Иларион (Алфеев) - Христос — Победитель ада

никто не сбежит снова в рай».

«Перестань, опомнись, велиар, — вопиет ад. —

Беги, открой очи твои и виждь

корень древа внутри души моей.

Он сошел долу, в глубины мои,

чтобы исторгнуть Адама, словно железо.

Образ его некогда предначертал Елисей,

когда вытащил топор из реки [445];

при помощи легкого [предмета] пророк вытащил тяжелый [предмет],

заранее показывая тебе и научая тебя,

что при помощи древа Адам должен быть возведен

из бедственного положения снова в рай.

«Кто внушил тебе эту мысль, о, ад?

Зачем испугался ты там, где нет [причин для] страха,

из‑за древа бесчестного, сухого и бесплодного?..»

«Безумным ты внезапно сделался, о, прежде мудрый змий!..

Ибо вот, то древо, которое ты называешь сухим и бесплодным,

произращает плод, вкусив который, разбойник

сделался наследником благ эдемских…»

«Перестань, жалкий ад, удержи страшные слова!..

Ты испугался креста и Распятого,

но ни один из них меня не поколебал…»

Тогда ад возопил к диаволу;

калека незрячему, слепой слепому говорит: «Смотри…

ведь это древо поколебало весь мир,

потрясло землю, помрачило небо,

разорвало скалы, а вместе и завесу [храма],

и тех, кто в гробах, воскресило…»

«Сумело испугать тебя древо Назорея? —

сказал диавол несчастному аду. —

Крестом ты умерщвлен, всех умертвивший…»  [446]

Влиянием семитской традиции может быть объяснен и тот факт, что Роман употреблял не античные стихотворные размеры, основанные на чередовании долгих и кратких гласных, а тонические, построенные на принципе чередования строк с повторяющимся количеством слогов и ударением в одних и тех же местах. Благодаря использованию тонических размеров литургическая поэзия была доступна простому народу [447], в отличие, например, от стихотворений св. Григория Богослова, чтение которых оставалось уделом интеллектуальной элиты [448]. Примером тонического стихосложения может служить начальная строфа 40–го кондака преп. Романа, посвященная теме сошествия Христа во ад:

Хотя Ты, Бессмертный, и сошел в гроб,

но разрушил силу ада

и воскрес как Победитель, Христос Бог,

женам–мироносицам говоря «Радуйтесь!»

и Своим апостолам даруя мир,

падшим подавая воскресение [449].

В приведенном тексте одинаковое количество слогов в первой и второй строке, а также в четвертой и пятой: ударения в этих строках тоже совпадают. Кроме того, мы встречаем здесь «гомеотелевт» (ftegzameno — dorumeno) — созвучное окончание (прообраз современной рифмы), придающее стиху приподнятость, торжественность  [450]. Гомеотелевт — одно из важных выразительных средств, используемых преп. Романом. Присутствие или отсутствие гомеотелевтов не определяется какой‑либо закономерностью: их может вовсе не быть, они могут встречаться на концах соседних строк, через одну или две строки, а также в середине строк. Начало 41–го кондака — лишь один из многочисленных примеров:

Katepothi o thanato i niko

Ti ek nekron egersi su, Criste o Theo…

Tin zoin ti tafi, thanat Theon

ke to ad ton adin skuleosanta

paredoke pote ton anomon lao,

o fniton tu fnitu athanatisanta,

o de nekron tu nekru anastisanta rimati

flaka ethento mnimati tu panta feronto nevmati.

Поглощена смерть победой [451]

воскресением Твоим из мертвых, Христос Бог…

Жизнь — гробу, Бога — смерти,

а Разорившего ад — аду

некогда предал народ беззаконников,

словно смертного — Обессмертившего смертных,

и словно мертвого — Воскресившего мертвых словом;

стражей приставили ко гробу Того, Кто все носит [одним] мановением [452].

Здесь целая серия гомеотелевтов, разбросанных по всему тексту, причем rimati и nevmati оказываются на концах соседних строк, Theo и lao на концах строк, но с расстоянием в две строки, а fniton tu fnitu и nekron tu nekru (двойной гомеотелевт) в середине соседних строк. Более того, athanatisanta — anastisanta rimati и nevmati представляет собой структуру, в которой один гомеотелевт как бы «цепляется» за другой.

Иногда гомеотелевт ничем не отличается от современной рифмы:

Eno si, umno si, agie tafe,

mikre ke megiste, ptohe ke plusie,

zoi tamiion, irini dohion,

hara simion, Christu mnimion

Хвала тебе, пение тебе, святой гроб,

малый и великий, нищий и богатый,

жизни хранилище, мира вместилище,

радости знамение, Христово надгробие [453].

