам обители новые порядки пришлись по душе. В Петербург пошли жалобы на него – на его якобы резкость, грубость, на какие-то его несправедливые поступки. Через несколько лет недовольные добились своего – о. Варлаам был удален из монастыря и поселен в Скиту Оптиной Пустыни как поднадзорный иеромонах.

Здесь увидел он старца Леонида, рядом с которым и поселился на скитской пасеке. С Валаама привез он все свое имущество – несколько икон, книг, старый тулуп и небольшую кожаную подушку. Начальником Скита в это время был иеромонах Антоний, брат настоятеля Оптиной Пустыни о. Моисея.

Оказавшись здесь «на покое», о. Варлаам начал нести череду священнослужения, петь на клиросе, жить в молитве и безмолвии. Несмотря на его суровый вид, необщительность и отрывистые краткие ответы на предлагаемые иногда вопросы, насельники Скита полюбили его. Как увидим, и действительно было за что.

В Скиту нередко случались покражи (от чужих людей), поэтому скитоначальник обязал всех устроить замки в дверях и запирать их, уходя. Но о. Варлаам своей келлии не запирал, храня валаамский обычай. У него там висел на гвозде старый тулуп, а почти весь пол был завален дощечками и стружками, частью сложенными в ящики. Он собирал их для растопки печи и для некоторых поделок. Вот однажды, подсмотрев, что братия ушли все в храм, воры перелезли через забор пасеки и обокрали несколько келлий, посшибав замки. Сосед по келлии спросил потом о. Варлаама.

– Батюшка, и у вас что-то украли?

– Щепки-то, что ли? – улыбнулся о. Варлаам. – Я еще натаскаю. В его келлии воры действительно долго рылись в ящиках со щепками, потрудились изрядно, но ничего стоящего не нашли. Однако унесли тулуп.

Любил о. Варлаам прогулки по лесу, которые совершал в послеобеденное время, когда братия отдыхали. Это была его валаамская привычка: в лесу он творил Иисусову молитву и умилялся зрением Божией красоты – то есть всего произраставшего в лесу. Он говорил, что здесь «от твари познает Творца». Никого не приглашал себе в спутники. Попросил один из молодых иноков:

– Возьмите меня с собой, батюшка.

– Хорошо, – ответил тот. – Пойдем. Только с условием: ходить молча и друг от друга на вержение камня.

И не пошел с ним брат в лес.

Скитоначальник преподобный Иларион вспоминал об о. Варлааме: «Увидит он, бывало, птичек в лесу и скажет: "Вот бедные, хлопот-то им сколько, чтобы прокормиться!" Или завоют волки, – он и их жалеет: "Вот им холодно и поесть хочется, а где им пищи достать?" – и даже заплачет. Или видит – едет мужик в телеге и хлеб черный ест. "Вот, – скажет мне, – смотри, сухим хлебом питается. А мы? Наварят нам щей, каши, наготовят целую трапезу, и едим готовое. Древние отцы трудами снискивали себе пищу. Выработает и через несколько дней ест, да и то еще не все, чтобы оставить нищим. Жалостливы и сострадательны они были, а мы едим до полной сытости"». О. Иларион вспоминал, как его, молодого тогда послушника, о. Варлаам учил не передавать «новостей». «Придешь, бывало, к нему, – вспоминал о. Иларион, – начнешь передавать: "Батюшка! То и то я слышал, то и то я видел…" – А о. игумен в ответ: "Что же от этого пользы-то? Лучше ничего не видеть и не слышать. Старайся чаще проверять свои мысли, свое сердце…"».

– Замечательно, – сказал однажды о. Варлаам, – что два помысла постоянно борют человека: или осуждение других за умаление подвигов их, или возношение при собственных исправлениях.

На пасеке, у восточной ее ограды, близ своей келлии, о. Варлаам построил себе из досок небольшое помещеньице вроде беседки, где на одной стенке повесил два медных складня. Тут, стоя и молясь, иногда присаживаясь на низенькую скамеечку, старец проводил летние ночи, стараясь бодрствовать. Скитяне замечали, что то ли от бессонницы, то ли от слез он имел припухшие веки и покрасневшие глаза.

