Митрополит Макарий - История Русской Церкви. Том 1. История христианства в России до равноапостольного князя Владимира

Глава III. Состояние христианства в царстве Русском при великой княгине Ольге и по смерти ее до обращения великого князя Владимира.

I. Крещение великой княгини Ольги и содействие ее успехам святой веры.

История обращения великой княгини Ольги, весьма простая и общеизвестная сама по себе, немало затемнена разногласиями о ней как древних, так и новейших писателей.

Прежде всего, не соглашаются в мнениях о том, что заставило мудрую княгиню путешествовать в Царьград и там принять святую веру. По словам одних, это случилось потому, что не бяше тогда во стране Рустей благочестию учителя. Но мы видели уже совершенно противное: в Киеве во дни великого князя Игоря существовала соборная церковь святого Илии, указывающая своим именем на существование и других церквей, а при церквах необходимо были и пастыри, из которых каждый мог бы огласить великую княгиню и совершить над нею святое таинство. Теперь заметим, что и Ольга, в частности, имела при себе какого-то папу Григория, без всякого сомнения, лицо духовное – священника или архиерея, который сопутствовал ей в Грецию из России и который сам мог бы крестить ее в Киеве. Столько же неосновательна и другая мысль, будто Ольга, будучи научена вере Христовой от пресвитеров киевских, хотела, но не могла креститься в своей столице, боясь народа, и для того, по данному ей от христиан совету, отправилась в Константинополь. Если в Киеве открыто исповедовали святую веру даже простые жители, имея у себя храмы и пастырей, и народ это терпел, народ не смел восставать на христиан при веротерпимости великого князя, то ужели могла поопасаться народа одна только супруга этого князя? И в какое время? Тогда, когда по смерти Игоря она держала в руках своих самое кормило правления и делала в России все, что хотела; когда своими мудрыми и благодетельными для всего отечества распоряжениями успела уже возбудить к себе всеобщее уважение, любовь и признательность и заставила всех благословлять свое имя. А с другой стороны, если действительно так опасна была партия язычников в Киеве, что самой правительнице государства надлежало идти в чужую землю для принятия крещения, то ужели бы этим опасность предотвратилась? Разве язычники не могли бы восстать против своей княгини по ее возвращении в отечество, узнавши, что она сделалась христианкою? Или зачем бы ей странствовать в отдаленный Царьград, а не креститься в ближайшем христианском городе Херсоне, где также она могла быть безопасною от своего народа? Почему бы не креститься ей и в самом Киеве, только тайно от язычников, что, разумеется, для княгини не составило бы большой трудности? Ольга, говорят третьи, отправлялась в Царьград без всякой мысли о перемене веры, по видам политическим и там уже, пленившись великолепием христианских храмов и христианского богослужения, решилась креститься; или, не определяя с точностию, когда и отчего родилась в ней эта благочестивая решимость, утверждают, будто великая княгиня предпринимала путешествие в Константинополь для одного только внешнего просвещения и образования точно так, как, например, Петр Великий путешествовал в Амстердам, Лондон и Вену. Но обе эти мысли суть произвольные догадки. Какие это были столько важные дела политические (не известные никому), которые могли потребовать личного присутствия великой княгини нашей при дворе византийском? И если они были, разве не могла Ольга послать туда вместо себя сына своего Святослава, достигшего уже совершеннолетия, или отправить послов по примеру супруга своего Игоря, сносившегося с греческими императорами чрез своих полномочных? Если ей самой захотелось побывать в Царьграде из видов политики – зачем было брать ей с собою из Киева папу Григория? Еще страннее, будто женщина в шестьдесят семь лет, всю жизнь свою довольствовавшаяся своим жребием и состоянием, вдруг вздумала искать себе внешнего просвещения и блеска и для этой цели согласилась на путешествие дальнее, трудное и опасное, которое надлежало совершать по Днепру и Черному морю и во время которого нужно было проходить Днепровские пороги, окруженные печенегами. Нет, решиться на такие трудности и самопожертвование могло заставить Ольгу только что-нибудь особенно важное, особенно близкое и священное для ее сердца. Лучше всех других угадал эту особенность и объяснил со своим обычным красноречием наш проницательный историограф. «Ольга, – говорит он, – достигла уже тех лет, когда смертный, удовлетворив главным побуждениям земной деятельности, видит близкий конец ее пред собою и чувствует суетность земного величия. Тогда истинная вера более, нежели когда-нибудь, служит ему опорою или утешением в печальных размышлениях о тленности человека. Ольга была язычница, но имя Бога Вседержителя уже славилось в Киеве. Она могла видеть торжественность обрядов христианства, могла из любопытства беседовать с церковными пастырями и, будучи одарена умом необыкновенным, увериться в святости их учения. Плененная лучом сего нового света, Ольга захотела быть христианкою и сама отправилась в столицу империи и веры греческой, чтобы почерпнуть его в самом источнике». Прибавим к сему, что у великой княгини был еще ближайший руководитель – папа Григорий. Беседуя с нею об истинах веры и судьбах Церкви Христовой, добрый наставник, может быть, не раз переносил мысли своей духовной питомицы в знаменитый Царьград, где существовало тогда христианство во всем своем величии и блеске, не раз рассказывал ей, как великолепны там храмы Божий, как торжественно в них богослужение, особенно в минуты священнодействий самого патриарха, какое обилие там святых мощей, чудотворных икон и вообще всякой христианской святыни. Подобные беседы естественно и незаметно могли возбудить в душе Ольги благочестивое желание узреть все это собственными очами, желание – потом воспитать мало-помалу в твердое намерение и, наконец, соделать такою потребностию сердца, которой противиться уже невозможно, несмотря ни на какие препятствия. Так и ныне: добрые христиане, при всей дряхлости своих лет, презирая все трудности странствования, предпринимают благочестивые путешествия в самые отдаленные места, драгоценные сердцу их по христианской святыне; по такому же влечению путешествовала в Царьград и престарелая Ольга – еще язычница, но уже оглашенная христианством и глубоко убежденная в его божественности и спасительности.

