Догмат о Христе и другие эссе - Эрих Зелигманн Фромм

С манипуляции покупателем, рабочим и служащим интерес психологии распространился на манипуляцию всеми, что нашло наиболее явное выражение в политике. Идея демократии изначально основывалась на концепции ясного мышления и ответственности граждан, но на практике демократия все больше и больше пользуется методами манипуляции, разработанными в сфере рыночных исследований и «человеческих отношений».

Все это хорошо известно, но сейчас я хотел бы обсудить более щекотливую и сложную проблему, связанную с интересом к индивидуальной психологии и особенно с огромной популярностью психоанализа. Вопрос таков: в какой степени психология (знание других и себя) возможна? Какими ограничениями обладает такое знание и какова опасность нарушения этих границ?

Несомненно, желание знать ближних и самих себя обусловлено фундаментальной потребностью человеческих существ. Человек живет в социальном контексте. Ему необходимо ощущать связь с ближним, иначе он сойдет с ума. Человек наделен разумом и воображением. Ближний и он сам составляют проблему, которую человек не может не пытаться решить, тайну, которую он неизбежно стремится разгадать.

Дисциплина, цель которой – понять человека с помощью мышления, называется «психологией», то есть «наукой о душе». Психология в этом смысле стремится выяснить, какие силы движут поведением человека, как происходит эволюция его характера и какие обстоятельства определяют эту эволюцию. Если кратко, психология пытается дать рациональный отчет о самом сокровенном в человеческой душе. Однако полное рациональное знание возможно лишь о вещах; вещи можно препарировать, не разрушая, ими можно манипулировать, не нанося вреда их внутренней природе, их можно воссоздавать. Человек – это не вещь; его нельзя препарировать, не уничтожив, нельзя им манипулировать, не нанеся ему вреда, нельзя воссоздать искусственным образом. Мы знаем ближних и себя, и все же не знаем ни себя, ни их, потому что мы и наши ближние – не вещи. Чем глубже мы заглядываем в бездны нашего собственного или еще чьего-то существа, тем упрямее ускользает от нас абсолютное познание. И все же мы продолжаем мечтать о проникновении в тайну души человека, в то ядро, которое есть «он».

Что же тогда значит познать себя или познать другого? Говоря кратко, познать себя – значит преодолеть иллюзии, которые мы питаем о себе; познать ближнего – значит преодолеть связанные с ним «паратаксические искажения» (перенос). Мы все в разной степени питаем иллюзии о себе самих. Мы окутаны фантазиями о собственных всезнании и всемогуществе, которые в детстве казались весьма реальными; мы рационализируем собственные дурные мотивации как порожденные добрыми намерениями, обязанностью или необходимостью; свои слабости и страхи – как служащие благим целям, а оторванность от социума – как результат неотзывчивости окружающих. То, что касается ближнего, мы искажаем и рационализируем не меньше, только чаще всего в обратном направлении. Наш недостаток любви рисует его враждебным, когда в реальности он лишь стеснителен; наша безропотность преображает его в чудовищного тирана, когда он всего лишь умеет настоять на своем; наш страх перед всем спонтанным клеймит инфантильностью то, что на самом деле – непосредственность и ребячливость.

Больше узнать о себе – значит расстаться со множеством покровов, которые окутывают нас и мешают по-настоящему разглядеть своих ближних. По мере того, как поднимаются покровы, исчезают одно за другим искажения.

Психология может показать нам, чем человек не является. Но она не может рассказать, что человек – каждый из нас – собой представляет. Человеческую душу, уникальную сущность каждого индивида, невозможно ухватить, дать ей четкое описание. «Познать» ее можно лишь настолько, чтобы избавиться от заблуждений о ней. Истинная цель психологии, таким образом, отрицательна – это устранение искажений и иллюзий, а не положительна – полное и абсолютное познание человеческого существа.

Существует, однако, и другой путь познания тайны человека; это путь не мышления, а любви. Любовь – это активное проникновение в другого человека, в котором жажда познания утоляется единением. (Это любовь в библейском значении daath, противопоставленном ahaba.) В акте слияния я познаю тебя, познаю себя, познаю всех – и одновременно ничего не «знаю». Я познаю единственным способом, каким человек может достичь знания о чем-то живом – через опыт единения, а не через то знание, которое является производным мысли. Единственный путь к полноте знания лежит через акт любви; этот акт выходит за рамки мысли, за рамки слов. Это храброе погружение в сущность другого – или самих себя.

Психологическое знание может быть условием для абсолютного познания в акте любви. Мне нужно объективно знать себя и другого человека, чтобы увидеть его реальность или, точнее, преодолеть собственные иллюзии или иррационально искаженный образ, который у меня сложился. Если я знаю человека таким, какой он есть, или, точнее, знаю, каким он не является, то смогу познать его глубинную сущность через акт любви.

Любовь – это достижение, требующее большого труда. Но как же человеку, не способному на любовь, проникнуть в тайну ближнего своего? Есть еще один способ, отчаянный способ выведать эту тайну: добиться абсолютной власти над человеком; власти, которая заставит его делать то, что я хочу, чувствовать, что я хочу, думать, что я хочу; которая превратит его в вещь, мою вещь, мою собственность. Наивысшая степень этого стремления к познанию находит экстремальное выражение в садизме, в желании заставить человеческое существо страдать, мучить его, вынудить в своем страдании выдать «тайну» или в конечном итоге уничтожить. Желание проникнуть в тайну человека является важнейшим стимулом, который пробуждает самые глубины жестокости и жажды разрушения. Весьма лаконично эту идею выразил русский писатель Исаак Бабель. Он цитирует офицера, с которым служил в период Гражданской войны, только что затоптавшего насмерть бывшего хозяина: «Стрельбой, – я так выскажу, – от человека только отделаться можно… Стрельбой до души не дойдешь, где она у человека есть и как она показывается. Но я, бывает, себя не жалею, я, бывает, врага час топчу или более часу, мне желательно жизнь узнать, какая она у нас есть»[83].

И все же, хотя садизм и деструктивность мотивированы жаждой выпытать тайну человека, этот путь никогда не приведет к желаемой цели. Заставляя ближнего страдать, я увеличиваю расстояние между ним и собой до такого предела, за которым никакое познание уже больше невозможно. Садизм и агрессия – это извращенные, безнадежные и печальные попытки познания человека[84].

Проблема познания человека существует параллельно с теологической проблемой познания Бога. Согласно отрицательной теологии, о Боге нельзя сделать никакого положительного утверждения. Единственное знание о Нем – это знание того, чем Он не является. По выражению Маймонида, чем больше я знаю о том, чем Бог не является, тем больше я знаю о Боге. Или, в формулировке Майстера Экхарта: «Однако человек не может знать, что есть Бог, пусть даже он отлично знает, что не есть Бог». Одним из последствий подобной отрицательной теологии является мистицизм. Если я не могу сполна познать Бога разумом, если теология – в лучшем случае – отрицательна, значит, положительного знания о Боге можно достичь лишь путем единения с Богом.

Переводя этот принцип в сферу человеческой души, мы можем сформулировать концепцию «отрицательной психологии» и даже сказать, что до конца познать человека с помощью мышления невозможно, что полное «познание» достижимо лишь в акте любви. Точно так же, как мистицизм стал логичным следствием отрицательной теологии, любовь – это логичное следствие отрицательной психологии.

Очертить границы психологии – значит указать на опасность, которой чревато пренебрежение этими границами. Современный человек