Дмитрий Мережковский - Тайна Запада: Атлантида - Европа

Многие же связи их с доисторической Америкой всего знаменательней.

Маленькое, замкнуто в Пиренеях живущее племя басков говорит на языке, непохожем ни на один из языков Европы, Африки и Азии, но очень похожем на языки древнеамериканских племен. Если этот язык, как думают многие ученые, есть чудом уцелевший обломок кроманьонской древности, то вероятна связь языков палеолитной Европы с языками древней Америки (Farrar, Families of Speech, p. 132. — Ripley, Races of Europe, p. 38).

Связь эта подтверждается сходством кроманьонских — ориньякских (Aurignac) черепов с доисторическими черепами Lagoa Santa в Бразилии, так же как в других местах Южной Америки (J. L. Myres, The Ancient Cambridge History, p. 48).

Стоит взглянуть на ориньякских, тех же кроманьонских, звероловов на пещерных росписях d’Alpera, чтобы узнать перистый гребень, — индейский головной убор: этот уголок доисторической Европы, — как бы уголок нынешней дикой Америки (Breuil, Antropologie, t. XXIII, pl. p. 562).

Греческое слово phoinix, «финикиец», значит «красный», «краснокожий». Так называли гомеровские греки выходцев с о. Крита, где обитали Пелазги, этеокритяне — египетские Keftiu, «люди Морских Племен», родственные ливийцам в Северной Африке, лигурам в Италии, иберам в Испании, — племенам, живущим по всему Средиземно-атлантическому пути на Восток (R. Dussaud, Les civilisations préhelleniques, 1914, p. 447. — A. Mosso, Le origine della civilità Mediterranea, 1910, p. 332). Поздние, неолитные потомки кроманьонов, все эти племена, судя по стенным крито-миноэнским и египетским росписям, — «краснокожие» или смугло-красные, безбородые, так же как тольтеки и ацтеки доколумбовой Мексики. Цвет кожи — стойкий в тысячелетиях признак: если потомки, то, вероятно, и предки — «краснокожие», совсем или отчасти.

Как бы отблеск вечного Запада, «Заката всех солнц», рдеет на юном лице Европы.

Главная же связь Европы с Америкой — в религии. Судя по пещерным ваяньям и росписям, Ледниковый бык-бизон есть бог кроманьонов — ориньяков. Как в Европе, так и в Америке. Вспомним паленкский крест на голове бога-быка и десять царей Атлантиды, пьющих кровь закланной жертвы-быка, в мифе Платона.

Прядающий, пенящийся, «ослепительно-белый» nimio candore perfusus, солнечный Бык — Критский Зевс — несет на хребте своем юную богиню Европу, дочь «Финикии», «Красной Земли» — красного Запада (A. В. Cook, Zeus, 1914, p. 464, 467).

Бык — великий бог, а маленький — Раковина, чудно-таящая в извивах своих гул Океана, немолчный зов родины (Spence, 67).

Боги кроманьонов морские, потому что и само племя морское, — первых, Каменного Века, рыбаков, костяного крючка, кремневого гарпуна и прочей рыболовной снасти изобретателей (Spence, 59–60). «Все мы — дети Воды. О, Тлалок, Водяной, помилуй нас, не погуби!» — могли бы сказать и кроманьоны вместе с тольтеками.

Римский историк I века до Р. X., Тимаген, сообщает, кажется, очень древнее сказание о трех совершенно различных племенах, обитавших в Галлии: первом, туземном; втором, пришедшем с Востока, и третьем — поселенцах с Запада, с какого-то далекого острова, называемого «Атлантидой» (Donelly, 31).

Что такое друиды — колдуны или мудрецы, обладатели тайных знаний, основатели тайных общин, рассеянных от Галлии до Галатии, все по тем же Средиземно-атлантическим путям, — мы хорошенько не знаем. Сведения о них у Цезаря, Тацита и Плиния, вообще достоверных и точных свидетелей, обвеяны такою баснословною дымкою, что иногда кажутся мифом; но, может быть, и этот «миф» — Преистория. Как бы то ни было, первая основа друидизма под иберийскими, кельтскими, галльскими, бриттскими и другими наслоениями, — вероятно, такой же чудом уцелевший обломок доисторической древности, как язык басков.

Кажется, древнейшее из друидских сказаний, о короле Артуре, родственно египетскому мифу об Озирисе, царе Вечного Запада. Брат Сэт убивает Озириса, а короля Артура — братнин сын; сестры воскрешают обоих, но не окончательно; так же как Изида — Озириса, сестра Артура увозит его в ладье, ни живого, ни мертвого — мумию — в Царство Теней — по одним сказаниям, Остров в великом Море Запада, а по другим — «подводную страну», Avallon, где будет он покоиться до дня воскресения (Spence, 156–216).

