Сельский Священник - Записки сельского священника

Мои прихожане — народ не богатый, но до крайности добрый и почтительный ко мне. Могу похвалиться, что таких хороших отношений прихожан к своим священникам я не встречал нигде. За все требоисправления у нас установилась такса, и такса самая небольшая. Поэтому никаких торгов и споров у нас не бывает, почти, никогда. Но и эту, без всякого торга, плату я лично никак не могу брать. Я положительно стесняюсь брать плату за требоисправления. Душа моя не может выносить того, чтобы отслужить и протянуть руку. Однако же нужно жить от требоисправлений. Я отдал дело это дьякону-псаломщику. Он и берёт у меня за всё. В доме, например, я отслужу молебен и сию минуту ухожу. Дьякон без меня получит плату. В церкви отслужу молебны, панихиды, похороны, окрещу, — и ухожу тотчас. При свадьбе: я пересмотрю документы, и велю дьякону написать обыск. Потом, в своё время, иду и венчаю. Взял ли дьякон за свадьбу, сколько он взял, всё ли опустил в кружку, — не спрашиваю этого. Дьякон может красть у меня на половину. Но, при полном моём к нему доверии, я уверен, что он дело ведёт честно, так как, вообще, он прекроткий и предобрый человек.

Сам я совершенно не могу брать за требы, но всё-таки желаю брать, потому что этим нужно жить, и поручаю брать другому, в мою же, главное, пользу. Что же это значит? Это означает ненормальное отношение наше к приходам. Моё же личное состояние, просто, смешное: сам не беру, а брать другому, для себя, велю. Когда дьякон берёт за требы, особенно, когда бывает много свадеб, то мне часто приходит на ум один анекдот: в крепостничество крестьяне двух разных барщин вздумали убить своих господ. Собрались, долго толковали: как и где убить и, наконец, порешили убить. Порешили, но только одни и говорят: «Убить-то убить, да господа-то наши хороши». — «А наши ещё лучше ваших», — говорят другие. — «Так как же быть?» — «А вот как: вы убейте наших, а мы ваших». Значит и дело сделано, и совесть чиста. Так выходит дело и у меня с приходом. У меня лично недостаёт совести брать, не брать же совсем, — не могу: жить нужно и мне, и причту. И я велю брать другому. И в самом деле, если сам не берёшь, то, как будто, легче на душе. Да, брать за требы и при этом торговаться, — выносить не всякий может, это я знаю по себе.

В приходе, в 1600 душ муж. пола и при 66 десятинах земли, я получаю около 300 рублей в год; иногда 10–15 рублей больше, иногда 10–15 рублей меньше.

В то время, когда было предложено прихожанам положить духовенству жалованье или установить определённую таксу, прихожане мои приходят ко мне и говорят: «Батюшка! мы на сходе положили давать вам жалованье: вам 600 рублей, а дьякону 200 рублей. Землёй владейте, как владеете. (Сами прихожане владеют 37–42 дес. на двор). Довольны ли вы этим?» Я, конечно, был очень доволен, поблагодарил их и спросил при этом:

— Казённые недоимки за вами есть?

— Малость есть.

— Но если Бог пошлёт пожар, голод, то тогда чем будете вы платить казённые подати?

— Коли нечем будет платить, то, конечно, и платить не будем до тех пор, пока не поправимся.

— А нам чем будете платить тогда?

— Коли нечем будет платить казённых податей, то, известное дело, и вам нечем будет платить.

— Чем же мы будем жить тогда?

— Да мы уж не знай, как быть тогда.

— Теперь, — когда всё благополучно, — казённые подати все у вас вносят добровольно, без всякого понуждения?

— Где без понуждения! Разве это возможно! Народ всякий: у иного и есть, а он не отдаёт. И староста, и старшина, и становой с иным бьются—бьются, насилу выколотят.

— А наше жалованье кто с этаких будет выколачивать? Добровольно ведь, тоже, не все отдадут?

— Не все; а выколачивать кому тут.

— Стало быть я полного жалованья не получу никогда? Нельзя ли наше жалованье внести в общую смету?

— Можно. Только в волостной сперва отберут то, что надо им; а вам дадут, что останется. А, пожалуй, там иногда и ничего не останется.

— Как же тогда?

— Мы не знаем.

Мы потолковали—потолковали, да с тем же и разошлись. Мне пришлось только поблагодарить их за их расположение.

Таким образом, опыты показали, что никакие сделки с прихожанами без содействия власти невозможны.

