Апостасия. Отступничество - Людмила Николаевна Разумовская

Крайние левые обиделись.

– О каком прощении в этих стенах идет речь?! Мы не нуждаемся в прощении! Амнистия – это акт элементарной справедливости!

– Господа, от лица всего русского народа я предлагаю в ответном адресе на речь государя включить целую программу во главе с полной политической…

– Мы не согласны! Мы требуем исключить из адреса выражение «русский народ»! Российское государство многонационально, и мы не имеем права обижать другие народы, которые царская Россия штыками загоняла в свой дом! Мы требуем равноправия для всех народов и в самом названии государства!

– А я предлагаю вообще исключить слово «Россия» из думских дебатов, так как это имя оскорбляет чувства нерусских членов думы!

– Браво, господин Кареев!

– Господа, предлагая амнистию политзаключенным, мы должны ясно сознавать ее цель. Цель амнистии – не просто прощение убийц, но…

– Я протестую против называния политических заключенных убийцами!

– Повторяю, цель амнистии – будущий мир в России. Государственная дума должна доказать, что в этом мы будем своему государю порукой и опорой. Что никто больше не имеет права тягаться кровью. Что отныне все будут жить, управляться и добиваться своих прав не силой, а по закону. По старому закону Божию, который прогремел четыре тысячи лет назад всем людям и навсегда – не убий!

– Господин Стахович забыл, где он находится! Это не церковная кафедра, и вас никто не уполномочивал произносить в народном собрании проповедей. В России нет правосудия! В России нет правды!

– Господин Родичев, успокойтесь, мы уже решили, что страны с таким названием не существует!

– Господа, нужно включить в адрес императору слова: «Государственная дума выражает твердую надежду, что с установлением конституционного строя прекратятся политические убийства, которым дума выражает самое решительное осуждение, считая их оскорблением нравственного чувства народа и…

– Мы против как решительного, так и нерешительного осуждения!.. Господа! Предлагаю следующую формулировку для ответа царю: «Ваше Величество! Остановитесь! Вы расстреливаете не несчастных людей, не случайные жертвы, ваши пули стреляют в совесть русского народа…»

– Опять «русского народа»! Какого такого «русского»? Ведь уже договорились!..

– Вы стреляете в многонациональную совесть российского народа! Ужасы легального убийства превосходят все эксцессы революционного террора!..

Слева последовала овация, справа – свист.

– Господа, надо осудить только будущие убийства, а прошлое покрыть полной амнистией…

– Наша задача – не допустить никаких будущих убийств!..

– Это не наша задача! Политические убийства есть последнее средство борьбы с произволом!.. И мы не можем бросить камень в тех, кто вынужден, рискуя жизнью, вступать в эту борьбу!

– Но, господа, если правительственных казней за последние месяцы было около девяноста, то за то же время террористами убито двести восемьдесят восемь и ранено триста тридцать восемь представителей власти!

– Мало!

– Кто сказал: «мало»? Я предлагаю стреляться с тем, кто кровожадно сказал: «мало»!.. Вы хотите сделать право смертной казни привилегией революционеров? Вы полагаете, только им позволено безнаказанно убивать?

– Девяносто казненных – это вы называете безнаказанностью?!

– Сильная власть должна презреть этот иерихонский шум!

– А я считаю для себя оскорбительным стреляться с черносотенным погромщиком! И повторяю…

– Господин Горомило!.. – зазвенел колокольчик председателя. – Прошу не допускать непарламентских выражений…

В победительном настроении (как и в тот незабываемый день провозглашения царского Манифеста семнадцатого октября о свободах) возвращался Тарас Петрович с первого заседания Государственной думы. Зажигательные речи товарищей по партии, зашкаливающая левизна большинства парламентариев, их веселая, яростная перепалка с немногочисленными, а главное, неумелыми ораторами умеренных и правых наполняли его буревестное сердце здоровой бодростью и оптимизмом, так что даже петербургская погода не вызывала у него приступа душевной мигрени. Впрочем, и погода в тот исторический день по-весеннему ярко-солнечная, с гонимыми южным ветром по всему небывало синему небосводу рваными облаками, вполне соответствовала духовному подъему вызванных царской волей из политического небытия думцев.

А через несколько заседаний к киевскому профессору Горомило подошел парижский профессор Ковалевский и, доверительно улыбнувшись, спросил:

– Как вам выступление князя Урусова? Смело! Отважно! Обвинить темные силы в правительстве в организации еврейских погромов – это сильный ход. А знаете, когда я был во-от таким маленьким, первая фраза, которую я произнес, была: «Папа – дурак!» – И Максим Максимович вопросительно посмотрел на Тараса Петровича наивными голубыми глазами.

– Ну что ж, могу только поздравить, ваша борьба с авторитетами началась довольно рано, – резонно прокомментировал Тарас Петрович странный пассаж Ковалевского.

– Именно! – захохотал парижский профессор. – Именно так! Можно сказать, с пеленок! Однако, думается мне, что и вы… гм… не чужды этой борьбе, я не ошибаюсь?

– Нет, не ошибаетесь. Я давно не признаю никаких авторитетов.

– Включая Божественный? – сладко-осторожно вопросил Ковалевский.

– Божественный – в первую очередь, – важно ответил Тарас Петрович.

– Вот и славно, – сказал Максим Максимович и, взяв Тараса Петровича под локоток, серьезнейшим образом произнес: – Не угодно ли вам будет, уважаемый Тарас Петрович, встретиться со мной лично для конфиденциальной беседы?

– Желательно знать, относительно какого вопроса?

– Ох вы какой… нетерпеливый! – И Максим Максимович игриво погрозил ему пальчиком. – Мы же с вами, кажется, уже сошлись на общей платформе нелюбви к авторитетам…

– Вы хотите предложить мне перейти в другую партию? – прямо спросил Тарас Петрович.

– Ну-у, ну, ну! Экой вы, право… Наше общество надпартийно… Мы, видите ли, проповедуем общечеловеческие ценности, сугубо гуманитарного свойства… Речь идет о нравственном совершенствовании человечества…

– Честно говоря, уважаемый Максим Максимович, меня не в первую очередь интересуют эти проблемы.

– Гм… Вы слишком торопитесь, дорогой Тарас Петрович. А я уверен, что мы с вами подружимся и что наши задачи будут для вас чрезвычайно интересны, поскольку в России – а мы ведь с вами, несмотря на некоторые экстремистские… м-м… излишества, пока что еще по-прежнему называемся Россией, не так ли?.. – поскольку, повторяю, в России вопросы нравственного совершенствования неотделимы от совершенствования политического… для чего мы с вами и призваны сюда гм… народом. Знаете, – продолжил Максим Максимович со смешком, – как-то один из наших в Париже, чуть не хватая меня за грудки, кричал: «Как вы смеете не быть республиканцем в России?!» «Успокойтесь, – говорю ему, – успокойтесь, дорогой мой, не надо гнать лошадей. Для начала мы установим конституционную монархию, а уж потом…» Кстати, скажу вам откровенно, за годы своего проживания в Париже я настолько офранцузился, что потребности и стремления французского общества понимаю гораздо лучше, чем наши, ха-ха-ха… Ну так как, Тарас Петрович?

– Где и когда вы предлагаете встретиться?

– У меня дома, мы ведь с вами почти соседи. Да хотя бы и завтра.

На другой день заинтригованный Тарас Петрович сидел в