Ярослав Пеликан - Христианская традиция. История развития вероучения. Том 2. Дух восточного христианства (600-1700)

По-видимому, единство ипостаси Иисуса Христа надо было сохранить любой ценой, даже ценой угрозы ипостасному единству Троицы. Несторианам, у которых учение о Троице определяло их христологию, бросали упрек в том, что "словом "единосущный" вы посягаете на домостроительство, совершенное ради нашего спасения. Ибо усвоили заблуждение, говоря: "Если Отец, Сын и Дух одного естества, то как возможно действование одной ипостаси без прочих?" [548]. Вероятно, в какой-то мере неясность крылась в термине "естество", которым отцы "иногда называли усию, а порой — ипостась", то есть иногда то, что было в Троице единым, а иногда то, что различало ее Лица [549]. В употреблении отцов не только "естество" было двусмысленным: "ипостась" и "лицо" они употребляли как синонимы [550], иногда по значению приравнивая их к "усии" и "естеству" [551]. Теперь, когда прения заставили давать точные определения и проводить ясные различия, "ипостась" следовало понимать "не как общность или связь, но как то, что отличает любое лицо или предмет" [552]. С другой стороны, "усия" обозначает то, "что едино" Отцу, Сыну и Духу, а что касается "естества", то этот термин лучше всего соотносится с "усией" [553], так что Филоксен, например, предпочитал говорить, что божественное естество Слова осталось на небесах, тогда как Его божественная ипостась сошла оттуда [554].

Пользуясь словами из исповедания Якова Эдесского, можно сказать, что божественная ипостась "сошла с небес и стала плотию от Духа Святого и Марии-Богородицы, — плотию с душою и разумом" [555]. Таким образом, говоря о воплощении, лучше говорить, что сложная ипостась возникла "из двух естеств" [556] и что она не пребывает "в двух естествах", остающихся различными. Халкидонский Собор решительно отверг "из", оставив "в" [557], хотя надо сказать, что в одном раннем варианте халкидонского символа встречается и "из двух естеств" [558], а в его повторении на Латеранском Соборе 649-го года (по меньшей мере, в унаследованных текстах) на греческом употребляется "из двух естеств", а на латинском — "в двух естествах" [559] (тогда как в канонах Собора на обоих языках представлено сочетание, гласящее "из двух естеств и в двух естествах") [560]. Различие в том, что, согласно Северу, предлог "в" обозначает "двойственность, свидетельствующую о разделении", тогда как предлог "из" указывает на "сложение и соединение без смешения" [561]. Кроме того, это различие не просто терминологическое, но и вероучительное, и даже формула "соединенный в двух естествах" не делает выражение "в двух естествах" приемлемым [562]. Ссылаясь на авторитет Кирилла Александрийского, Север называет формулу "из двух естеств" якорем истинной христологии [563]. Сложение двух естеств не предполагает "ни разделения, ни обособления и не подлежит исчислению"; с другой стороны, соединение совершается "без всякого изменения и смешения" [564]. Кроме того, эта формула, по меньшей мере для Севера, "значит больше, нежели простое утверждение, согласно которому в момент соединения произошло совпадение Божества и человечества. Это значит, что оно совершается каждый миг жизни нашего Господа" [565].

Прежде всего данная формула означала, что человечество или плоть Христа (как все еще предпочитали говорить защитники данной точки зрения) [566] никогда не обладала самостоятельным существованием, но обрело его в этом соединении [567]. Поскольку никогда ранее Его человечество не имело ипостаси, ипостасью было только Его Божество (ипостась Слова), и поэтому лицо Иисуса Христа — это "единое лицо и единое естество Бога-Слова" [568]. Отцы были правы, когда называли это "соединением", потому что речь идет о сложении "из единого естества или ипостаси Бога-Слова и Его плоти, которая истинно была оживотворена разумной душой" [569]. Анафематствование формулы "в двух естествах" было обращено не против тех, кто в своих богословских умствованиях умозрительно разделял две природы, но против тех, кто говорил, что после соединения по-прежнему сохраняется конкретное сосуществование двух природ [570].