Кондаки 40 и 41, из которых мы заимствовали данные примеры, относятся к числу anastasima — кондаков, посвященных Воскресению Христову. Этому же празднику посвящены кондаки 42—45, в которых тема сошествия во ад раскрыта с наибольшей полнотой. Следует отметить, что праздник Воскресения с первых лет существования христианской Церкви был объектом литургического почитания: именно вокруг этого праздника формировался богослужебный календарь. Проповеди, энкомии и гимны в честь Воскресения Христова слагались уже во II веке: литургическая поэма св. Мелитона Сардийского «О Пасхе» — лишь один из многочисленных образцов подобного жанра.

Рассмотрим последовательно кондаки 42—45. В кондаке 42 сошествие во ад описывается от лица самого ада. Речь в произведении идет о том, что сошествием Христа ад был «опустошен», так как Христос вывел оттуда всех людей:

Путь Твой во ад, о, Спаситель мой, никто не познал ясно, кроме [самого] ада,

ибо он смог из того, что видел и что претерпел, познать Твою силу…

Итак, сначала скажи мне, ад, вечный враг рода моего,

как удержал ты в гробу Возлюбившего род мой. За кого ты принял Его?..

«От меня хочешь узнать, человек, как сошел ко мне Убийца мой?

Я разрушен и не могу сказать тебе, ибо все еще нахожусь в изумлении…

[ибо] руками, которые я [прежде] связал, Он схватил меня за горло,

и я извергнул всех, кого поглотил, вопиющих:

«Воскрес Господь!»

Что же я оплакиваю мертвецов, которых лишился? Я плачу о себе — [о том], как я осмеян…

ибо сластолюбивым и всеядным называют меня бегущие от меня,

уязвляя меня такими словами и говоря:«Что ты разеваешь свою огромную пасть?

Зачем ввергаешь в глотку кого попало как попало?

Ненасытный, всеядный! Зачем доставил себе в пищу Того,

Кто сотряс чрево твое? Ибо вот, опустошив тебя,

воскрес Господь».

…Никто против меня на замыслил и не сделал

того, что сделал Он. [Ведь] я над царями господствовал

и пророков удерживал [у себя] и всех вопиющих:

«Воскрес Господь».

А сейчас я — господин — становлюсь узником, и — прежде царствовавший — становлюсь рабом…

Я отовсюду наг, ибо Он похитил у меня все, что я имел.

Он приказал, и тотчас все окружили Его, как пчелы [окружают] соты,

а меня он крепко связал, сказав им, чтобы насмехались надо мной

и били меня по голове и сгибали мой хребет [454]

и сокрушали черствое сердце мое и восклицали:

«Воскрес Господь».

Была ночь, когда я претерпевал это. Под утро же я увидел другое:

[я увидел], как огненные соборы поспешили навстречу ему,

и объяли меня извне страхования, изнутри — борения.

Я не дерзнул даже бросить взор ни туда, ни сюда, ибо все угрожали мне.

Поэтому, скрыв лицо мое между колен,

я воскликнул со слезами:«Сокрушивший врата мои

и затворы мои сломавший, уйди, чтобы я возопил:

Воскрес Господь».

Он же, улыбнувшись этим [словам], сказал тем, кто за Ним:«Следуйте [за Мной]»;

тем же, кто перед Ним, Он сказал:«Идите впереди Меня, ибо ради этого вы сошли сюда».

И тотчас безмолвие и страх охватили

всю тварь. Ибо Господь твари выходил из гробов,

а впереди Него — все пророки, повторявшие то, что они прорекли,

и удостоверявшие всех, что это Тот Самый,

Который по собственной воле сошел на землю. И по собственной воле ныне от нее

воскрес Господь»»…

Вот что ад ответил на мой вопрос,

не словами убедив меня, но делами показав мне,

что, явив его отовсюду нагим и опустошенным,

воскрес Господь…

Ты же, Безначальный, не имеющий конца, Творец и Боже истины,

смерть умертвивший и человека сделавший бессмертным,

в последний час, когда придешь воскресить меня… не осуди меня…

чтобы я воскликнул: «Не для мучения [моего], но чтобы избавить меня

воскрес Господь» [455].

Генезис основных идей приведенного текста прослеживается достаточно четко. В основе всего лежит материал, вошедший в «Евангелие Никодима» и разработанный преп. Ефремом в «Нисибийских песнопениях». Общим для Ефрема и Романа является представление об аде, который хватает «всех без разбора» [456], или «кого попало как попало». Ни Ефрем, ни Роман не ограничивают число выведенных Христом из ада людей только ветхозаветными праведниками: в их представлении Христос вывел из ада всех. Впрочем, Роман выделяет ветхозаветных пророков как идущих впереди Христа, тогда как все прочие идут позади. Кто остается в аду после исшествия оттуда Христа? У Ефрема это злые духи, бесы, сатана и смерть [457]; Роман не уточняет, но, по–видимому, исходит из этого же представления. Оба автора говорят об обнажении и опустошении ада Христом, которого ад принял за простого человека, а Он оказался Богом, разрушившим ад изнутри.