Мистерии янтарного края - Георгий Георгиевич Батура

не менее, мы можем попытаться воссоздать в общих чертах внешний облик этого реального великого проповедника. Как? Сейчас увидим.

То, что Иисус был назареем, а не евреем, — в этом читатель убедится позднее. А как писала в свое время леди Дровер, в том народе, из которого вышел Иисус, существовала такая странная особенность: простой народ, мандеи, и их высшая каста — священнослужители или назареи — разительно отличались по своему внешнему облику. Если простые мандеи — это характерный для того региона тип человека: темноволосый, смуглый, невысокого роста, то назареи — в прямом смысле слова красавцы. Высокие, статные, светлокожие или с золотистой кожей и почти светловолосые и голубоглазые. Мандеи и назареи — это как будто два совершенно разных народа. Возможно, я немного приукрасил подробности, но ясно одно: это стройные, высокие, светлокожие, светловолосые и красивые люди.

Сколько назарею Иисусу было лет, когда он стал проповедовать у евреев? В Евангелиях существует две разные версии: у Луки — ему тридцать лет (Лк. 3:23), а у Иоанна — около пятидесяти (Ин. 8:57). Кто из них прав? Наверное, оба. Тридцать лет — это возраст того придуманного художественного персонажа, еврейского Мессии, который выведен в этом тексте в качестве «главного героя». Пятьдесят лет — это тот реальный возраст, который поставил ему Иоанн, — евангелист, который тоже не знал этого проповедника лично, и который о нем ничего не слышал. Но он читал появившиеся к этому времени Евангелия. Этот Иоанн имел личный опыт тех мистерий, которые описаны в этих Евангелиях. И исходя из своего собственного опыта, он прекрасно знал, что в тридцать лет мистерию «раскрывшегося Неба», о которой говорится в синоптических Евангелиях, не получишь. Точно так же, как невозможно шестилетнему ребенку зачать новую жизнь.

Итак, назарей Иешуа (по-гречески Иисус) — это красивый светлокожий и светловолосый (но не блондин) мужчина лет пятидесяти, высокий и стройный, с тронутыми сединой длинными волосами, удлиненным овалом лица, прямым носом (но не «греческим»), голубыми или серыми глазами, с мягкой манерой поведения, дружелюбный, улыбчивый, немного стесняющийся и немного заикающийся. Это и есть истинный портрет того выходца из мандейского племени, который во время оно пришел к евреям с проповедью о своем таинственном Царстве Небесном.

И, наконец, вернемся к нашему русскому языку и к слову «любовь» в приложении к настоящей книге.

Агапа — это особое неземное, возвышенное чувство любви и почитания богов. Русским языком это можно как-то передать, написав слово Любовь с большой буквы.

Филиа — то, что русский человек обычно понимает под словом «любовь», хотя наше слово «любовь» по своей эмоциональности и одухотворенности выше филиа: это нечто промежуточное между агапа и филиа. Мы можем добавить к этому, что если агапа идет исключительно от человеческого сердца, то филиа — это уже и мыслящая голова.

Эрос — страстное земное чувство мужчины, который неравнодушен к какой-то женщине (и, наоборот); в пределе это то, что в христианстве именуется словом «похоть» (от древнерусского «похотеть»), но только без оттенка средневекового христианского омерзения к физическому единению противоположных полов. Чувство эроса рождается в человеке «ниже» уровня сердца.

Любовная близость, единение — это физическое единение мужа и жены, — слова, имеющие преимущественно нейтральную окраску.

Секс — случка в публичном доме или со шлюхой.

И попробуем теперь описать стандартные чувства нормального юноши к своей любимой девушке, невесте, а затем жене, и, наконец, к спутнице жизни уже после многих совместно прожитых лет. Первая любовь к девушке — это всегда агапа. Об эросе даже нет мысли. Она, его девушка, — это «недотрога», неземное существо, какая-то богиня, совершенство, идеал и предмет восторга, удивления, и поклонения. Все его мысли в это время — только о ней. Причем, она «богиня» только для него одного; его друзья могут счесть ее не совсем красивой, например, с чрезмерно большими ушами или немного кривоногой. Но те девушки, которых действительно любят, пусть не комплексуют из-за своих «недостатков». Для любящего юноши их не существует.

После поцелуев, сначала робких агапао, а затем и филео, свадьбы и брачной ночи, — это по-прежнему та же самая агапа, но уже как бы полнее; и это чувство становится всеобъемлющим в его новой жизни. У него появилось свое «солнышко» в небе, к которому он стремится всей своей душой. Но это «солнце» постепенно начинает включать в себя все больше и больше осознанного чувства эроса. По прошествии некоторого времени, агапа плавно переходит в филиа (человеческую любовь), и в их отношениях эрос занимает все большее и большее значение. Эти эрос и филиа со временем теряют свою первоначальную яркость, но остаются таковыми до преклонных лет, — до гробовой доски.

Следует ли огорчаться подобному угасанию первых ярких чувств? Нисколько. Эти чувства переходят в другое внутреннее состояние этой пары. Если в их жизни все идет правильно, значит, они поневоле будут «слепляться» в какого-то нового единого человека. Она становится им, а он — ей. У них и одинаковые мысли в голове вдруг одновременно рождаются, и одни и те же любимые песни в душе неожиданно звучат. А для единого Адама, в идеале, уже излишни и эрос, и филиа, и тем более, агапа. Он и она становятся одним целым, — уа уот, как говорит коптский текст Евангелия от Фомы.

В нашей светлой и бушующей молодости всего этого понять невозможно. Вот как представлял себе старческий возраст шестнадцатилетний Лермонтов («Опасение», 1830):

Страшись любви: она пройдет,

Она мечтой твой ум встревожит,

Тоска по ней тебя убьет,

Ничто воскреснуть не поможет.

Краса, любимая тобой,

Тебе отдаст, положим, руку…

Года мелькнут… летун седой

Укажет вечную разлуку…

И беден, жалок будешь ты,

Глядящий с кресел иль подушки

На безобразные черты

Твоей докучливой старушки,

Коль мысли о былых летах

В твой ум закрадутся порою,

И вспомнишь, как на сих щеках

Играло жизнью молодою…

Без друга лучше дни влачить

И к смерти радостней клониться,

Чем два удара выносить

И сердцем о двоих крушиться!..

Для молодого Лермонтова — это «крушиться о двоих…». Но ведь в преклонных летах они уже не двое, а уа уот, а значит, и сердце на двоих одно, как бы в это неземное не вплеталась наша неизбывная житейская суета.

Когда я был еще в своем акмэ, моя матушка часто говаривала мне: «Голубчик, душа человека остается молодой, она не стареет. Это я снаружи такая безобразная. Тебе этого сейчас не понять». Сегодня и я это уже понимаю. Наша душа действительно не стареет, — потому что бессмертна. И