Акт соединения не заставлял пренебречь различиями и теми самобытными свойствами, которые были присущи обеим природам, усвоенным Христом [571]. Утверждалось, что человечество, усвоенное Словом, "не утратило ничего из того, что присуще человеку, но <пребыло>… в том же естестве, каково наше" [572]. Это утверждение становилось мерилом истины, если кто-то начинал утверждать, что физическое тело Христа было свободно от тления не с момента воскресения, а с момента его зачатия [573] (взгляд, осужденный основной частью "монофизитского" учения) [574]. Кроме того, как другая крайность исключалась мысль о том, что соединение было не просто соединением двух природ, но двух усий, божественной и человеческой; если под "усией" понимать (как это обычно и правильно делалось) то, что является общим для всех членов того или иного вида, то в таком случае получается, что соединение усий означало бы, что "Святая Троица воплотилась во все человечество и сложилась со всем нашим родом", а

это богохульство [575].

Таким образом, учение о "едином воплощенном естестве Бога-Слова" является православным учением об ипостасном соединении. Его предвосхищение Яков Эдесский находил уже в сотворении человека как сложении тела и души [576]. Противники яковитов, вынужденные признать, что аналогия между душой и телом в человеке и божественным и человеческим во Христе действительно использовалась отцами, утверждали, что она не предполагает учения о единой воплотившейся природе [577]. Равным образом они утверждали, что такое учение говорит о смешении Божества и человечества в лице Эммануила (излюбленное именование воплотившегося Слова) [578], однако его защитники отвергали это как клевету [579]. В действительности оно учило о том, что (в соответствии с ключевым отрывком [580], часто использовавшимся более ранними богословами) [581] "ни посланник, ни ангел, но Сам Господь спас нас" [582] ("Ни ходатай, ни ангел, но Сам Господи воплощься и спасл еси всего мя человека").

В соответствии с этими словами в сложной ипостаси Христа источником всего сказанного и сделанного в домостроительстве спасения был Бог-Слово, ныне воплотившийся: "божественного, ибо Он Бог, и человеческого, ибо соделался человеком") [583]. В этом ипостасном соединении причастность действиям была особой, ибо их средоточием в нем было одно лишь Слово [584]. Тем, кто учил иначе, надлежало сказать: "Не говорите "два" после соединения!… Но если хотите исповедать два естества и после него, ищите другого соединения!" [585]. Ибо сказав "соединение", надлежало исповедовать "единое воплотившееся естество Бога-Слова" [586].

С этим единым субъектом действия, с волотившейся природой Бога-Слова надо посредством "общения свойств" соотносить все предикаты [587]. Как в человеке тело и душа действуют вместе и каждое начало совершает то, что по праву принадлежит другому, так это совершается и во Христе [588]. Сказанное в псалме ("не много Ты умалил его пред ангелами") [589], надо соотносить со "Христом, Словом Божиим, ибо Оно ради нас воистину вочеловечилось" [590]. До воплощения говорить о Христовом неведении и возрастании в познании (как это делается в Евангелиях) [591] было бы неуместно, однако это становится возможным благодаря воплощению и ныне соотносится с лицом Слова, ставшего человеком [592]. Самые жалкие и уничижительные слова, которыми в Евангелиях характеризуется Христос, принадлежали "не к одному из его видов или естеств (ибо тогда было бы разделение), но к Слову, воплотившемуся ради нас" [593]. Даже крик богооставленности на кресте ("Боже Мой, Боже Мой! Для чего Мы Меня оставил?") [594] был "исторгнут Самим воплотившимся Словом Божиим без всякого разделения <естеств>" [595]. Все это верно и в отношении самых величественных евангельских речений и деяний: хождения по водам и воскрешения мертвых. Как уничижающие поступки, так и возвышенные деяния "были совершены воплотившимся Богом-Словом" [596]. Для того, чтобы доказать, что "Эммануил един в Своих чудесах и страданиях" [597], был собран пространный свод выдержек из отцов.