Воспоминания самоубийцы. Надиктовано Духом Камило Кастело Бранко - Ивона Ду Амарал Перейра

как возрождаюсь из смутных теней, в которые погрузился мой бедный дух после падения физического тела — высшего атрибута, который Божественное Отцовство наложило на тех, кто с течением тысячелетий должен отражать Его образ и подобие: сознание, память и божественный дар мышления. Я чувствовал леденящий холод и дрожал. Неприятное ощущение ледяной одежды, прилипшей к телу, вызывало у меня невероятный дискомфорт. Кроме того, мне не хватало воздуха для свободной работы легких, что заставило меня поверить, что, поскольку я хотел убежать от жизни, приближалась смерть со своей свитой мучительных симптомов.

Отвратительные и тошнотворные запахи жестоко атаковали мое обоняние. Острая, сильная, сводящая с ума боль мгновенно охватила все мое тело, сосредоточившись в основном в мозге и начавшись в слуховом аппарате. Охваченный невообразимыми конвульсиями физической боли, я поднес правую руку к правому уху: кровь, текущая из отверстия, вызванного пулей огнестрельного оружия, которое я использовал для самоубийства, запачкала мои руки, одежду, тело… Однако я ничего не видел. Следует напомнить, что мое самоубийство было вызвано бунтом против того, что я оказался слепым — искупления, которое я считал непосильным для себя, несправедливым наказанием природы для моих глаз, нуждавшихся в зрении, с помощью которых я честным трудом добывал себе средства к существованию.

Итак, я всё ещё чувствовал себя слепым; и в довершение моего состояния дезориентации я был ранен. Только ранен, а не мёртв! Потому что жизнь во мне продолжалась, как и до самоубийства.

Я невольно собирал мысли воедино. Я вновь увидел свою жизнь в ретроспективе, начиная с детства, не упуская даже драмы последнего акта — дополнительной программы, за которую я нёс полную ответственность. Чувствуя себя живым, я убедился, что рана, которую я нанёс себе, пытаясь покончить с собой, оказалась недостаточной, лишь усилив те огромные страдания, которые уже давно преследовали моё существование.

Я предположил, что нахожусь прикованным к больничной койке или в собственном доме. Но невозможность узнать место, поскольку я ничего не видел, неудобство, которое меня мучило, и окружающее меня одиночество всё глубже погружали меня в тревогу, в то время как мрачные предчувствия предупреждали меня о том, что непоправимые события свершились.

Я кричал, взывая о помощи к своим родственникам, к друзьям, которых я знал и которые сопровождали меня в критические моменты. В ответ я получил лишь самое поразительное молчание. Раздражённо я спрашивал о медсёстрах, о врачах, которые, возможно, заботились обо мне, учитывая, что я находился не в своём доме, а был удержан в какой-то больнице; о служащих, слугах, о ком угодно, кто мог бы мне помочь, открыв окна в комнате, где, как я полагал, я находился, чтобы потоки свежего воздуха освежили мои лёгкие, чтобы мне дали тепло, разожгли камин для уменьшения холода, сковывающего мои конечности, и предоставили бальзам для болей, терзающих мой организм, а также еду и воду, потому что я был голоден и испытывал жажду.

С ужасом, вместо дружелюбных ответов, которых я так жаждал, я услышал спустя несколько часов оглушительный гомон, который, поначалу неясный и далекий, словно вышедший из кошмара, постепенно становился все более отчетливым, пока не обрел реальность во всех мельчайших деталях. Это был зловещий хор из множества голосов, смешанных в беспорядке, взволнованных, будто собрание безумцев.

Однако эти голоса не разговаривали между собой, не общались. Они богохульствовали, жаловались на многочисленные несчастья, стенали, требовали, выли, кричали в ярости, стонали, затихали, рыдали безутешно, проливая зловонные слезы, умоляя в отчаянии о помощи и сострадании.

В ужасе я почувствовал, как странные толчки, подобные неодолимой дрожи, передавали мне отвратительные влияния, исходящие от этого целого, которое раскрывалось через слух, устанавливая подобный ток между моим перевозбужденным существом и теми, чьи вопли я различал. Этот хор, рутинный, строго соблюдаемый и размеренный в своих интервалах, вселил в меня такой великий страх, что, собрав все силы, которые мог мобилизовать мой дух в столь тягостной ситуации, я попытался двинуться, чтобы уйти оттуда, где находился, в место, где бы я его больше не слышал.

Ощупывая во тьме, я попытался идти. Но казалось, что какие-то крепкие корни удерживали меня в том влажном и холодном месте, где я находился. Я не мог оторваться! Да! Это были тяжелые цепи, которые меня сковывали, корни, полные соков, которые держали меня на том необычном неизвестном ложе, делая невозможным желанное удаление. К тому же, как убежать, если я ранен, истекаю кровью от внутренних кровотечений, с одеждой, запятнанной кровью, и слеп, абсолютно слеп? Как показаться на публике в столь отвратительном состоянии?…

Трусость — та самая гидра, которая привела меня в бездну, где я теперь корчился — еще больше протянула свои ненасытные щупальца и овладела мной безвозвратно. Я забыл, что я человек, во второй раз. И что должен бороться, пытаясь победить, даже если это будет стоить мне страданий. Я опустился до жалкого состояния побежденного. И, считая ситуацию неразрешимой, я предался слезам и плакал мучительно, не зная, что предпринять для своего спасения. Но пока я заливался слезами, хор безумцев, все тот же, трагический, погребальный, размеренный, как маятник часов, сопровождал меня с удивительным сходством, притягивая, словно намагниченный неодолимым сродством…

Я настаивал на желании сбежать от ужасного слухового ощущения. После отчаянных усилий я поднялся. Мое замерзшее тело, мышцы, напряженные от общего оцепенения, чрезвычайно затрудняли мою попытку. Тем не менее, я встал. Когда я это сделал, вокруг меня появился пронзительный запах крови и гниющих внутренностей, вызывая у меня отвращение до тошноты. Он исходил с того самого места, где я лежал. Я не понимал, как могла так неприятно пахнуть постель, на которой я находился, которая, как мне казалось, была той же самой, что принимала меня каждую ночь. И все же теперь меня удивляло множество зловонных запахов.

Я приписал это факту ранения, которое я нанес себе с намерением покончить с собой, чтобы как-то объяснить странную тоску из-за текущей крови, пачкающей мою одежду. Я был пропитан выделениями, которые, словно отвратительная грязь, стекающая с моего собственного тела, покрывали одежду, которую я носил, потому что, к своему удивлению, я увидел себя церемониально одетым, лежащим на ложе страданий. Но в то же время, оправдывая себя таким образом, я путался, спрашивая себя, как это могло быть, учитывая, что невозможно, чтобы простая рана, даже если количество пролитой крови было большим, могла источать столько гнили без того, чтобы мои друзья и медсестры не очистили ее.

Встревоженный, я ощупывал в темноте, намереваясь найти свой обычный выход, так как все оставили меня в такой критический