Аваллон друидский, aalu египетский, arallu вавилонский, а может быть, и Ацтлан древнемексиканский — одна и та же «подводная страна» — Атлантида. Если так, то король Артур и Озирис встретятся в ней с Кветцалькоатлем, Геракл — с Гельгамешем, Енох — с Атласом, — все страдающие люди-боги, тени грядущего Сына.

Вспомним все, что мы знаем о кроманьонах: новое, духовно и физически-высшее, внезапно и неизвестно откуда, на европейских берегах Атлантики появившееся племя; ряд колоний по всему Средиземно-атлантическому пути, от Гадеса до Ермона; внеевропейская, внезапно готовая культура, как бы восходящее над Ледниковою ночью светило; многоразличная — в языке, одежде, строении черепа, цвете кожи, религии — связь с племенами доисторической Америки, на одном, — с гуанчами — на другом конце рухнувшего моста-материка через Атлантику; древняя память о родине — Острове. Вспомним все это, и вывод, кажется, будет ясен: Атлантида — Европа; та виднеется сквозь эту, как морское дно сквозь прозрачную воду.

Будет или не будет Европа второй Атлантидой, — она уже была первою; начало и конец ее еще не замкнуты, но могут замкнуться в круге вечности.

Лад над разладом, мера над безмерностью, космос над хаосом — точность и ясность мысли, познание естества — «натурализм», в самом глубоком и широком смысле, — таков эллинский гений Европы в истории; он же и в преистории. «Кроманьоны — греки Каменного Века» (Osborn, 315–316). Женские изваянья Ориньякских пещер «напоминают современных кубистов», а лошадиная голова Maz d’Azil’я «достойна Парфенона» (Spence, 61). Таков путь кроманьонского искусства — от Парфенона до кубизма.

Всякое искусство в своем религиозном пределе — «магия» — воля к сверхъестественной власти над естеством, а искусство Палеолита, особенно. Ваянья и росписи на стенах магдалиенских (позднее — кроманьонских) пещер — никогда и нигде неповторенное, а может быть, и не повторимое, чудо искусства. «Судя по ним, людям Четвертичной эпохи принадлежит едва ли не одно из высших мест в истории цивилизаций», — говорит один ученый (Th. Mainage, Les réligions de la Préhistoire, 1921, p. 89). И другой: «Сделать оставалось только несколько усилий в познаньи человеческого тела и растительного мира, чтобы народы европейского Запада достигли великого искусства, потому что они были одареннее тех народов, от которых мы получили начала искусств — вавилонян, египтян, — может быть, даже греков… Исчезновение Магдалиена было великим несчастьем для человечества: если б не оно, мир быстро шагнул бы вперед и, может быть, прекрасный век Перикла наступил бы на несколько тысячелетий раньше» (Jacques de Morgan, L’Humanité préhistorique, 1921, p. 218).

«Может быть, С. Америка соединялась с Европой через Атлантиду», — говорит тот же ученый (Morgan, 297). Если так, то можно бы сказать об Атлантиде с еще большим правом то, что здесь о Магдалиене сказано: ее исчезновение было «великим несчастьем для человечества». Это значит: между Европой и Атлантидой существовала какая-то глубокая духовная связь.

Сила пещерных художников в особой, не нашей, остроте глаза: наш, послепотопный, так помутнел и притупился, что мы уже как бы наполовину ослепли; только по снимкам мгновенной фотографии мы знаем о некоторых положениях очень быстро движущихся тел, например в «летящем беге» зверей (galop volant). Все это видит и закрепляет в искусстве пещерный художник.

Главная же сила его в остроте, не физического, а духовного зрения. Мы видим природу, как чужое тело, извне; он видит ее, как свое, — изнутри. Мимо всех отягчающих нас подробностей, — стольких «сучков и бревен» в нашем глазу, — он схватывает предмет и проникает в душу его одной-единственной, духовной чертой.

Мы «любим природу»; он лежит у сердца ее и слышит ее, как утробный младенец — сердце матери. Это единодушие человека с природой, как бы одно с нею дыхание, и есть источник «магии» — сверхъестественной власти над естеством: кто кого знает, тем тот и владеет.

Жизнью почти сверхъестественною, жуткою для нас, дышат эти звериные образы-идолы: дико ржущий Мас-д’Азильский конь, Фон-дё-Гомский, поднявшийся на задние лапы, пещерный медведь, лортетские лани в «летящем беге», Альтамирский бизон с глянцевито-черною, туго натянутою кожею огромно-тучных боков, с поджатыми, точеными ножками, только что проснувшийся и повернувший голову с настороженным зрачком — весь внимание, слух, страх — вот-вот вскочит, ринется (Morgan, 212. — Breuil, Font-de-Gaume, p. 123. — Piette, L’Art pendant l’âge du Renne, pl. XXXIX. — Breuil, Altamira, p. 105).

Кто-то сравнил пещерных художников по смелости и точности рисунка с Рембрандтом (Schuchhardt, 27). Нет, это совсем другое, большее, — не искусство, а в самом деле «магия». Это было раз, и больше никогда не будет, не вернется, как потерянный рай.