Другой предмет несогласий в истории обращения великой княгини Ольги – тот, точно ли она приняла крещение в Константинополе. Вопреки всеобщему убеждению, некоторые решительно отвергали это событие или, по крайней мере, сомневались в нем, потому что император Константин Багрянородный, современник Ольги, который сам принимал ее при дворе своем и сам же подробно описал все, даже малейшие, подробности приема, ни слова не сказал о ее крещении, тогда как умолчать о таком важном деле казалось бы совершенно невозможным. Но эти ученые опускали из внимания самое простое обстоятельство – то именно, что Константин Багрянородный описывает в своем сочинении только обряд, употреблявшийся при византийском дворе во время приема иностранных послов и, в частности, повторившийся во время приема нашей великой княгини, и что, следовательно, венценосному бытописателю вовсе не уместно было говорить в своем Обряднике о таком происшествии, которое ни в каком смысле не могло быть отнесено к придворному обряду. Между тем, противная мысль – о крещении великой княгини Ольги в Царьграде – имеет все признаки исторической истины. Она подтверждается, с одной стороны, свидетельством нашего отечественного летописца, который жил спустя не более столетия после равноапостольной княгини, сам видел ее святые мощи в Киеве и достоверно мог узнать о ней по живому еще преданию; с другой – свидетельством летописцев византийских: Кедрина, Иоанна Скилицы Куропалата и Зонары, из которых два первые жили также в XI в., а последний в XII, и, наконец, свидетельством одного франкского летописца, едва ли не современника Ольги.

Третье, гораздо более важное, разногласие касается времени, когда крестилась наша великая княгиня: в каком году, при каком императоре и патриархе. У древних наших писателей было об этом весьма много мнений: одни относили крещение ее ко времени императора Иоанна Цимисхия и патриарха Фотия, другие – ко времени того же императора и патриарха Скомодрена, третьи – ко времени императора Константина Багрянородного и патриарха Феофилакта, четвертые – ко времени того же императора и патриарха Полиевкта, указывая, впрочем, почти единодушно на 955 г. Не менее мнений об этом и у писателей новейших, которые, хотя согласно допускают, что крещение Ольги случилось в царствование императора Константина Багрянородного, не соглашаются, однако ж, касательно имени патриарха, совершившего над нею святое таинство, называя его одни Феофилактом, другие Полиевктом, и касательно года события, указывая то на 946, то на 955, то на 956, то на 957. В настоящее время этот запутанный вопрос можно считать окончательно решенным. Основанием для решения послужили некоторые частности в Обряднике Константина Багрянородного, подробно описавшего сделанный им прием нашей княгине, на которые прежде не могли или не хотели обратить надлежащего внимания. Здесь говорится, что Ольга во время пребывания своего в Царьграде была принимаема императором двукратно – 9 сентября, в среду, и 18 октября, в воскресенье. Но во все царствование Константина Багрянородного (945–959) 9 число сентября в среду и 18 октября в воскресенье могли случиться, по пасхальному кругу, только в 946 и 957 годах. Принять первый из этих годов за эпоху крещения нашей великой княгини нельзя, ибо в том же Обряднике повествуется, что император Константин принимал ее не один, а вместе с соправителем своим Романом и что за столом, на котором после обеда предложены были Ольге плоды, сидели с нею дети обоих императоров. Но Роман II сделался соправителем отцу своему Константину, по свидетельству византийцев, не прежде 948 г. и в 946 г. никак еще не мог иметь детей, потому что он сам был еще семилетним дитятею (родился в 939 г.). Следовательно, пребывание и крещение нашей великой княгини Ольги в Константинополе надобно полагать в 957 г. И значит, совершителем над нею святого таинства был не патриарх Феофилакт, скончавшийся в 956 г. 27 февраля, а знаменитый ученостью и добродетелями преемник его Полиевкт.