Чайтанья Чандра Чаран дас (Хакимов А. Г.) - Как я пришел в Сознание Кришны...

Джапа сидел вместе со мной в аудитории, хотя я понимал, что он с этими людьми тесно связан. И, когда мы возвращались после программы в общежитие, он спросил:

— Тебе понравилось?

Мне не хотелось его разочаровывать, и я ответил:

— Ну... может быть.

— А мантру ты будешь повторять?

— Если тебе так нравится, то буду.

Наши отношения с ним складывались так, что мне всегда хотелось сделать ему что-нибудь приятное. И я очень хорошо помню тот торжественный момент, когда он вручил мне самодельные четки, стоя на лестничной клетке общежития, и сказал, что нужно четыре раза туда-сюда пройти, перебирая четки, и получится один круг. Это были четки из 27-ми бусин, если умножить на четыре, то получится 108 — один круг. Показав мне, как двигать бусинки, он уехал в Ригу. И я стал читать, полагая: «Если говорят, что надо — значит, надо».

Я начал повторять мантру в трамвае, по дороге в институт и обратно. У меня уходило где-то 15 минут на круг, и я думал: «Целых четыре часа я должен потратить на 16 кругов?». Мне казалось, что это невозможно, но очень скоро (весной 1980-го года) я стал повторять 16 кругов и следую этому до сих пор.

Потом Джапа познакомил меня с московскими преданными. Впечатление они произвели на меня самое ужасное, потому что все были необычными. Джапа меня познакомил с Ашутошей, его женой Олей Сурович, ее братом Анагха Дундубхи, все они были очень странные для меня.... Также меня познакомили с Премавати. И когда в очередной раз Джапа приехал, я сказал ему:

— Я, конечно, буду общаться с ними, если ты хочешь, но люди они странные, должен тебе сказать.

Он ответил:

— Ладно, я познакомлю тебя с нормальным. И познакомил меня с Радха Дамодарой, который был таким солидным человеком, внушающим доверие.

Это было уже где-то в 1982-м или 1983-м году. А в основном я общался с Ашутошей. Джапа привел меня к нему на квартиру, на Первомайской, находившуюся на другом конце города. И все программы, помимо киртана, прасада и каких-то рассказов, у него завершались одним обязательным элементом, а именно, тем, что он рассказывал нам свою родословную, о том, что он из рода декабристов и что все его предки были дворяне. Я все никак не мог понять, какое отношение имеет одно к другому. Как я потом понял, тогда в среде московских кришнаитов все ценили авторитеты и подражали им. Было понятно, что они все подражают Ананта Шанти, который на самом деле был очень могущественным проповедником, от него исходила очень мощная энергия. Отчасти потому, что он был связан с Западом и с Гуру, а это имело мистический характер. Связь шла через него, и он пользовался этим. Вокруг него было несколько доверенных людей, и все подражали ему, но Ашутоша не был среди этих самых доверенных, и, соответственно, он подражал тем, кто подражал Ананта Шанти. А тот обычно говорил длинными монологами.

Книг Шрилы Прабхупады на русском языке тогда еще не было, и вся информация шла через Ананта Шанти. Как-то пронесся слух: мы делаем Бхагавад-гиту, которая потом в действительности и стала первым русским ее переводом. За это тогда взялась Премавати, она распределила все главы разным людям. И, так как тогда было очень мало людей, которые знали английский, разные главы переводились с разных языков. Ашутоша знал французский и взялся переводить шестую главу с французской Бхагавад-гиты, которая называется Дхьяна-йога. Я помню, что все его лекции тогда были связаны с медитационной йогой, его личным пониманием. Кто-то знал английский и переводил какую-то главу с английской книги, матаджи Малини знала немецкий, она переводила еще какую-то главу с немецкого, Санака Кумар приехал из Литвы и, будучи литовцем, переводил с английского на русский.

С Вишвамитрой я тоже встретился в первый раз на квартире Ашутоши, на эту квартиру периодически приходили разные странные люди, они все были без носков. Настоящего кришнаита можно было определить по тому, что он у двери снимал не только туфли, но еще и носки. Первая черта, по которой я научился отличать кришнаитов от нормальных людей: они все должны быть босыми.

Во времена репрессий программы стали проходить подпольно, в основном в лесу. Когда посадили Вишвамитру и Сурью, вышла статья «Идеологическая диверсия», и слова эти звучали зловеще. Там была фотография: протянутые ноги, самого человека не было видно, и Сурья, который их моет и чуть ли не целует. В статье говорилось, что завелась такая секта, в которой моют ноги иностранцам, американцам, а потом пьют эту воду. Это и есть идеологическая диверсия. И тогда мне стало страшно. Как-то я пришел к Ашутоше, и он сказал: «Помнишь, Вишвамитра был, так вот, его арестовали».

