Дмитрий Мережковский - Жанна дАрк

радуйся, Благодатная!

И так же «смутилась» она, «убоялась» от слов его; и так же услышала: «Не бойся, Жанна, ибо ты обрела благодать у Бога»; и так же ответила:

се, раба Господня!

С этого дня ей сделалось легче и начала она выздоравливать с такой чудесной быстротой, что все удивлялись: точно мертвая вставала из гроба.[351]

Утром 9 мая привели ее в главную башню тюремного замка, где находилась пыточная палата с дыбами, раскаленными жаровнями, железными клещами, ручными и ножными тисками, ногтяными иглами и другими орудиями пытки. Тут же стояли наготове два палача.

Монсиньор Бовезский в присутствии наместника главного Инквизитора Франции Жана Лемэтра и девяти докторов богословия, трижды прочтя подсудимой вопросы, на которые уже много раз отказывалась она отвечать, угрожал ей пыткой, если она и теперь не ответит.

– Члены мои все растерзайте и душу из тела выньте, – я вам больше ничего не скажу, а если бы даже и сказала, то отреклась бы потом от слов моих и объявила бы, что они у меня вынуждены пыткой! – ответила Жанна так бесстрашно, что судьи, отойдя в сторону, долго совещались, прибегать ли к пытке, и наконец решили не прибегать, во-первых, потому что дьявол мог сделать с нею то же, что с другими колдунами и ведьмами во время жесточайших пыток, – послать ей «дар немоты»; а во-вторых, потому что «суд был такой образцовый, что пыткой испортить его было бы жаль». Кроме этих двух явных причин, была и третья, тайная: поняли судьи, что пытка духовная больше телесной, потому что муки тела кончаются смертью, а мука души бесконечна.[352]

Снова подойдя к Жанне, начали они увещевать ее «с милосердием», доказывая многими богословскими доводами, что Голоса ее – от дьявола: «св. Катерина – бес Велиар, св. Маргарита – бес Бегемот, а Михаил Архангел – сам Сатана».[353] Но так «ожесточилось» сердце ее, что все эти доводы были для нее, как об стену горох.

– Нет, – повторяла она, – Бог был во всем, что я делала; дьявол не имеет надо мной никакой власти… Мне Голоса говорят, что я буду освобождена великой победой… И еще говорят: «Все принимай с радостью, пострадать не бойся, – будешь в раю!» И твердо верю я, что Господь не покинет меня и скоро поможет мне чудом!

– Жанна, дочерь наша возлюбленная, – воскликнул монсиньор Бовезский, чуть не со слезами на глазах, – если вы не покоритесь святой нашей Матери Церкви, вас сожгут на костре!

– Пусть сожгут! Я больше ничего не скажу и в огне костра! – ответила Жанна и, помолчав, прибавила: – Спрашивала я Голоса мои, должно ли мне покориться людям Церкви, и они ответили мне: «Если хочешь, чтоб Господь тебе помог, Ему одному покорись!»[354]

Но лучше бы этого не прибавляла она; только что сказала: «Церковь», – как что-то опять промелькнуло в лице ее, от чего епископ понял, что не ошибся, предпочтя телесной пытке духовную: так же ясно, как видит палач, что стальные, раскаленные докрасна иглы входят под ногти пытаемой жертвы, – увидел он, что в сердце Жанны входит мука о Церкви, бóльшая, чем сердце человеческое может вынести.

Пьер Кошон, может быть, не был злым человеком и Жанну втайне жалел, но был уверен, что делает Богу угодное дело, и совесть у него была так же спокойна, как у всех тогдашних судей-инквизиторов, «потому что, – говорили они, – сам Бог, осудивший Адама и Еву в раю, был первым Судьей-Инквизитором».[355]

LX

Три кардинала, четырнадцать епископов, десять аббатов, множество священников и весь Парижский университет утвердили приговор суда над Жанной. «Пастырский подвиг ваш удостоится венца нетленного», – писали доктора Парижского богословского факультета монсиньору епископу Бовезскому.[356]

24 мая, рано поутру, вошел в тюремную келью Жанны мэтр Жан Бопэр, знаменитый доктор богословия, бывший ректор Парижского университета, вместе с мэтром Николá Луазолёром, тем самым, который так чудесно рядился то лоренским башмачником, то св. Катериной, и объявил Жанне, что ее поведут сейчас на эшафот для выслушания приговора.

– Жанна, если вы – добрая христианка, – сказал мэтр Бопэр в заключение, – то будьте послушны во всех ваших делах и словах святой нашей Матери Церкви в лице ваших судей.

– Так я и сделаю! – ответила будто бы Жанна.[357] Если бы она действительно ответила так, то монсиньор Бовезский мог лишний раз убедиться, что не ошибся: мука о Церкви была для нее бóльшею, чем сердце человеческое может вынести. Сердце «дочери Божьей» сказало Отцу так же, как сердце Сына Божия: «Авва Отче… пронеси чашу сию мимо меня».

