Сергей Желудков - Литургические заметки

35

Замечательно «перекликается» с этим рассказ X. о своем покойном отце. Это был сельский священник, очень авторитетный в народе (крестьяне приходили к нему за советами, а то даже и для суда совести между собою). Он был молитвенник: бывало, придет на проскомидию задолго до службы — все поминает усопших. Но когда служил литургию, то поминал на ектений только имена покойных именинников и новопреставленных. Когда он получил известие о смерти сына, то и его поминал только тайно, считая неприличным тратить на это время общего Богослужения.

Так поступал очень благоговейный служитель. Не могу удержаться, приведу одну выдержку из письма X.:

«...Своей любовью к богослужению я обязан прежде всего моему покойному отцу. Я помню свои младенческие годы. В субботу и накануне праздников вечером у в нас доме водворялась какая-то величавая тишина. У икон зажигались лампады, отец уходил в кабинет и, стоя на коленях, долго молился. Мама говорила шепотом и, если мы начинали шуметь, строго одергивала нас, чтобы мы не мешали папе "читать правило". Ни я, ни мой брат и сестренки, мои погодки, конечно, не понимали, что это за «правило», но обстановка и поведение родителей говорили, что дома происходило что-то весьма важное. Утром отец шел к утрене и мама вместе с ним шла, и оба тащили нас с собой, кого на руках, а кого за руку. В церкви мы стояли у левого клироса, и я часто засыпал, свернувшись калачиком на ступеньках солеи. Но когда я просыпался, то мелькающие в предрассветной мгле огоньки лампад и темные лики святых наполняли детскую душу каким-то несказанным трепетом. Когда я подрос до 7 лет, то отец взял меня в алтарь пономарить. Я жадно смотрел за его действиями, — как он благословлял подаваемое мной кадило, как целовал престол и свои облачения, как это обычно делается, но аккуратно их складывал как святыню, и даже будучи настоятелем многоклирного причта, всегда делал это сам...»

Итак, не какой-нибудь там «обновленец», а лучший представитель старого духовенства находил достаточным поминовение на проскомидии. Проскомидия — это ведь и есть литургия, часть литургии, которая выделилась в предварительное «тайное» совершение именно для того, чтобы не задерживать литургии.

Сегодня у нас не так. Поминовение на проскомидии — это, так сказать, самый низший разряд. Если заплатить подороже — помянут, назовут имена на общей заупокойной ектений. А есть еще и высший разряд — это когда произнесут отдельную, «заказную» заупокойную ектению, либо отдельную «заказную» литию, либо отдельную «вечную память», — в разных местах этот высший разряд выражается по-разному. В свое время (до денежной реформы 1961 года) отдельная заупокойная ектения в Ленинграде стоила 25 рублей. За эти деньги диакон говорил отдельную ектению, а священник в алтаре — отдельный возглас; и таких отдельных поминовений бывало до двадцати раз... По этому поводу X. писал мне:

 «...Вы возмущаетесь тем, что в Никольском Кафедральном соборе служат отдельные заупокойные ектений по 25 рублей за ектению; я скажу более того — не только служат, но даже держат на столе, где принимают просфоры, «ценник», в котором указано, что за поминовение на проскомидии + на панихиде после обедни — 10 руб, за поминовение с произнесением отдельной ектений — 25 руб. Я когда-то сказал об этом митрополиту Григорию. Он страшно возмутился этой непристойностью и сказал мне, что предпишет убрать этот ценник. Но вот и владыки не стало, сам он уже переселился в горний мир, а ценник продолжает стоять на старом месте».

Другой, тоже очень достойный и понимающий человек написал мне: «Ленинградская торговля заупокойными ектениями — ужасная мерзость...» Дело не только в том, конечно, что эти поминовения на ектениях «наводят скуку на предстоящих» (иногда это длится до получаса). Главное — сам этот принцип торговли Богослужением — и притом торговли спекулятивной. В свое время можно было свалить все это на жадность духовенства; но вот сегодня духовенство — на окладах, освобождено от прямой «сдельщины», а торговля продолжается по-прежнему. Спекуляция уже успела превратиться в традицию. Кое-где печатаются типографские бланки квитанций «проскомидийных», «обеденных»... Это уже целая кощунственная бухгалтерия, система добывания средств. Только высшая церковная власть могла бы всех нас вразумить — вообще запретить возглашение имен на ектениях за деньги, запретить категорически, безапелляционно, с праведным гневом, как если бы это была продажа индульгенций. Почему же бездействует церковная власть?.. Это тема уже не литургическая.