Любил о. Варлаама и старец Амвросий, который много о нем рассказывал. Так, однажды летом 1848 года о. Амвросий после тяжелой болезни вышел впервые пройтись по дорожке за сажалкой, а ему навстречу – о. Варлаам, который и спросил молодого иеромонаха:

– Ну что, поправляешься?

– Да вот, – отвечал тот, – оставил Господь на покаяние.

О. Варлаам пристально поглядел на него и вдруг сказал смиряющим ТОНОМ:

– А что же, ты думаешь, лучше будешь? Не будешь лучше… Хуже, хуже будешь!

Старец Амвросий, рассказав это, умолкал на минуту и потом заключал:

– Да, теперь вижу, что стал хуже… Вот другой рассказ о. Амвросия:

– Услышал однажды о. Варлаам, что есть в некоей деревне крестьянин-боголюбец, проводивший жизнь духовную. Отыскал он этого крестьянина и, поговоривши с ним несколько, сказал: «А как бы это умудриться привлечь к себе милость и благодать Божию?» – «Эх, отец, – отвечал простодушный крестьянин, – нам-то бы только сделать должное, а за Богом-то дело не постоит».

Однажды увидел о. Варлаам в лесной караулке старика-лесника. Поздоровавшись с ним, спросил:

– Ну, как живешь, отец?

– Да что, – отвечал тот, махнув рукой, – разве не видишь? Что у меня есть? Вон кочан капусты да краюшка хлеба… Холод да голод… Голод да холод. А я уж и стар, жизнь замучила, кости болят…

– Семья есть?

– Была… Да примерли все, и жена, и дети. Один я. Старик печально поник головою и умолк.

– Да, отец, тяжело, конечно, – сказал о. Варлаам. – Но я вижу, что ты унываешь… А ведь тебе Господь дал этот крест. Для спасения души твоей дал… Потерпеть бы! Жить-то, может, и недолго осталось, а поверишь – вот и спасение. Навеки!

– Ну, я этого не знаю, да и не думаю о том, – уныло сказал старик. – Мне бы в тепло да кусок хлеба. А тут…

Огляделся о. Варлаам – в избушке ни одной иконки. Потрогал старика за понурое плечо:

– Не унывай, отец! Да вспомни Бога-то. Хочешь, я икону тебе принесу?..

– Да поди ты… Иди, иди по своим делам! Без тебя худо.

– Ну, прости.

Ушел о. Варлаам, а в душе все щемит: жаль старика… Придя в Скит, встретил о. Амвросия, рассказал ему о своем посещении бедняка в лесу, прибавил:

– Добра-то было бы, добра-то сколько! И голод! И холод!.. Только бы терпеть с благодарением. Нет, не понимает дела старик, ропщет…

Нет, не только о своем спасении заботился о. Варлаам… И молился он, вероятно, о многих. «До самой блаженной кончины, – писал архимандрит Агапит, – о. игумен Варлаам отправлял чреду священнослужения в Скиту и особенно в монастыре. Любил, по принятому в Оптиной Пустыни обычаю, в Страстную седмицу петь среди церкви светилен: "Чертог Твой вижду Спасе мой, украшенный…" Назидательно было слышать, как о. игумен Варлаам своим старческим голосом изливал пред Господом скорбь души своей о своей греховности, взывая в то же время из глубины болезнующего сердца к милосердию Божию: "Просвети одеяние души моея, Светодавче, и спаси мя…"»

Накануне Рождества Христова 1849 года пошел о. Варлаам еще затемно из Скита к ранней обедне в монастырь. Мороз был крепок, а он не весьма тепло оделся. Ворота оказались еще запертыми… Ожидая, пока их откроют, старец продрог так, что, войдя в церковь, никак не мог согреться. Однако он участвовал в богослужении, после него внезапно ослабел и не мог идти своими ногами в Скит. Его отвезли туда в санях, запряженных монастырской лошадкой. В келлии он слег на свой жесткий одр. Ему было так худо, что скитоначальник с иеромонахами решил его немедленно особоровать и причастить Святых Христовых Тайн. В самый праздник Рождества он лежал, не принимая никакой пищи. А на другой день, на праздник Собора Пресвятой Богородицы, мирно предал Господу свою младенчески чистую душу. Без сомнения, на пороге вечной жизни встретила его Сама Царица Небесная, игуменья и Святой горы Афон и Введенской Оптиной Пустыни с ее Скитом.