И проекты, и законы писать легко; но для того, чтобы вышло что-нибудь, действительно, дельное из проектируемого, нужно пожить среди того народа, для которого пишутся эти законы и проекты. Нас и начальство наше обвиняет в нестарании, в небрежности о самих себе. Но кто сам себе враг? Если б можно было сделать что-нибудь, то давным бы давно было сделано. Если же не сделано, то это значит, что мы ничего сделать не можем.

XXI.

«Почему духовенство не входит с соглашение с прихожанами с помощью земства?»

Об отношениях земства к духовенству скажу то, чему я был свидетелем, и в чём я сам принимал непосредственное участие; скажу тоже факт.

Как только получилось распоряжение о земских учреждениях и когда никто ещё не был знаком с земскими положениями, я получил, по эстафете, от преосвященного предписание немедленно явиться к нему для личных объяснений. Будучи сельским священником и благочинным, и имея в поручении, в то время, следственные дела, я подумал, что преосвященный желает дать мне какое-нибудь новое поручение, и тотчас отправился к нему. Но преосвященный сказал мне: «Учреждаются земские собрания, в них должны участвовать члены и от духовенства. Постарайтесь быть гласным. Я нарочно призвал вас, чтобы вы успели ознакомиться с земскими положениями». Через несколько недель я вызываюсь в собрание мелких землевладельцев для избрания уполномоченных. Здесь я был избран и со мною было избрано и ещё священников 10. На другой день нас попросили в дом городской думы, чтобы, совместно с крупными землевладельцами, избрать гласных в земское уездное собрание. Между крупными, на половину, были со мной более или менее знакомы. По мере того, как собирались уполномоченные и «крупные», стали образовываться группы. Группы эти расходились, из них образовывались новые, опять расходились и таким образом прошло часа два-три. Наконец ко мне подходит один мой хороший знакомый «из крупных» и говорит: «Вас выберут». — Хорошо, говорю. Чрез несколько времени он подходит ко мне опять и говорит: «Откажитесь от выбора, вас не выберут». — Нет, говорю, этого сделать я не могу. Преосвященный желает, чтоб я был выбран. — «А! преосвященный! Это другое дело». И ушёл. Образовалась кучка человек в 20, уже из одних тузов. Мой знакомый был тут же. Долго все о чём-то толковали, потом машут мне «Z. Z! пожалуйте к нам!» Мы, говорят, положили избрать одного священника в гласные. Кого из вас избрать: вас, или М. С. В-ва?

— Конечно М. С-ча, если уж так! М. С. В-в есть первенствующее лицо после преосвященного, — он кафедральный протоиерей, член консистории, мой начальник, и я не хочу быть предпочтённым ему.

— Ну, так уж извините! Мы выберем его.

Начались выборы. Я забаллотирован, М. С. В-в выбран. Выборы производились очень долго. Приходилось, по неволе, делать несколько перерывов. Все метались, суетились, — как будто приступом города брали! В минуты отдыхов большинство отправлялось в буфет, в особенности «крупные». К полуночи все казались сильно уставшими, так что забыли и об определении своём: избрать одного только священника, и избрали ещё одного, А. И. Дроздова. А. И. Дроздов, как и я, был знаком с большинством «крупных». Как только сосчитали его шары, то один из «крупных» закричал из всех сил: «Честь и слава с-му дворянству, двоих попов выбрали!»

На второе трёхлетие Дроздов был избран членом училищного совета и служит с честью; до него, в первое трёхлетие, училищ от земства не было, и 1000 рублей, ассигнованные земством на училища, возвращались обратно. С поступлением же Дроздова открыты были школы почти во всех сёлах и во многих деревнях, и не 1000 рублей уже, а 6000 рублей оказалось недостаточным для пособия школам и на жалованье их наставникам. Это было явное доказательство того, что священник А. И. Дроздов не был бездеятельным членом земства. Два трёхлетия был, потом, гласным и я. Моё мнение было уважено собранием, по которому были приглашены в уезд две акушерки.

Закон Божий в школах священники преподавали безмездно. Но, однажды зашла речь о том, что законоучителям было бы справедливо давать жалованье. Как только сказали это, то Ш., крупный землевладелец, закричал на всё собрание «О Боже мой! До чего мы дожили; закон Божий стал продаваться!» Не задолго пред этим, Ш. был сам мировым судьёй и, однако же, жалованье своё, в тридцать раз большее того, что просили положить законоучителям, не считал продажей правосудия.

Чрез год опять зашла речь о жалованье законоучителям. Тут И. И. Б., тоже крупный землевладелец, нигде не учившийся, закричал: «Чему попы учить-то будут? Они сами-то все дураки!» И ни один из гласных не отозвался в защиту так бесцеремонно оскорбляемого духовенства! Ни Дроздова, ни меня в собрании в этот день не было. Мы, конечно, постояли бы за честь духовенства.