36

 Правду сказать, в больших городских храмах бывает иногда так много заупокойных записок и так много имен в старинных помянниках, что прочитать их священникам бывает решительно невозможно, и они читают притворно, по два-три имени из каждого помянника — «не читают, а в руках перебирают»... Один почтенный протоиерей рассказывал, как на панихиде бабушки обличили его в этом усовершенствовании и как он перед ними оправдывался: «Что же, по-вашему, у Бога — канцелярия, что ли?» Это верно; но если не канцелярия, тогда зачем записки? Есть среди мирян и более просвещенные люди, которые не стремятся проверить, читают ли их записки, для которых самый факт подачи записки, даже самого написания имен, а также связанная с этим денежная жертва имеют сакраментальное значение. Но и перед ними мы не можем чувствовать себя в полной чистоте совести, когда не успеваем прочитать всех имен на записках.

Не суеверие ли это, чтобы нам непременно священными своими устами прочитать эти записки? А если бы это делали сами миряне? Когда человек сам произносит дорогие ему имена, он действительно вспоминает их носителей, с любовию воспроизводит душевный их облик, лично общается с ними в церковной молитве. В будущем храме я попросил бы архитектора устроить «предложение» на древнем месте — отдельно от алтаря. Да и в старых храмах, пусть не сегодня, а завтра, нужно вынести «предложение» из алтаря, скажем, за левый клирос. Сюда, к открытой для всех проскомидии, пусть подходят все и сами читают или наизусть произносят свое поминовение.

Есть поминовение и на самой литургии, которого миряне сегодня не знают, которое сохранилось в «тайных» молитвах священника, может быть, еще от тех времен, когда не было поминовения на проскомидии. Это — поминовение в самое благодатное время, сразу после Освящения Даров, когда написано в Служебнике: «И поминает, ихже хощет, усопших по именем». Это возможно только при условии открытия молитв Евхаристии (об этом потом — ниже). В храме да воцарится тогда тишина — и каждый да поминает своих дорогих усопших по именам... Такой же момент есть в закрытом сегодня древнем тексте литургии и для поминовения тех, кто живет еще с нами на этом свете.

Я пишу о том, как это приблизительно должно быть завтра, потому что нельзя примириться с тем, как это творится у нас сегодня, И это будет не новшество, а возвращение к самой почитаемой древности.

37

 По примеру Греческой церкви надо бы упразднить ектению оглашенных. Скажут: это трогательно древняя ектения, и народ ее терпит. Но как же молиться об оглашенных, которых не существует? Это все равно, как если бы мы стали молиться о диакониссах и пресвитерах. Кому говорить: «Помолитеся, оглашении»... «Оглашении, главы ваша преклоните»? Мы — не музейные демонстраторы и не актеры. Народ терпит (он многое терпит), но надо же подумать и о священниках и диаконах, которые, привыкая возглашать молитвы без молитвы, отвыкают молиться. Другое дело — помолиться бы о наших дорогих неверующих, но для этого нужно составить новую ектению и молитву священника.

В Великом посту назначена еще ектения о готовящихся к таинству Святаго Крещения (которое совершалось в Великую Субботу):

Елицы оглашении, изыдите, оглашении, изыдите.

    Елицы ко Просвещению, изыдите: помолитеся, иже ко Просвещению...

Так напечатано в Служебнике. Что же делать — «изыдите» или «помолитеся»? Уже триста лет эта нелепость перепечатывается без исправлений; так перепугали нас староверы. Только в редких изданиях правильное чтение отмечено на полях: не «изыдите», а «приступите»... Произносят же все так, как напечатано — без смысла, и это очень характерно для нашего равнодушия. Впрочем, все равно ведь это анахронизм — нет ведь никого, иже ко Просвещению. А кающиеся (вот для кого бы ектению) смиренно  «отстоят» и это совершенно непонятное празднословие.

38

«Иже херувимы тайно образующе»... Херувимов таинственно изображающе. Вот еще пример, как невозможен никакой новый перевод, возможно и крайне важно только объяснить и комментировать церковно-славянский подстрочник.

Сегодня можно констатировать «смещение центра» нашей литургии. Некогда «предложение» было расположено отдельно от алтаря, и процессия с Дарами шествовала к алтарю по храму под пение Херувимской. Следы этого сохранились и доныне в текстах некоторых изданий Служебника: «...Я обходят храм, молящеся». У нас же теперь «предложение» закрыто иконостасом; и молитвы Евхаристии закрыты — заглушены пением (об этом потом — ниже). В результате Великий вход превратился в «великий выход» из святилища; а «Иже херувимы» стало для народа молитвенным средоточием литургии. В будущем храме — отделить «предложение» от алтаря и открыть молитвы Евхаристии. Тогда, только тогда все встанет на место.