Люди стали исчезать. Я пытался тогда каких-то своих друзей приводить, чтобы Ашутоша им проповедовал, но они разбегались. Я не могу понять одного: почему сам я все это время оставался на свободе.

В какой-то момент ко мне в институт пришли люди из КГБ. Собственно, я этого ожидал. Обычно, когда преданные встречались, они в основном рассказывали, к кому из КГБ приходили, кто приходил, какой обыск был, что еще случилось. Мы прятались, выезжали куда-то, чаще в Подмосковье, но, несмотря на опасность, я продолжал общаться, что-то меня во всем этом привлекало.

Лабораторией, где я работал, заведовал азербайджанец. Он был очень мужественным человеком, состоял на хорошем счету у партии, ездил в Америку. Однажды, в начале 1983-го года, я пришел на работу и увидел, что он бледен от страха.... Шеф посмотрел на меня и тихо сказал: «К тебе пришли».

Я дрожа вошел в его кабинет и увидел там полковника Белопотапова, так он представился. Это человек из КГБ, который занимался делом по кришнаитам, и я уже слышал его имя. Он представился, посмотрел на меня и сказал: «Ну что, кришнаит, значит, да?».

Я мало что помню от этой встречи, но помню это липкое чувство страха, очень сильное. Он стал объяснять мне, что они знают о том, что я занимаюсь диссертацией и что она пойдет коту под хвост, не смогу я ее защитить, и, в конце концов, можно же сесть в лагерь или еще куда. Но если я соглашусь их информировать, то они разрешат мне диссертацию защитить. Завершили на ноте патриотического долга — комсомолец же!

Я сказал, что должен подумать, что не могу сразу так согласиться. В принципе, изначально среда московских студентов была слегка фрондистская. Я прекрасно понимал, что стоит хотя бы немножко в эту систему войти, то из нее уже не выйдешь. Но страх был, потому что очевидно было они не шутят.

Полковник назначил мне встречу в гостинице «Россия». В то время я также общался с Шанта Махараджем, тогда еще Гришей. Его Ананта Шанти привлек в Сознание Кришны, когда они лежали в одной психиатрической клинике. Я общался с ним, с женой Ананта Шанти и еще с одной хрупкой молодой девушкой, Малини, ей было лет 17-18. Она тогда заканчивала специализированную школу в Москве. При всей своей внешней хрупкости она была очень сильным человеком. И когда ко мне пришли из КГБ, я задумался: к кому поехать, с кем посоветоваться, у кого найти утешение. Я знал нескольких людей, но самое большее доверие испытывал к Малини: она была обычной девушкой и в то же время сильным человеком. Я очень благодарен ей за все, что она для меня сделала в тот период. При встрече я рассказал об угрозах этого полковника. Она послушала и сказала: «А ерунда все это». И настолько естественно это сделала, без капли рисовки, что я тоже подумал: «А чего тут страшного? Что они могут сделать? Ну, посадят... Ну и что? Ничего страшного».

Когда я поехал на встречу с полковником, сердце мое хотя и колотилось, но я чувствовал какую-то поддержку от Кришны. И эта поддержка, как ни странно, в данной ситуации пришла от маленькой девочки Малини, которой я останусь всегда благодарен именно за это. Пожалуй, самое удивительное в том, что Кришна может пользоваться самыми разными людьми, чтобы дать нам силу и поддержку, но нам нужно быть вечно благодарными этим людям. Это то, что требуется от нас.

Я пришел в гостиницу «Россия», где в номере меня уже поджидал полковник Белопотапов со своим помощником. У меня было ощущение, что он не сомневался в моем положительном ответе на его просьбу. Он видел, что в моем случае слишком многое положено на весы. Большая часть преданных в то время были людьми, которым нечего было терять, без особого положения в обществе, без особенных привязанностей. Но я в то время был включен в социум: у меня была карьера, собственное представление о своем будущем. Я так полагаю, что полковник был практически уверен, что я отвечу согласием на его предложение. Торжествующе взглянув на меня, он спросил:

— Ну, как, ты согласен?

— Нет, не согласен, это противоречит моим принципам, — поглубже вдохнув, выпалил я заготовленную заранее фразу.

Когда он это услышал, то закричал:

— Какие у тебя принципы, кроме четырех регулирующих?!