– Верьте, Жанна, вы еще можете спастись, – прибавил мэтр Луазолёр, – только сделайте все, что вам скажут, и вас отдадут в руки Церкви, и все будет хорошо…[358]

Но чтó с нею сделает Церковь, об этом он умолчал.

Жанну повезли в телеге, под конной и пешей английской стражей, в предместье Бур-л'Аббэ, на Сэнт-Уэнское кладбище, где ожидала ее огромная толпа англичан и французов, взвели на один из двух эшафотов, а на другой взошел епископ Бовезский и мэтр Гильом Эрар, «муж именитый, священной теологии доктор», кардинал Винчестерский, граф Варвик и другие английские сановники.

– Не было никогда еще во Франции такого чудовища, как Жанна, ведьма, еретица и раскольница, – начал мэтр Гильом увещание милосердное. – А какова она, таков и кощунственно ею венчанный король… О, как ты жестоко обманут, благородный некогда и христианнейший дом Франции! Карл, именующий себя королем, участвуя в словах и делах еретицы сей, сделался и сам подобным ей еретиком… Слышите, Жанна, я вам говорю: ваш король – еретик…

– Нет, мессир, – воскликнула Жанна, – не в обиду будь сказано вашей милости, мой король – не то, что вы говорите, а христианин, из всех христиан благороднейший и больше всех любящий святую веру нашу и Церковь… Если же я в чем виновата, то не он за то отвечает, а я…

Мэтр Гильом, приказав ей молчать, продолжал увещание.

– Жанна, согласны ли вы отречься от ваших дел и слов? – спросил он ее в заключение.

– Я дам ответ во всем Богу и Святейшему Отцу нашему, папе.

– Этого мало. Папа слишком далеко. Всякий епископ имеет право судить в своем приходе. Вы должны подчиниться суду святой нашей Матери Церкви, считая за истину все, что постановили ваши духовные пастыри… Отрекаетесь ли вы, Жанна, от всех ваших дел и слов? – трижды спрашивает он, и трижды она отвечает:

– Нет, все мои дела и слова от Бога![359]

LXI

– Именем Господним, мы все, пастыри Церкви, имея усердное о пастве нашей попечение… – начинает читать приговор епископ Бовезский.

– Жанна! – вдруг заговорили Голоса. – Мы тебя жалеем. Сделай же, сделай, Жанна, то, что тебе говорят: не убивай себя, отрекись!

Что это за голоса, – те же ли, что слышала она всегда, или другие? От Бога или от дьявола?

– …Мы, судьи, – продолжал читать епископ, – имея пред очами нашими самого Христа, дабы суд наш исходил от лица самого Господа, говорим тебе и объявляем, Жанна, что ты – лгунья, мнимых откровений и видений Божественных изобретательница, обманщица народа, во множестве заблуждений погрязшая, пагубная, гордая, дерзкая лжепророчица, против Бога и Святых Его кощунница, Таинств Святейших презрительница, закона Божия преступница, против Церкви мятежница…[360]

Время идет. Бóльшая часть длиннейшего приговора уже прочитана. Палач ждет, готовясь отвезти Жанну обратно в тюрьму.

– С Церковью, с Церковью, я хочу быть с Церковью! – вдруг воскликнула она, складывая руки с мольбой.[361]

Чтение приговора прервано. Слышится ропот в толпе английских ратных людей и придворных, незнакомых с обычаями Святейшей Инквизиции. Несколько камней брошено в судей. Среди сидящих на помосте английских сановников слышатся жалобы и брань за то, что судьи допускают Жанну к отречению и покаянию.[362]

Мэтр Гильом читает ей заранее изготовленную грамотку с пятью-шестью строками отречения, где говорится, что, подчиняясь приговору суда и всем постановлениям Церкви, Жанна признает себя виновной во лжи и соблазне народа.

– Что вы такое читаете? Я ничего не понимаю, – говорит Жанна, – дайте подумать… Я должна спросить Голоса…

– Жанна, поймите же, если вы этого сейчас не подпишете, вас сожгут, – шепчет ей на одно ухо главный тюремный пристав Массие. – Мой совет: послушайтесь Церкви Вселенской, подпишите, и дело с концом!

– Ох, как вам хочется меня соблазнить! – шепчет Жанна.

– Да, Церковь, Церковь Вселенская пусть решит, что мне делать! – произносит она громким голосом. – Как Церковь решит, так я и сделаю…

– Нет, Жанна, вы сами должны решить и подписать отречение тотчас же, если не хотите быть сожженной! – шепчет ей на другое ухо мэтр Гильом.

– Жанна, Жанночка милая! – кричат ей из толпы добрые люди, не только французы, но и англичане. – Мы тебя любим! Сделай, что тебе говорят, не убивай себя!